Благодать (СИ) - Титов Алексей. Страница 29

Сны были скорее нелепыми, чем страшными.

Приятными отчасти. Катя заорала во весь голос, когда проснулась и обнаружила, что обмочилась. И объяснила себе сей неожиданный факт больше нежеланием покидать сон, чем благоприобретенным энурезом.

Вспомнила – вскользь – о ссоре с Любой, и пожалела – слегка, походя, - о случившемся. Будь в ее власти повернуть время вспять, она нашла бы способности более практичное применение, чем пытаться вести себя с подругой по-другому. Та ведь сама достаточно часто обижала – и унижала даже – Катю только оттого, что та попалась под руку. Так нечего забивать себе голову терзаниями угрызений совести. Забудется.

Катя торопливо обмылась под душем, нагишом прошлепала в комнату, влажным банным полотенцем протерла стул и пол под ним – в нос шибануло терпко. Потом накинула халат — С-с-споди.., ну чисто палатка…, — и двинулась в кухню. Вытащила из холодильника пакет молока, пластиковый контейнер с несколькими пирожными, поставила на поднос, добавила к натюрморту стакан и вернулась в комнату. Усевшись за стол, отодвинула монитор компа в сторону, придвинула ближе поднос, подумав, что это похоже на приготовление к бою: а что – припасы под рукой, достаточно их только нащупать.

Она развернула тетрадь и потянулась за первым пирожным, вскользь подумав, что мама наверняка выразила бы недовольство подобным способом поглощения пищи, скорее заполнявшей тяжестью желудок, чем возбуждавшей вкусовые рецепторы.

Прошло два дня, и Катя ощутила что-то вроде просветления. Наверное, со стороны это могло показаться прогрессирующей формой сумасшествия, кое выражалось на Катиной внешности блуждающей улыбкой идиотки и рассогласованными движениями конечностей, вскидывавшихся и опадавших, словно лучи дохлой морской звезды в водах прибоя. Однако ей не было дела до телесной оболочки, поскольку она отчетливо понимала, что дело вовсе не в этой жирной туше, и внешняя привлекательность не всегда благо. Она была счастлива и обнадежена. И удовлетворена отчасти.

Иван сбавил скорость, объезжая несколько ментовских тачек и «Газель» скорой помощи. Как водится, вокруг ошметков авто, ради которых тут собралась вся эта мигающая проблесковыми фонарями автоколонна, сгрудилось несколько группок зевак, никак не реагировавших на матюги ментов, тщившихся разогнать ротозеев. Подозрения Ивана, окрепшие в дороге, теперь подтвердились – из вороха раскуроченного металла, застрявшего между деревьями лесополосы, искореженным жестяным вымпелом торчал номерной знак машины Гарика – старшего. Иван испытал сожаление – от Гариков иногда была польза. Сами виноваты. Ну не могла же Машка, в конце концов, столкнуть их с дороги. Решив, что вряд ли сможет выразить родственникам соболезнования, он выбросил братьев из головы. Миновав место происшествия, он прибавил скорости. Он никогда не испытывал желания выжать из машины на трассе максимум ее возможностей, и теперь, после увиденного, решил, что впредь будет смотреть вослед обгоняющим его гонщикам скорее с предвосхищенным сочувствием, чем со сдерживаемой досадой. Пусть мчатся по шоссе стремящиеся преждевременно оказаться на небесах, ему же пока и здесь неплохо, и было бы вовсе здорово, если бы…

Он вздохнул и включил радио – за неимением лучшего собеседника и удаленности от ретрансляторов любимого «Шанса» оставалось слушать местные «вести с полей»: у какого-то комбайнера юбилей, у неведомой бухгалтерши аграрного предприятия дочка замуж выходит, ну и тому подобные новости, словно из параллельного мира.

Он довольно быстро отыскал гостиницу – просто ехал по улице с более-менее нормальным покрытием и магазинами, у которых болтали у тачек с раскрытыми дверями местные таксисты, - и запарковал машину на платной стоянке неподалеку. Настроение было сказочное, ну, слегка, может быть, истерично-смешливое, и по дороге со стоянки он перебросился несколькими фразами с парой девчонок, так умильно зардевшихся, что Иван испытал приступ благодушествования. Легкий укол стыда вызвала мысль, что Маша его невинное заигрывание могла бы осудить. И поморщился от старательно избегаемого понимания, что в самом-то деле Маше на это наплевать. Он свернул разговор. Раскрытые рты подружек перекосились: да пошел ты.

