Язык огня - Хейволл Гауте. Страница 24

Было начало восьмого, когда он выехал в Килен, заправился на бензоколонке «Шелл», купил сигарет, немного сладостей и последний выпуск комикса о Дональде Даке, потом проехал мимо дома поселковой администрации и стал подниматься по дороге в Эвланн. Вечер был теплый, к тому же пятница, у него выходной и никаких планов, а на работу в Хьевик надо только в понедельник в шесть.

Он разогнался, увидел каких-то девчонок на велосипедах, помахал им и заметил, что они засмеялись в ответ. Вот и все. Добравшись до вершины склона, он включил радио. В этот вечер тоже шел репортаж из Аргентины. Оттого и было так пусто и тихо: все сидели по домам, смотрели телевизор. Матч начался в семь, Италия — Франция на «Мар-дель-Плата».

Стадион превратился в кипящий ведьмин котел. Он свернул на обочину. Сидел и слушал радио, поедая сладости и листая комикс. Минут через двадцать матч начал ему надоедать, никаких голов, никаких шансов, ничего. Только постоянный гул стадиона. От него закружилась голова. В конце концов он вышел из машины, закурил и стоял, прислонившись к кузову, глядя на лес, на прямые стволы, освещенные теплым солнцем, на неподвижные ветки.

Когда он тронулся дальше, было самое начало девятого, в матче был перерыв при счете 0:0. Он переехал через Хёнемирь, доехал до перекрестка, где дорога превращалась в три, свернул к Браннсволлу, немного запачкал грязью автомобиль, в зеркало заметил, как брызнула щебенка из-под колес. Увеличил громкость радио. Потом снова уменьшил. Выключил его совсем. Остановился у старого стрельбища, зажег еще одну сигарету, но затушил после пары затяжек, крепко втоптал окурок в землю, пока тот совсем не перестал дымиться. Долго стоял и слушал. Тягучая усталость растеклась ядом по рукам. Тут он обнаружил винтовку на заднем сиденье. Положил ее на крышу автомобиля, долго целился, потом спустил курок. До дорожного знака с изображением черного лося было не меньше ста метров. Поэтому он сел за руль и подъехал поближе. Внутри треугольника появилась темная вмятина, ровно посреди черного животного. Идеальный выстрел в десятку.

Он медленно покатил вниз по длинным холмам мимо Дьюпесланна, и здесь тоже никого не было видно. Будто все разом покинули поселок и никого, кроме него, не осталось. Он проехал дом Слёгедалей, пустой и тихий, и завернул к пожарной части. Там он постоял несколько минут, не заглушая двигателя. Начинало темнеть. Небо было еще светлым на западе, но лес превратился в однородную темную массу переплетающихся тенями деревьев. Наконец, он заглушил двигатель, поискал что-то в бардачке, достал ключ от пожарной части и отпер дверь. В полумраке пахло маслом, дизелем и старыми пожарами. Пахло так всегда, сколько он себя помнил. В любой момент он мог закрыть глаза и почувствовать этот запах. Пожарная машина поблескивала в свете уличного фонаря, темно-красная, почти черная. Он провел рукой по машине. Металл был холодным и гладким, кончики пальцев скользили, не встречая сопротивления. Потом он открыл заднюю дверь машины. Для этого понадобилось приложить силы. В багажнике было всего три канистры, и он по очереди приподнял каждую. Канистра слева была наполовину полная, не слишком тяжелая, в самый раз. Он беззвучно поднял ее и отнес в автомобиль. Там поставил на заднее сидение, забросав сверху одеждой. Потом запер дверь пожарной станции, сел в автомобиль и проехал несколько оставшихся до дома метров.

Поднявшись в свою комнату, он включил радио. Следующая трансляция матча из Аргентины начиналась без четверти одиннадцать. Альма и Ингеманн сидели в гостиной и смотрели матч по телевизору. Играла Голландия против Западной Германии, и стадион с сорока тысячами зрителей непрерывно гудел. Альма сидела с вязанием и отрывалась от него, только когда комментатор Кнют Т. Гледищ повышал голос. Счет 1:1. Времени чуть больше половины двенадцатого. Спицы бешено стучали. Альме показалось, что она слышала голос Дага наверху. Пальцы ее замерли, и она взглянула на Ингеманна, но он откинулся в кресле и моргал. Она отложила вязание, резко встала, вышла в коридор, стояла и слушала, опершись рукой о перила. Она слышала, как он разговаривает там, наверху. Совершенно отчетливо. Это было не радио. И не телевизор. Это был он. Она пошла на кухню, посмотрела на часы, налила теплой воды в раковину и остановилась, глядя в воду, потом вытащила пробку, вытерла руки о кухонное полотенце и снова вышла в коридор. Наверху стало тихо. Никаких голосов, ничего.

Потом дверь открылась, и он стал медленно спускаться по лестнице.

— Ты здесь, мама? — спросил он.

— Да, — отозвалась она и постаралась поймать его взгляд.

— А матч не смотришь?

— Нет.

— Вообще-то сыграли вничью, — крикнул из гостиной Ингеманн, он неожиданно очнулся и потянулся в кресле.

— Так им и надо, — ответил Даг.

— Кому?

— Тем, кто не умеет выигрывать.

