Земля Нод (СИ) - Тао Анна. Страница 73

Антоний не мог понять, удовлетворен ли он этим ответом. Его интуиция кричала, что творится какая-то ерунда, от которой извилины его мозга уже были готовы пуститься в пляс. Он не мог поверить, что все именно так, как она преподносит... И тут Ада сказала еще кое-что, что мгновенно разнесло все его мысли и сомнения вдребезги, оставив лишь оглушающую пустоту:

— Прости, Антуан… Прости, что так и не смогла полюбить тебя.

Это было прощание.

* — фр. Зверь из Жеводана.

Глава 5

— Разве помышлял ты иное, коли она с пяти лет с ним возилась? — ворчала бабка. Ее трудно было разглядеть в груде мехов — она мерзла даже летом. Пурпурное предзакатное солнце искрило на тяжелых, усыпанных агатами колтах, отбрасывая на сморщенное лицо Любомиры яркие отблески. От какого-то старческого недуга она постоянно встряхивала головой, и колты на ее уборе с нитями жемчуга тонко позвякивали. — Говорила я тебе, негоже девке с отроком ходить. Полный дом чернавок, а она с отроком и в лес ходит, и на базар за сластями, и на Днепр купаться. А все твоя вина, распустил ее!.. Теперь смотри, еще дитя в подоле принесет, будешь внучка нянчить.

— Да полно тебе, мать... — отец выглядел необычайно виноватым. Андрей прежде не видел, чтобы он покорно сносил упреки Любомиры. — Что было поделать, если ей это больше по нраву было, чем с девками в кукол играть. Ну, не доглядел немного, так меня ж князь куда только не высылал. То у тебя она перед глазами была весь час.

Отец вздохнул и почесал густую бороду, переступил с ноги на ногу. Он был в одной рубахе и штанах — десятилетний Андрей, прятавшийся за стеной сарая, до мелочей помнил каждый шовчик и каждую складку на его одежде. Воздух стоял теплый и недвижимый, сухой жар, какой бывал только в середине лета, сгонял по коже бисеринки пота. Стояла страшная, почти мистическая тишина, лишь где-то вдалеке, невидимый глазу, шумел Славутич.

— Да что там внук, — неуверенно продолжил отец, ероша медные кудри. — Ну, был бы мне сынок второй, не чужая кровь же. Тут такое: за Марию тут боярин один сватает сынка своего. Видал я парня — красавец! Рост с меня, плечи — настоящий медведь. Последний раз на охоте княжеской в одиночку кабана в лесу положил и даже не вспотел... Но... хоть и срамота это, но девка-то Яроша этого любит. Хоть он и подмастерье без роду-племени. Сердцу неспокойно от того, что несчастной она с боярчонком будет. Аннушка-то моя по любви за меня шла. Как хорошо мне с ней было, мать, как хорошо... Глаз бы отдал, чтобы снова ей кудри расчесать да песни ее послушать.

— Любовь... — проскрипела старуха, тряся головой. — Любовь твоя эта — что чума. Вытянет жилы, вывернет наизнанку, задушит, уморит, отравит так, что забудешь, как звали. А как уймется, так потом все вокруг стошнится и немилым станет. Вон, на себя посмотри. Тебе дочке мужа искать надо, а ты слезы по покойнице льешь до сих пор. Сына терпеть не можешь, потому что она в родах околела. Нормальный мужик бы взял, да женился снова! И наследника бы своего холил и лелеял, а ты из дочки сына лепишь да потакаешь во всем.

Отец промолчал, хотя Андрей ждал, что он привычно разразится криком и пошлет за такие слова бабку ко всем чертям. Промолчал и вернулся в дом, оставив Любомиру и дальше греть кости на крыльце. И в тот же миг вся тишина разрушилась и развалилась: захлопали двери и ставни, забрехала собака под крыльцом, заскрипел от ветра петушок на крыше, заржали где-то за воротами кони, засмеялись девушки, отшучиваясь от всадников. Как будто время стояло на месте и вновь возобновило свой ход.

Тогда Андрей думал только о том, что бабка сказала "сына терпеть не можешь", а отец даже не возразил. Тогда, проревевшись под боком у старой, косой на один глаз няньки, он решил, что покажет отцу, чего стоит. Заставит собой гордиться... Да что там, заставит себя заметить и полюбить. Вырастет в медведя, как боярский сынок, убьет кабана на охоте, принесет отцу и скажет: "Смотри, какой сын у тебя сильный и славный. Достойный наследник вырос. Ты не замечал меня, но я зла не держу. Я тоже скучал по матушке и не хотел, чтобы она умерла"...

