Благодать (СИ) - Титов Алексей. Страница 46

Существо окрестили Лешим, и у Бенедикта не было оснований утверждать, что напрасно. Разительно отличавшийся от сказочного, но вполне способный заплутать путника, а то и вовсе сожрать с потрохами, коль тому не посчастливится и он окажется поблизости во время эволюции существа в что-нибудь покруче пня.

У благодатненцев, ну, жителей того сельца, откуда привозили мед и изредка – свиней да бычков, были свои методы предохранения от излишне пристального внимания лесных обитателей, но методы были настолько гнусны, что ни рядовые охранения, ни ловчие, ни Викторы, ни Николаи, ни сам Первый даже под страхом того же трибунала не согласились бы к ним прибегнуть. Наверное, это было и хорошо, поскольку Николаи довольно быстро изобрели белладоннитовые шнуры, названные так в честь травки, процентная доля которой в смеси, составлявшей материал шнуров, была ничтожна и являлась, скорее, таким оттенком вкуса, чем важной составляющей.

Бенедикт провел пальцем в резиновой перчатке по бугру шнура, выступающего на маске противогаза:

— Ну что, сука, слабо?

Леший мелко задрожал и застыл. Глаз помутнел, и Бенедикт добросовестно запротоколировал этот факт, поставив в клеточке под цифрой «2» галочку. задумавшись, он черкнул рядом восклицательный знак – существо впало в дрему как-то неожиданно, так что пусть с этим Николаи разберутся.

— …скоро ты там? — Алена распахнула дверь без церемоний вроде стука или хотя бы предваряющего её явление покашливания. Бенедикт, не смотря на десять лет брака с мегерой, всё еще вздрагивал, стоило ей вот так ворваться.

— Если забыла, — процедил он раздраженно, не поднимая головы, — сортир дверью дальше, так что милая, тебе не придется вставлять в задницу пробку – толчок свободен.

— Ты чем тут занимаешься? — спросила она, проигнорировав его реплику.

— Мастурбирую, как обычно. То есть – пытаюсь, — сказал, опустив глаза долу.

— Ох, договоришься ты у меня… — пропела почти ласково, и осеклась. — Это что такое? — завизжала, и Бенедикт здорово напрягся.

Никаких сомнений – она заметила, что он посбивал эбонитовые верньеры. Она-то тогда почти в отключке была, потрясенная видом черной мглы, а он и не стремился привести её в чувство, ошарашенный нежданным срабатыванием Манка и страхом потерять супругу, суку, конечно, но суку любимую. Пальцы тьмы почти коснулись ее, а она все же, хоть и ведьма во всех смыслах, сварганить белладоннит не в состоянии. Методы, понимаешь, устарели.

Алена протиснулась в комнатушку, зависнув над Бенедиктом в хищной позе, и заняла почти всё свободное пространство. Она опустила ладони на плечи супруга – тот содрогнулся и почувствовал слезы на щеках. Сейчас последует наказание, а он и сопротивляться не в силах, да и боль, превысив порог, казалось бы, физической терпимости, переходила в ослепительное чувство сплошной агонии, где-то уже за пределами чувственного восприятия, и становилась желанной. Поделом ему. Или на счастье, как ценителю мало кому доступных удовольствий. Он добивался Алёниного внимания два года почти, и за это время масса хорошеньких женщин пыталась закрутить с ним, а ему надо было, видите ли, любовь не тривиальную. Вот какая она, колдовская – сплошное мучение, вспыхивающее лишь изредка оргазмами истинного страдания. Оттого и импотентом стал, хоть жена и говорила, что не виновата. Ну да, его «агрегат» сбоил и раньше…

— Вот-вот, — подтвердила Алена правильность хода его мысли. — Был бы ты мужиком не только по причине наличия стручка, ничего б с тобой не сталось, а теперь терпи, я тебя замуж не зазывала. Сам напросился.

— Не замуж, а жениться, — поправил он робко.

Она с силой свела пальцы на его ключицах, и сознание Бенедикта захлестнула серая волна боли. Пот стекал по Алёниному лицу, смывая макияж и являя полоски обнажавшейся прыщавой кожи. Капля пота, разбухшая, набрякшая косметикой, повисла на кончике носа. Сорвавшись, капля упала на лоб Бенедикта, и он даже сквозь толщу боли смог ощутить, как череп словно пронзает струйка лавы.

Алёна резко оторвала руки от плечей супруга – ткань его рубашки на месте, где лежали её ладони, тлела. Алена поплевала на ладошки. Слюна заскворчала, как масло на раскаленной сковороде. Пожав плечами, Алёна притушила дымящиеся пятна полой халата. Чего не сделаешь ради любимого мужа.

