Проклятие виселицы (ЛП) - Мейтленд Карен. Страница 11

Кожаные перчатки Осборна с силой хлопнули по груди управляющего.

— Ну же, мастер Рафаэль, неужто мне так скоро придётся дать трёпку своему новому мулу? Не стой здесь, свесив язык до колен, и не заставляй нас ждать. Покажи мне Большой зал и принеси нам вина, да побыстрее. Только смотри, хорошего вина.

Осборн уже поднимался по ступеням, когда страдальческий вопль старого привратника Уолтера заставил его обернуться.

— Сэр, Сэр! Прошу вас, милорд, я знаю этого человека...

Лошадей уже отвели в конюшню — всех, кроме той, на которой ехал Осборн. Испуганный мальчишка-конюший схватил поводья, пытаясь удержать животное, не дать протащить через двор привязанное тело. Уолтер опустился на колени, поднял окровавленную голову, перевернул лежащего, и тот содрогнулся и застонал, глядя в бледно-розовое закатное небо. Раф подошёл к нему. Уолтер поднял полные слёз глаза.

— Это парнишка фермера, с дальнего конца Гастмира. Он совсем плох.

Раф обернулся к Осборну.

— Это не преступник. Вы схватили не того. Любой в здешних местах в этом поклянётся.

Глаза Осборна сузились.

— Ты достаточно давно знаешь меня, мастер Рафаэль, чтобы понимать — я не делаю ошибок. Этого вора я поймал с силком для кроликов на землях поместья. Он браконьерствовал и даже не потрудился отпираться.

Высокий и тощий как хлыст человек Осборна, которого назвали Раулем, лениво махнул рукой в сторону раненого.

— Поразительная выносливость у этих деревенских. Бежал за лошадью дольше, чем любой другой, пока не свалился и его не потащило. Хью стоит заменить им одного из охотничьих псов — если, конечно, нюх у мерзавца так же хорош, как скорость.

Раф больше не мог сдерживаться. Не обращая внимания на Рауля, он резко обратился к Осборну:

— Кто дал вам право наказывать крестьян в этом поместье? Если... если этот человек крадёт кроликов из здешнего садка, это не касается никого, кроме хозяина поместья. Следует ли наказывать вора — решать здешнему лорду или его управляющему.

Осборн с братом переглянулись, обменялись довольными улыбками.

— Именно так, мастер Рафаэль, спокойно сказал Осборн. — Но кажется, я так был рад нашей встрече, что просто забыл упомянуть — король Иоанн счёл нужным передать это поместье под моё попечение. Теперь я здесь хозяин. И с этого момента я стану вершить здесь правосудие.

Каждый мускул в теле Рафа словно парализовало. Даже его лёгкие внезапно разучились дышать.

В тускло-серых глазах Осборна светился триумф.

— Ну что, мастер Рафаэль, поклонишься своему новому хозяину? Придётся нам поработать над твоими манерами. — Он повысил голос, чтобы услышали все во дворе. — Обрежьте этот кусок дерьма, но пусть остаётся лежать во дворе на всю ночь, в назидание другим. И чтоб никто о нём не заботился.

Нахмурившись, Хью тронул брата за рукав.

— К рассвету будет сильный мороз. Если этого человека оставить здесь, он точно умрёт. Не слишком хорошее начало для твоего управления поместьем, Осборн. Возможно, чтобы завоевать преданность слуг...

Глаза Осборна сделались холодными как Северное море.

— Я не намерен завоёвывать их преданность, братец. Страх — вот что управляет преданностью и покорностью. И потому этот человек останется здесь, как я приказал. — Осборн похлопал брата по щеке. — Держись за меня, брат, и я покажу тебе, как управлять людьми. Разве не я всему тебя научил?

Хью улыбнулся и почтительно склонил голову.

— Я такой, каким ты меня сделал, брат.

Осборн гордо улыбнулся в ответ. Потом, обняв за плечи Хью и Рауля, повёл их к лестнице.

— Идём, давайте поедим. После этой поездки аппетит у меня как у десятерых.

Раф, дрожа от ярости, смотрел, как они втроём поднимаются по ступенькам. Хотелось догнать их и сбросить с лестницы. Но ничего нельзя сделать. Он спустился вниз, к старому Уолтеру, всё ещё держащему на руках парнишку фермера.

