Благодать (СИ) - Титов Алексей. Страница 7

— В общем, так, милочка, — О, да меня прям заласкали, — садись в кресло и слушай внимательно.

Катя, каменея, наблюдала за эволюциями пластов ковров на стене, вспучившихся и опавших, и в облаке пыли явивших скомканную груду, осевшую в каком-то подобии кресла с широкой пологой спинкой. Катя брезгливо дотронулась до ворсистой поверхности, готовая мгновенно одернуть руку. Не обнаружив подвоха, уселась – будто в пыльное облако. Она обернулась к парочке, и Аленушка упредила её вопрос:

— Ничего такого. Бенедикт смастерил. Золотые руки у мужика, да и башка соображает. Временами. А со стороны – идиот идиотом. Ладно. К делу.

— Да нет у меня к вам никакого дела, — сказала Катя, однако с места не сдвинулась – надо же повыкобениваться. Покуражиться над шарлатанами – чем не развлечение.

— Беня, выйди, — приказала Аленушка, и тот подчинился, побледнев и как-то словно вытянувшись. Катя вроде старалась устроиться в кресле поудобнее, а получалось, что вжималась в него всё сильнее.

Аленушка вдруг низко склонилась и так вперилась своими в глаза Кати, что девушка вдруг ощутила себя такой беспомощной и глупой, что оставалось только взмолиться, и она, не в силах произнести вслух, мысленно попыталась соединить обрывки услышанного и прочитанного, и получался какой-то нелепый вздор, тот бессмысленный набор слов и звуков, что только отчаявшемуся может показаться вразумительным. Она запаниковала, поняв, что не может отвести взгляда от этих синих глазищ, глядящих словно сквозь неё, внутрь головы, будто разыскивающих там то, о чем сама Катя не ведает. Она никогда не считала себя особой гипнабельной, да и случая опровергнуть предположение, признаться, не представлялось, а тут вдруг ощутила, как конечности словно ртутью наливаются, язык распухает до невозможности им пошевелить, зубы вот-вот вывалятся из раздувшихся дёсен, мысли путаются, смешиваются, налезают друг на друга, и она цепляется за собственное имя – Лиза? Катя? – повторяя и повторяя то одно, то другое, пока ею не овладевает неуверенность, каково же то, что дано при рождении, и было ли рождение, и не сама ли она есть только имя, оболочка, кружащаяся около другого, такого же пустого звука, и вот она уже видит тучное тело, раскинувшееся бесстыдно в кресле, и над ним склонилась рыжеволосая женская фигура в бирюзовом халате, облепившем напряженную спину так, что видны позвонки и лямки бюстгальтера. Аленушка, догадывается Катя с облегчением, и падает в эту тучную массу в кресле, и она закричала.

— Тихо, маленькая, тихо, хорошенькая, — прошептала Аленушка, обняв прильнувшую к ней, дрожащую, Катю и покачиваясь, будто баюкая дитя, разбуженное кошмаром.

— Что вы со мной сделали? — прошелестели Катины губы. Оцепенение потихоньку сходило с тела, и забившееся учащенно сердце гнало по нему горячие волны крови. Внутренний зуд сводил с ума – казалось, тело – сплошной отёк.

— Да сама ты это сделала, — сказала Аленушка немного распевно, и Катины веки стали наливаться тяжестью. С трудом разлепив их, она вскинула голову – перед глазами замельтешили белесые точки. — Тебя ж так любой может…

— Где ж найти того любого? — сонно спросила Катя.

— Не суждено тебе. Хоть сама и полюбишь. — Словно хлыстом, ожгла словами Аленушка, и Катя вскинулась – Аленушка отпрянула. Перед глазами поплыло, и Катя, качнувшись, вцепилась руками в ковер на стене:

— Это что за предсказюшничество? — попыталась придать голосу гадливость. И, наверное, получилось – на глаза Аленушки навернулись слезы.

— Да пойми ты, помочь хочу, — сказала женщина и перегородила дорогу. Потом схватила Катины руки в свои и быстро, пока девушка не вырвалась, проговорила: — От грибов можешь погибнуть. У тебя ж аллергия. Как там окажешься, даже не прикасайся. Слушай меня, и как бы бредово это ни звучало…

— А почему «как»? — спросила Катя, и вмиг ощутила прилив сил, словно кокон слабости, в котором она находилась, лопнул.