Она выбралась из комнатушки и вздохнула полной грудью, как выкарабкавшийся из затхлого кубрика матрос – свежий соленый ветер. Она испытывала прилив сил и сумасшедшее воодушевление. Энергия так и хлестала из неё. Женщина бросила взгляд внутрь комнатушки — Бенька всё сидел на своей хромой табуретке. Из видимого Алене правого уха стекал ручеек крови. Кровь покидала ушную раковину толчками. Знать, живой, удовлетворенно заметила Алёнушка.

Она прикрыла дверь; и выражение заботы на лице, и осторожность, с которой она это сделала, всем бы напоминали поведение супруги, понимающей важность работы половинки и оставлявшей его наедине со своими размышлениями, если бы не то обстоятельство, что она закрыла дверь на щеколду. Алёнушка двинулась в кухню, напевая не про кочегаров и не плотников. Как бы не ерепенился Бенька, кто, как не она, лечит его отварчиками да примочками? Ей как-то не приходило в голову, что отварчики да примочки идут в дело только после очередного ее Бенедикту взыскания.

Пару минут спустя в кастрюльках весело булькало, и вытяжка над плитой уносила в трубу зеленоватый пар. Потушив через какое-то время конфорки, Алёна сцедила жидкость из одной кастрюльки, в другую всыпала щепоть белого порошка, тщательно размешала и, попробовав с ложки кончиком языка, гадливо сморщилась. Выбрав из первой кастрюльки разваренные листья, отжала их, мелко нашинковала на разделочной доске и сгребла «салат» ножом во вторую посудину. Поболтала деревянной ложкой, принюхалась, и улыбнулась самодовольно. Она укутала кастрюльку приспособленным для этих целей старым ватным одеялом, вытащила из микроволновки тарелку с остывшей куриной ногой, отрезала ломоть «бородинского» и направилась в спальню.

Она уселась на широкую кровать, включила телек и, сосредоточенно, тщательно пережевывая пищу, уставилась на экран. Кариозные монстры нападали на беззащитные зубы. Страсти какие показывают…

Глава X

Все тело жутко чесалось. Не удивительно, - подумала Люба спросонья, расчесывая укусы, - ты ж не озаботилась фумигатор в розетку воткнуть. Хотя – вспомнилось, - толку-то: с электричеством напряг.

Она широко распахнула глаза. Хоть до темных шпунтованных реек потолка было метра три, а дощатые стены колорировал нежно розовый рассвет, создавалось четкое впечатление, что проснулась в гробу.

Вадим спал, широко раскинув руки и приоткрыв рот, и поза его показалась девушке чересчур вольготной для человека скрывающегося. Ему б калачиком свернуться, накрыв голову подушкой, и вздрагивать при каждом шорохе. Рука парня лежала чуть пониже Любиных грудей; девушка разглядывала эту руку и пыталась понять, что в этом Вадиме такого особенного, что заставило ее сломя голову броситься к нему, стоило только позвонить этой рыжей суке, которая оказалась первой в курсе его дел, не укладывавшихся в представление о поступках нормального человека.

Поначалу ее обуревало желание успокоить, обнадежить парня, но по приезде в Елкин она обнаружила, что Вадим ей особенно-то и не рад. Казалось, он куда больше нуждался во внимании – да самом присутствии, - этой Машки, обвешанной цепочками, как елка – гирляндами. Рыжая его радость при её появлении, как показалось Любе, восприняла как само собой разумеющееся. Вадька торопливо, неловко чмокнул Любу, словно стесняясь перед приятелями за некстати заявившуюся на вечеринки блеклую подружку.

Люба даже гордилась иногда, идя с ним под руку и замечая его заинтересованность какой-нибудь полуголой сисястой нимфеткой. Мужик на то и мужик, чтоб на баб пялиться, полагала она, а вот всё же идёт с нею. Но одно дело там, в Ростове, когда не знаешь и стараешься не заморачиваться на том, с кем он в этот миг, если не с тобой, и другое – вот так, с глазу на глаз с соперницей, быть может, уже сменившей статус с бывшей на действующую. В городе она урезонивала свою ревность тем, что как только они оформят отношения законным образом, забота о семье отобьет у Вадима желание волочиться за юбками. А узаконивание всё откладывалось, и она не раз плакала, втолковывая ему свое желание и плача еще горше после того, как он, в ответ на ее слова распсиховавшись, уходил, хлопнув дверью; а потом возвращался, как ни в чем не бывало, и она опасалась даже заикнуться, боясь, что на этот раз он уйдет уже навсегда. Вообще их взаимоотношения напоминали ей долгую ноту, пронзительную и долгую, вытягивающую нервы в струну.