Благодать (СИ) - Титов Алексей. Страница 28

Тысячежильник, или лешегон – местное название, научное мне неведомо. Да и вообще не вижу оснований не предположить, что растение не сугубо эндемичное, а то и вовсе – эндогенное. Вообще, сама знаешь, мне несвойственно выражаться подобным образом, но здесь так и хочется ввернуть что-нибудь, напоминающее, что проживал в местах более цивилизованных, чем Благодать, хоть родина, а всё же нелюбимая, пугающая. Здешние крайне убоги в плане грамотности, да тут она и ни к чему – личности тупые менее предрасположены к проявлениям душевной слабости вроде меланхолии, что одолевает меня с периодичностью дождей, проливающих село и окрестности пару раз в неделю и отсекающих всякие мысли о желании прогуляться – давно не езженые дороги раскисают до болотной жути.

Она продолжила чтение, прихлебывая ликер и объясняя себе нежелание сходить в кухню и приготовить кофе – для прояснения мозгов, да и строчки рябило мелкими покатыми волнами – тем, что в ее полупьяном состоянии велика вероятность если не пожар устроить, то уж точно – обжечься кипятком. Она лучше еще рюмашку тяпнет – и бегать никуда не надо. Она отхлебнула, и колеблющиеся строки перед нею странным образом словно ее саму по волнам пустили. Она ощутила слабое подташнивание и сглотнула. Слюна была тягучей, как сироп. Умиротворение клонило в сон, но сознание всколыхивалось слабыми толчками, и девушка внутренне вскидываясь, внешне лишь дергала вверх то и дело склоняющимся к груди подбородком. Когда мысли окончательно спутались, а дальнейшее чтение стало похоже на сонное разглядывание вязи каракулей на неведомом языке, Катя выронила тетрадь. Скрестила на ней руки и положила на них голову. Во сне её одолевали оводы. Они были невидимы, но зудение сводило с ума. Она в бессильной злобе заскрипела зубами. Зуд заглушался всплесками тренькающих переливов, и от этого хотелось бежать, и она дернулась

и открыла глаза. Какие-то фиолетовые рваные кружева на клетчатом поле и что-то двигающееся, и этот зуд и треньканье. Телефон звонил и муравьиными шажками сползал к краю стола.

— Пошли они все в задницу, — сказала Катя угрюмо и попыталась встать. Она уперлась ладонями в столешницу и оторвала зад от стула – тот с грохотом опрокинулся, и девушка поморщилась. Она навалилась грудью на стол, краем рассудка понимая, что иначе просто упадёт. Какое-то время она попыталась целиком сконцентрироваться на том, чтобы удержать равновесие на этом зыбком плотике в море опьянения. Она схватилась за телефон так, словно он был заякоренным буем. Переместив тяжесть тела на другую руку, поднесла трубку к уху.

— Прости, что разбудила, - донеслось до неё, и Катя ощутила шевеление волос на затылке: бабушка давно лежала на Северном кладбище, под двухметровым слоем земли, и по этой простой причине способность говорить как по телефону, так и вообще потеряла восемь лет назад… Ой, бабуль, прости, что не наведываюсь…

— Э, ты чего, обалдела?

— Да кто это? — вскипела Катя, стремительно трезвея от ощущения, что за ней подглядывали. Или она извинялась перед покойницей вслух? Она сжала трубку так, что раздался хруст то ли костяшек пальцев, то ли пластика.

— Люба, — ответили ей.

— Ой, Любонька, — сказала Катя, стараясь придать голосу радость, а испытывая неприязнь: как всегда, не вовремя.

— Ты что, правда спала? — тоном человека, старающегося скорее неловкую паузу заполнить, чем впрямь заинтересованного.

— Да нет, просто тут книжонка одна странная попалась, ну, я и увлеклась немного.

— Опять про лубофф?

— Слушай, давай, приезжай. А тоя тут одна нахрюкиваюсь, обмываю свое увольнение.

— Ага. В который раз. Спиться можно. Позовут – куда денутся.

— Даже после того, что я чуть не матом в прямом эфире, даже после того, что в студии наблевала?

Люба захохотала, и Катя отстранила трубку от уха.

— Приехать, — сказала Люба, — не могу. Собираюсь тут в отпуск…

— От чего же ты это отдыхать собралась? Что-то не припоминаю, когда ты в последний раз работала-то? Ну, не считая маникюра на дому? Или я плохо информирована?

— Кать, насчет маникюра ты того, неправа: мне хватает.

— Извини, настроение дрянное. Ну, раз так резко собралась, спрашиваю: с кем на этот раз? — Вообще ее это интересовало слабо: учитывая Любину влюбчивость, не стоило забивать мозг именем очередного хахаля.