Альма долго смотрела на него. Он выглядел очень уставшим. Глаза красные, отечные. Один глаз немного меньше другого. Так бывало всегда, когда он долго не спал. Глаз сужался. Так было с самого его детства.

— Ты устал, Даг, — сказала она.

— Правда? — в глазах появилось что-то веселое, знакомое ей с того дня, когда он подкрался к ней сзади на кухне и закрыл глаза руками.

— Ты не собираешься ложиться? Тебе надо поспать.

— Ложиться?

— Скоро полночь, — сказал Ингеманн и тяжело поднялся из кресла. — Надеюсь, ночь будет спокойной.

— Пойду посмотрю, нет ли чего подозрительного, — ответил Даг и отправился на кухню.

Она услышала, как он открывает холодильник.

— Сейчас, наверно, не надо тебе никуда, — сказала она и пошла за ним. Он прислонился к дверце холодильника.

— Кто-то же должен караулить, — ответил он, закрыл дверцу и повернулся к ней. Он почистил банан и быстро съел его. — Если никто не будет караулить, снова будет пожар. Неизвестно, что еще придумает этот псих.

— Только не сегодня ночью, — сказала она. — Тебе же… ты должен выспаться.

Он долго смотрел на нее, и в этот момент ей показалось, в его лице что-то изменилось. Она сразу это заметила. Только на короткий, леденящий миг. Вдруг лицо напряглось. Но это быстро прошло. Он подошел к ней, так близко, что она почувствовала его запах. От него пахло выхлопным газом, дизелем и чуть-чуть бананом. Он был почти на голову выше ее, дыхание касалось ее волос.

— Мама, — произнес он так тихо, что она еле расслышала. Вдруг ей стало нехорошо, словно воздуха не хватало.

— Но Даг, — прошептала она, — дорогой Даг. Тебе надо спать.

Он положил руку ей на плечо, такую тяжелую, что ее чуть в пол не вдавило, и в то же время такую легкую, что она могла поднять ее на воздух. Его рука наполнила ее теплом, которого она никогда раньше не знала, теплом, которое могло исходить только от Дага и которое только она одна во всем мире могла принять. И только она на всем свете могла расслышать его голос. Он прошептал ей прямо у самого уха:

— Мама, мама, добрая, хорошая моя мама.

На следующий вечер после экзамена я отправился с остальными на вечеринку в подвале под старым зданием университета. Сначала мы подразмялись несколькими литрами пива в комнатенке на Туллинлёкка, а через пару часов двинулись в центр. Я сидел со всеми и тост за тостом опустошал бокал, мне опять наливали, и я снова выпивал. Я заметил, что все смотрят на меня как-то выжидающе, но дружелюбно. Раньше на меня так никогда не смотрели. Все были счастливы, взбудоражены и измотаны неделями подготовки к экзамену. Экзамен и задания не обсуждались. Большинство были просто рады, что все позади, радовались лету и долгим каникулам, а потом новому осеннему семестру с его новыми задачами, еще одной ступенью, ведущей к конечной цели. Я же сидел, улыбался, выпивал и пел под музыку, гремевшую под сводами подвала, но на самом деле я все больше удалялся. И все время я был странным образом трезв и собран, несмотря на усиливающееся опьянение. Вообще-то ясность сознания была у меня все время, с тех пор как заболел папа. Я был трезв, отстранен и не совсем в себе, и вдруг между двумя песнями я встал и поднял бокал с пивом. «Я ничего не написал на экзамене! — выкрикнул я. — Сдал чистый лист. Вот я каков! Давайте за это выпьем!» Помнится, несколько секунд была тишина, все переглядывались, не зная, как реагировать, а потом разразился смех. Все смеялись, поднимали бокалы и чокались, и я смеялся и чокался со всеми. Вечеринка набирала обороты, образы начали расплываться, музыка заиграла быстрее, кругом разгоряченные тела, улыбки, чудовищные раскаты смеха, долгие объятия, губы что-то говорят в уши, все вперемешку, а я тихо куда-то уплывал. В какой-то момент мы выбрались из университетского подвала и отправились гулять по городу, туман в голове сгущался. Не знаю, сколько было времени, но был вечер начала июня, я помню улыбающиеся лица и смех. Помню огромную толпу, раскачивающуюся танцплощадку, отблески резкого света, потные тела, чьи-то волосы на моем лице, руки на плечах, запах духов и басы, гулко отдающиеся в животе. Я был окружен теплой пульсирующей темнотой, людьми, смеющимися и кричащими со всех сторон, и все равно я был совершенно одинок. Я ушел. И никто этого не заметил. И никто обо мне не подумал. Это же была вечеринка. Мы праздновали. Я выпил четыре коктейля один за другим, все они были с зонтиками, которые я зашвырнул за плечо, не знаю, откуда они взялись, забрал ли я выпивку у кого-то или сам купил, помню только маленькие зонтики и помню, как закачался пол. Я кричал что-то прямо в лицо девушке с длинными темными волосами и плывущим взглядом. Она стояла вплотную ко мне, а я что-то кричал, но все равно она, кажется, не слышала ни слова, а может, я ошибся и никому ничего не кричал, может, это у меня взгляд плыл, и я молчал, а она кричала. Я не знаю точно. Но скоро все стало черным-черно.