Андрей захохотал, вспоминая свои наивные детские мечты. У его ног шумел Днепр, поглощая без остатка один за одним брошенные в него камешки. Отчего он вспомнил этот разговор из прошлой жизни? Киев плохо на него влиял. Нахлынувшие воспоминания сомкнулись у него над головой, как воды Славутича, растравливая грудь при каждом вдохе. Пустота, распиравшая его после потери Марии, сводила его с ума еще больше одержимости. Пустота давала ему свободу, с которой он не знал, что делать. Чуть погодя, он понял, почему именно об этом разговоре он вспоминал последние дни снова и снова.

Спустя столько веков давно почившая старуха оказалась права. Не отцу она пыталась что-то объяснить, а его собственную судьбу тогда предсказала. Андрей снова нервно засмеялся, чувствуя, что его начинает бить дрожь. Он зашептал, пытаясь с точностью вспомнить слова бабки:

— Любовь твоя эта — что чума. Вытянет жилы, вывернет наизнанку, задушит, уморит, отравит так, что забудешь, как звали. А как уймется, так потом все вокруг стошнится и немилым станет.

Его голос тонул в шуме днепровских волн.

Дорогу на Киев укрывали влажные клочья тумана, оседавшие тяжелыми каплями на стеклах полуторки. Мария куталась в бушлат Щуки и глотала сырой воздух вместе с едким табачным дымом. Щука, скрючившись над рулем и не мигая, смотрел на дорогу.

Полуторка подскакивала на ухабах, как норовистая кобыла — козак ломился напрямик, через луга и овраги, на скорости, которую, казалось, эта машина просто не сможет выдержать и развалится прямо на ходу. Они сделали только одну остановку, когда Щука заприметил дохлого кота у дороги. Кот — с виду без ран, только с мордой, вымазанной слюнями и пеной — теперь ехал с ними и смердел на всю кабину, но на фоне общего смрада, который их окружал, этот запах не особо выделялся.

Вскоре начался дождь, но даже он не смог заглушить звуков, которые так жаждала услышать Мария — шум Славутича. Когда машина, наконец, подъехала к реке, Мария чувствовала себя маленькой девочкой, предвкушающей праздник. Она распахнула дверь и почти скатилась в жидкую грязь под колесами. Берег, на который они выехали, был крутым и диким, явно не знал ни лодочных станций, ни мостов, ни даже рыбаков, которым пришлось бы ютиться на тонкой полоске земли между откосом и черной рекой.

В свете фар Мария видела лишь воду. Вода лилась с небес и бушевала на земле. Вода холодная и пронизывающая ледяными иглами босые ступни. Нехитрая одежка Николая быстро промокла насквозь. Не раздеваясь, Мария вошла в черные воды по пояс, смеясь и отбрасывая с лица волосы.

Она забыла слова, какими можно было описать эмоции, которые она испытала, но впервые в жизни Мария чувствовала, что едет домой.

Но едва эйфория чуть поутихла, Мария подумала, что негоже ей вступать в свой город бродягой Николаем. В стольный град Киев после долгих мытарств должна была вернуться боярыня, Мария Николаевна из рода Медведя.

Варвара сощурила свои косоватые глаза и переглянулась со Степаном. Последние полчаса, пока Андрей не обратился к ней с просьбой, близнецы упражнялись в фехтовании во внутреннем дворике. В этот раз не с японскими мечами, а с польскими карабелами. Было видно, что тренировка эта лишь ради забавы. Близнецы Шевченко, играючи, скрещивали изогнутые клинки, высекали снопы искр, кружились в неуловимых чужому глазу пируэтах, уходя от ударов. Это скорее напоминало танец, чем бой. Такое он видел не единожды — в исполнении Марии. Ее учителем — настоящим учителем, а не жалким его подобием, каким был их человеческий родитель — был Торкель. Ветеран, побывавший в сотнях сражений еще при жизни, он учил ее, исходя из ее удивительного дара, выбирая приемы и движения, которые позволяли ей подпустить врага поближе и нанести ему как можно больше ран. Они тоже скорее танцевали, чем сражались, хотя движения Марии поначалу были неуклюжи. Она спотыкалась и прочесывала носом землю после очередного пинка Торкеля… Но чем дальше, тем ловчее и быстрее она становилась.