Стуча каблучками и остервенело размахивая сумочкой, Катя бежала вверх по Журавлева, стараясь не обращать внимания на резь в боку и жжение в легких. На Садовой остановилась и согнулась, упершись ладонями в дрожащие колени и пытаясь отдышаться. И боялась оглянуться. Она свихнется, если увидит поблизости кого из безумной парочки. Угораздило же. В милицию-полицию не пожалуешься – засмеют, а то и снимут втихую на мобилу да выложат в сеть прикола ради.

Катя побрела к автобусной остановке, подволакивая ноги, шаркая по тротуарной плитке и орошая её слезами. Определенно, следует хорошенько проветриться, решила девушка. Она редко гуляла в центре города – стеснялась, в какой-то причудливо-бредовой фантазии вообразив, что эти улицы были территорией красоты, и носители оной наложили негласное, но, в общем-то, поддерживаемое вето на посещение их резервации гражданами, внешность которых не тянет на усредненные стандарты симпатичности или благополучности.

Она сняла туфли, шла по горячей тротуарной плитке босиком, пока не обозначились десятка два наблюдателей. Они вертели головами по сторонам, выискивая остальных действующих лиц флеш-моба. Но Катя была одна, и зрители терпеливо ждали. Остановившись у урны и медленно, как депутат перед телекамерами опускает в прорезь избирательный бюллетень, сунула туфли в мусоросборник. Зрители зааплодировали. Катя раскланялась и села в такси – водитель сложил пополам газету, швырнул на заднее сиденье и воззрился на неё.

— За грибами, — сказала она, натягивая ремень безопасности.

Таксист хмыкнул и завел двигатель.

Глава II

Его разбудило дикое желание, и, вырванный им из сна, странного этаким замесом романтики и порнографии, он покосился на взбугрившийся пониже живота плед. Вот ведь занятость до чего доводит — чуть не утонул в этом самом, животворящем. Прыжком покинув постель — плед взвился и упал рядом с кроватью пестрым шерстяным листом, — Вадим поспешил в душ.

На ходу обтираясь полотенцем, прошлепал в кухню, сыпанул в чашку пару ложек кофе, залил водой и сунул в микроволновку. Та ещё дрянь получится, ну да не было у него времени — душ только тело охладил, желание же только окрепло, и он ухмыльнулся, подумав, что ощущает себя в данный момент продолжением члена. Задержавшись у шкафа, махнул рукой и напялил вчерашние шмотки, сваленные кучей в кресле. На ходу застегивая ширинку, чертыхнулся, когда трусы попали под болт пуговицы. Выхлебав кофе, поставил кружку в раковину, на верхушку шаткой пирамиды грязных тарелок. Конструкция качнулась, но устояла. Что к лучшему — не верил он в битье тарелок «на счастье».

Не став даже прогревать двигатель — да на фиг надо! — помчал к своей девушке в целях сугубо практических. Она и на это тоже обидится: приезжаешь, мол, только когда тебе невтерпёж. Сколько ни говори, что чувства испытывает совсем другого рода – не верит. И плачет. Ну что поделать с этим сопливым созданием.

Он заскочил в магазин, купил упаковку безалкогольной «баварии», чипсов, орешков – ему пришло в голову, что такой набор скорее подошел бы к просмотру с друзьями футбола, чем к романтическому свиданию, ну да оголтелым болельщиком он не был, а романтическое… да какая романтика, пятый год отношений…

— Белочек кормить едете? — прервала его размышления девушка-кассир, кивая на упаковки пивозагрызочных средств.

— Стрелочек, — бросил он, нахмурившись. Расплатился, оставив на лотке пару купюр сдачи, и покатил. Сначала тележку, потом – в машине.

Он подрулил к подъезду бетоноблочной девятиэтажки с треугольниками балконов, лохматившимися остатками зеленой краски, не освежавшейся, наверное, с момента сдачи дома в эксплуатацию. У подъезда посигналил, что с его стороны было глупостью – окна Любиной квартиры выходили на другую сторону, и даже если предположить, что девушка ждала его, напрягши слух – всё равно без толку: ничего бы не расслышала за шумом запруженного тачками проспекта, вдоль которого стоял дом. И посигналил ещё раз, подумав, что это что-то вроде рыка льва, уведомляющего, что он на своей территории, и возможные соперники, поджав хвосты, должны ретироваться. Судя по потекам на двери подъезда, хищники помельче пометили-таки его территорию. Он скрипнул зубами: свиньи, бля.