— Не важно, что сказал Осборн. Иди за носилками, отнесём его в дом.

Уолтер покачал головой.

— Поздно, мастер Рафаэль, парень мёртв. И я так думаю, ему ещё повезло — если эти ублюдки и вправду станут здесь хозяевами — спаси Господи всех нас, особенно бедную леди Анну.

Домик знахарки стоял в самом конце Гастмира, укрываясь среди деревьев, совсем рядом с огромным дубом. Можно сказать, на самом деле старое дерево и было домом — огромные живые ветки прорастали сквозь тростник, образуя балки, державшие крышу. Дом наполовину принадлежал деревне, наполовину лесу, как и сама Гита. Отсюда неблизкий путь до любого из фермеров — хоть земли и недоставало, никто не хотел строить дом рядом с ней. Может, она и целительница, говорили деревенские, но кто знает, что случится, если перейти ей дорогу. Что если куры забредут в её тофт [11] и разроют рассаду или дети разобьют её горшок, гоняя мяч? Простой человек, конечно, разозлится и потребует компенсации, а может, в ответ тоже разобьёт горшок — из мести. Но как знать, на что способны чёрная магия и дурной глаз рассерженной знахарки.

Гиту остерегались, но это не мешало деревенским спешить к её двери, когда заболевали они сами или их скот, или когда они когда хотели получить защиту своих посевов. За прошлые годы Элена несколько раз приходила в дом Гиты. Ребёнком мать водила её к знахарке, когда болело горло, и после, с лихорадкой и жаром. Однажды её, беспомощную как ребёнок, привёз сюда сосед — Элена упала на острые зубья грабель для разгребания навоза [12] и сильно поранила бедро. Если бы эта рана загноилась, она могла потерять ногу или даже жизнь, как это случалось со многими крепкими мужчинами.

Но Гита обложила порез травами, а потом взяла румяное яблоко и воткнула в него двенадцать шипов, чтобы вытянуть из раны яд. И это сработало — глубокая рана зажила, не загноившись, хотя на бедре Элены до сих пор остался серебристо-белый шрам в виде бутона розы — как все говорили, знак надежды и обещания. Разве могла юная девушка получить лучшее благословение, примету грядущей любви и счастья?

Сейчас Гита сидела напротив Элены на низенькой скамейке у открытой двери, пытаясь воспользоваться последними лучами угасающего зимнего солнца, чтобы закончить работу — она выбирала в миску бобы. Гита была высокой и гибкой, с чёрными как вороново крыло волосами и синевато-серыми глазами, холоднее, чем замёрзшая сталь. Её мать поместилась на единственной в доме кровати, стоявшей в углу и заваленной одеялами и старыми изношенными плащами — для тепла. Старуха, когда-то великая целительница, сидела в постели, слепые синие глаза стали теперь молочно-белыми. Она постоянно что-то бормотала, кривые пальцы судорожно рылись в кучке выцветших белых костей, лежащей на её коленях — в основном позвонков кошек, лис и овец, хотя деревенские шептались, что в этой куче были и кости маленьких детей. В то же время, они жалели старуху за её слабость. У Гиты и её матери находились лекарства от любой болезни, какая только могла приключиться с человеком, но, как говорили деревенские, даже у них не было лекарства от старости.

Гита бросила горсть бобов в котелок, бурлящий на огне, разожжённом посреди дома, на земляном полу.

— Ну и чем закончился этот сон?

— Я подняла ребёнка... — Элена запнулась, теребя край толстой красновато-коричневой юбки.

Гита бросила на неё проницательный взгляд.

— А потом?

— Это всё. Потом я проснулась.

Элена смотрела на оранжевое пламя, бегущее по сухим веткам. Она чувствовала на себе взгляд Гиты и боялась встретиться с ней взглядом, боялась, что в её лице знахарка прочтёт то, о чём Элена не хотела говорить.

— Значит, во сне ты услышала плач ребёнка и взяла его на руки. — Гита недоверчиво вздохнула. — Если бы и вправду всё было так, детка, ты не пришла бы ко мне.

Гила сняла с огня горшок с бобами, подошла к сидящей девушке, подняла её на ноги и нажала на живот прежде, чем Элена успела ей помешать.