Зарегистрировавшись – администраторша пожирала его взглядом, и он поторопился покинуть стойку, - он поднялся на второй этаж, открыл дверь и вошел в номер, убогий, но, как и весь этот городишко, невеликими денежными вливаниями старательно приводимый в состояние, близкое к комфортному. В углу правом стоял на полированной тумбочке небольшой телек, в углу левом - торшер с пожелтевшим от времени абажуром, сплетенным из пластиковых волокон, долженствовавших имитировать соломку, а похожих на обернутую вокруг каркаса истрепанную мочалку. Вилка на конце провода от торшера, воткнутая в розетку, удерживала светильник от падения – одна ножка подставки отсутствовала. Две кровати, меж которыми распласталась вытертая ковровая дорожка с завитками по краям. На кроватях – покрывала со скромными орнаментами печатей инвентарных номеров. Ах, да, еще плоский стеклянный плафон на потолке и китайская магнитола с ручкой, прикрученной к стене болтами. И – вместо репродукции - рамочка с предупреждением:

ПОСТОЯЛЬЦЫ, ЗАСТАННЫЕ АДМИНИСТРАЦИЕЙ

ЗА НАГРЕВАНИЕМ ВОДЫ ПОСРЕДСТВОМ КИПЯТИЛЬНИКОВ, ПОДВЕРГАЮТСЯ ПРИНУДИТЕЛЬНОМУ ВЫСЕЛЕНИЮ.

— Ага, и общественной порке, — хохотнул Иван.

Он скинул кроссовки, включил телек, замялся на пару секунд, решая, на которую из двух прилечь, и с наслаждением повалился на кровать у левой от двери стены. Наверное, в соседнем номере мается бедолага, привезенный сюда Машей и ее педиком. Говорил же Гарик, Царствие ему небесное, о какой-то там башке, что торчала над задним сиденьем. И чем, интересно Машкин приятель занимается? Иван приложил ухо к линялым обоям – тишина. Спит? Он поудобнее устроился на подушке и пошарил рукой по покрывалу, по привычке ища пульт. Ага, как же. Телек-то работал, но слышно его было едва, вот и пришлось вставать и топать к нему. Понажимал на кнопки в торце – ничего, похлопал по корпусу – тот лишь закачался на ножке подставки, как подсолнух-мутант. Может, оно и к лучшему, решил Иван, выключил телевизор и вернулся на кровать. Веки будто свинцом наливались. Вот не думал, что так устану, — подумал он, засыпая, — или это от нервов…

Насколько вымотался, понял, только когда с изумлением уставился в число в окошке циферблата наручных часов: выходит, почти сутки проспал. Странно, что за это время никто не постучал в дверь: чай, там, предложить, или постельное белье сменить.

В желудке заурчало, потом выдал гнусное булькающее соло и кишечник. Иван покосился на живот, будучи почти уверен, что увидит, как под кожей извиваются противные твари – ну не может же так исполнять обыкновенный моток кишок, немного попорченных пивом. Все, что он обнаружил – муха, сонно ползавшая вокруг пупка, будто не решавшаяся заглянуть в поисках съестного в эту странную ямку. Иван согнал муху и сел, сморщившись от неприятно привкуса во рту и подумав, что правы таки те, что в любую поездку везут с собой щетку с пастой. А он не додумался. Он еще какое-то время внимал собственным ощущениям, потом свесил с кровати ноги.

И окаменел. Из-за стены доносились стенания. Такой низкий тональностью вой, переливистый, протяжный. Волосы на голове зашевелились, и мошонка скукожилась и рванула вверх, в тепло тела, по поверхности которого уже не зябкие мурашки пробегали, а волны ледяного озноба. Позвоночник превратился в изогнутый ледяной столб. Иван едва слышно заскулил, неосознанно вторя соло из-за стены, и вдруг, разом, страх схлынул, оставив настороженность. Иван недоверчиво крутанул головой, дивясь своей реакции на стоны соседа. Он навострил слух, пытаясь отсеивать посторонние шумы – за окном стоял приглушенный галдеж, будто на площадке перед гостиницей детвора гоняла мяч. Толком ничего не разобрал.