— С Вадиком, — ответила подруга с теплом в голосе, и лепетала еще что-то, уже не настолько важное, как сам факт упоминания этого имени раз, наверное, в шестой. Катя-то думала, что все эти Вадики – тёзки, слишком разные характерами и поступками для того, чтобы в ее представлении слиться в один образ.

— Это с тем риэлтором, что ли? — да, Любаню стоит поздравить. Угомонилась? Пора бы – тридцатник почти. Хоть она и сука сукой бывает, а всё же заслуживает того, чтобы быть не только желанной, но и любимой.

— Да, — ответила Люба.

— А куда собираетесь? — Какая тебе разница? Тебя-то не приглашали.

— Собираюсь-то, собственно, я. Он уже там.

— Да где же? — Кате вдруг показалось, что Люба не то что не хочет говорить, а и сама толком не знает.

— Да тут, в области. Дача, наверное, чья-то. Сначала девка какая-то звякнула, потом он сам.

— Вот не думала, что тебя на буколику потянет. Стареешь?

— Да сама не ожидала. А тут он позвонил, ну, я и расклеилась.

— Так он что, зайти не соизволил? По телефону тебя, как шлюху, вызывает? — Тпр-р-р, притормози, чё-т тебя не туда несёт. — Любань, извини.

— Я сегодня добрая, — сказала Люба так, что в ее словах стоило усомниться. — Мы немного поссорились, ну, я и подумала, что он решил таким образом загладить, так сказать, и искупить.

— Мог бы, в таком случае, хоть в Сочи пригласить на крайняк. Да, и что там, говоришь, за девка от него звонила?

— Да какая разница? Кать, ну ты же его совершенно не знаешь! — Да уж, и, признаться, уже почти жалею, что это так. — Он же даже унавоживание – так, кажется, называется? - полей может превратить в приятную прогулку. Он такой необычный, что со стороны может показаться странным, но как с ним интересно… Был бы нудным – сама знаешь, отправился в запас. Есть в нем сумасшедшинка, сумасбродинка такая, не знаю, как еще выразиться…

— Это, наверное, та самая лубофф, — озвучила диагноз Катя.

— Не знаю, что сделала бы, если б не позвонил. Я тут на стенку лезла с тоски.

— С тоски? — Любань, я и впрямь поражена.

— Ну да. Просто когда его нет рядом, я…

— Так значит, не приедешь? — Вали уже когда хочешь, дай отдохнуть. Катя поглядела на бутылку – там оставалось еще на пару рюмок.

— Нет, не могу. Ты точно не злишься?

— Да Бог с тобой! — Прости меня, Господи, за маленький обман. Я замолю, правда, замолю. Как там: иже еси…

— Ладно, скажу. Благодать.

— В смысле? — опешила Катя.

— Да село так называется. Ну, не чудо?

— Ага. Коровы, надо полагать, гадят гладиолусами, а свиньи благоухают живаншой какой-нибудь… — Катя осеклась. Благодать. Стоп-стоп-стоп. Что-то такое… Она, чувствуя, как по коже ползут мурашки, посмотрела на тетрадь. Нет. Быть того не может.

— Знаешь, мне иногда кажется, — заледеневшим тоном сказала Люба, — что некоторые люди смердят, как свиньи, только вонь эта у них в душе. Тебе такое никогда в голову не приходило?

— Прям кружок юннатов, — ответила Катя под аккомпанемент коротких гудков в трубке. Смотрите, какие мы недотроги.

Катя прошла к дивану, и рухнула на него ничком. Она мяла руками подушку и плакала, орошая ее слезами и терзая все сильнее, пока маленькие катышки свалявшегося поролона не стали высыпаться из швов. Это странным образом подействовало на нее успокоительно. И даже пробудило желание заняться уборкой – чем не способ привести нервы в порядок? Впрочем, дотащив пылесос из кладовки в комнату, Катя оставила его у стола. Да просто тетрадка эта на глаза попалась.

Она подняла стул, присела, развернула тетрадь. Голова кругом шла ото всех этих кровохлебок и тысячелистников, елдунов и сморников. Веки наливались тяжестью, и строки рукописи вновь колыхались спокойными волнами, и Катя снова отдалась их убаюкивающему покачиванию, и еще думала, что наверное что-то такое есть то ли в тексте, то ли в расположении самих букв, что действует на нее словно гипноз, напоминая то состояние, что… что ощутила, будто медленно проваливаясь под взглядом Аленушки, и был еще там странный такой мужик, и село, и какие-то лоснящиеся штуки, расположившиеся неправильной окружностью среди жухлой травы, вокруг грубого замшелого строеньица на отшибе, и переменчивые тени, и рвань облаков в низком небе.