Благодать (СИ) - Титов Алексей. Страница 35
— Вадь, ты придремал или уже спишь? — толкнула его в плечо Маша, и он вздрогнул. — Идите, пока не стемнело совсем, — сказала она и ткнула пальчиком в небо. До сумерек было еще далеко, однако она ведь не знала, сколько потребуется времени на поиски селян, да и продрогла здорово, так что хотелось бы поскорее переодеться под крышей. Была мыслишка подсказать, чтоб сразу искали Марину Федоровну, но она промолчала: толку-то, всё равно на конверте обратного адреса не было, да и упрекнуть могут, что не сказала раньше. Да старушенция уже и загнуться могла.
— Пошли, корешок, — Вадим приблизился к Шурику, и тот уставился на него с недоверием, как будто ожидал подвоха. — Ну, двигаем, или с бабами остаешься?
При его словах Борис, готовый возмутиться, вскинул голову и открыл рот, однако испустил лишь раздраженный выдох. Ему вдруг стало до дурноты не по себе, и он в который раз пожалел, что согласился на поездку, пока что принесшую ему приятных моментов гораздо меньше, чем он, вынужденно будучи скептиком, мог даже предположить. Было глупо воображать, что в компании не окажется никого вроде Вадима, представителя той категории парней, которых вид толстяка бесит похлеще, чем быка – красная тряпка.
Вадим с Шуриком похлюпали по деревенской улице на разъезжающихся в грязи ногах, и Борис внутренне воззлорадствовал: не смотря на свое мнимое над ним превосходство, которое они демонстрировали своими натренированными телами, сейчас они прилагают огромные усилия к тому, чтобы не свалиться в грязь, и это настолько очевидно, насколько для Бориса вдруг стала понятна их уязвимость, скрытая за пацанячьей бравадой одного и нарочитой ранимостью другого. Внезапно подумалось, что возможностей в этом убедиться будет предостаточно.
— О чем это Бомбочка взгрустнул? — промурлыкала Маша и прижалась к нему всем своим невыносимо желанным телом, подрагивающим от холода. Почувствовав возбуждение, он попытался отстраниться, ощущая жар в щеках и соображая, предаст ли Маша, в своей издевательской манере, огласке его состояние. Маша прижалась к нему еще крепче, и у него закружилась голова от аромата ее кожи, запаха влажных волос. Машины губы приблизились к его шее, и ее горячее прерывистое дыхание странным образом подействовало на мышцы ног толстяка, ставшие вдруг будто ватными. Маша провела языком по его шее, и Борис подумал, что сейчас потеряет сознание.
— Хорошего понемножку, — сказала она деловым тоном, отлипая от него. Глаза ее, как показалось – нет, как верилось, — сверкнули обещанием.
— М-м-маша, — только и смог промычать он и потянул вниз свою джинсовую куртку, на пару размеров большую, но, с его точки зрения, удачно скрывавшую странности тучной фигуры.
— А? — девушка рассеянно оглянулась.
— Что ты делаешь… — проговорил он.
— Да ладно тебе, — бросила она снисходительно и потрепала его по волосам. По его спине стекла ледяная струйка, и Борис поежился.
— Слушайте, может, хоть от ветра за углом спрячемся, — предложила Люба. Ее смутила сценка, которую разыграла Маша. Девица-то с прибабахом, охарактеризовала она Машу в самом начале знакомства, и чем дальше, тем больше убеждалась в верности первоначального мнения. Должно быть, мужики ломают головы, тщась понять, что стоит за ее закидонами. Хотя с Машкиной внешностью можно и позволить себе быть стервозной дурой, подумала Люба, испытывая ревность. Это вроде живости придает ее кукольной красоте. И рыжеволосая стерва это понимала. Раздраконила вот увальня, а тот стоит, совершенно офонаревший, и все тянет свой балахон вниз, будто куртка и впрямь может скрыть торчащее свидетельство его возбуждения.
— Так и скажи: страшно стоять на виду у всей деревни, — сказала Маша безо всякой связи с предложением Любы.
А и впрямь ведь страшновато, мысленно был вынуждена согласиться Люба. Хоть из-за окон явно нежилых домов за ними никто не наблюдал, зато сами окна выглядели достаточно зловеще, казались пустыми глазницами гниющих черепов. Заброшенные жилища лохматились на ветру сорванными листами шифера и гонта, щетинились зарослями сорняков на прогнувшихся хребтах крыш, скрипели перекошенными ставнями, стенали дверьми, шелестели пожухлой листвой поеденных паразитами кустов у ввалившихся внутрь ворот. Люба всматривалась в окна в параноидальной уверенности, что увидит в них материализующиеся из ничего лица одичавших селян.
— Да, пейзаж не из тех, что хотелось бы повесить на стенку, — растягивая слова, произнес Борис, и Люба заметила, как при его словах Маша брезгливо сморщила носик.
— А что, Паша ничего насчет местных не говорил? — спросила Люба. Шофер болтал всю дорогу, перекрикивая надсадные стоны полудохлого мотора и вой раздолбанной трансмиссии, но Люба не слушала словоохотливого Пашу, слишком занятая попыткой осмысления положения, в которое попал Вадим и вовлек ее саму, размышлениями, в самом ли деле этот вдруг разом вроде как постаревший парень ей настолько дорог, что она готова простить ему самоубийственное сумасбродство. Она не знала, как они выпутаются, но думала, что вместе что-нибудь придумают. В конце концов, можно было бы вернуть те деньги; ну, добавить, там, потраченное. Тем более, что клиент его собирался уезжать. Да даже если и в самом деле его ищут – чай, не девяностые. Не убьют же его. Наверное. Вот это «наверное» она старалась задвинуть подальше. Может, удастся Вадьку уговорить явиться с повинной. Или он уже всё решил? Угу, и поделился бедой перво-наперво с этой сукой, подумала она.
— Говорил, десятка полтора пенсионеров, если не повымерли за год.
— Так что, не поняла, сюда целый год никто не ездил?
— Или около того. — Борис вздохнул. — Почтальонша, правда, вместе с автолавкой приезжала, пенсии развозила, а потом перестала.
— Странно. Я не про почту. Будет удивительно, если здесь электричество есть, — сказала Маша, рукой отжимая мокрые волосы. — Фен зря тащила.
— Да, попали. Я не про фен, — сказал Борис язвительно.
— А тебя никто не заставлял! – вспылила Маша, и толстяк покраснел.
— Маш, как думаешь, для чего отец забор-то такой отгрохал? — спросила Люба, уводя разговор в интересующее ее русло.
— Откуда я знаю? Крыша на старости лет поехала. — Маша посмотрела в небо. — Да, надолго зарядил. Это я о дожде, — и глянула на Бориса. Тот потупился.
2
— Ну, так как, корешок, действовать будем? — спросил Вадим, нахмурившись, будто это и впрямь могло утихомирить головную боль.
— Понятия не имею, — искренне признался Шурик.
— Давай тогда по моему. Я почапаю по этой стороне, а ты – по той.
— И что, во все избы по пути прикажешь заглядывать? — ужаснулся он, словно это и не деревенька была, а мегаполис.
— Придется, потому как, мне сдается, у старых нет сил на приведение своих халуп в божеский вид, так что населенные от брошенных и не отличишь.
— Наверное. Слушай, а тебе тут не стремно?
— Есть малехо. И звук еще этот.
— Какой? Я ничего такого не слышу.
— Ну, не знаю, как сказать. Звук медленного разрушения, разложения, словно копошение личинок-трупоедов, если понимаешь, о чем я.
— Как не понять. Да ты прям поэт. Ну что, начали.
— Давай, — Вадим махнул рукой.
Парни разошлись в стороны.
У Вадима волосы дыбом вставали по всему телу при виде мумифицированных крысиных трупиков, во множестве валявшихся в покинутых домах. Он выскакивал на улицу, подавляя приступы тошноты, гадая, насколько хватит самообладания, и видел по белому лицу Шурика на противоположной стороне улицы, что тот чувствует себя не лучше. Крыши почти всех домов текли, внутри стоял тошнотворный, густой запах тления и гнили, да еще эти крысиные мумии… Вадим долго соображал, чего это он на них так зациклился, пока до него не дошло: трупики лежали так, что – или чтобы? – протекающая сквозь кровлю и дыры в потолках вода на них не попадала. Мысль о том, что кто-то так заботливо разложил их, ввергала в уныние: ну вот, жить тут теперь с чокнутыми соседями.