Проклятие виселицы (ЛП) - Мейтленд Карен. Страница 8

Он повернулся, чтобы принести полотно и накрыть тело, но кто-то крепко схватил его за рукав. Леди Анна стояла рядом, заглядывая в лицо налитыми кровью глазами.

— Что мы сделали, Рафаэль? Какую ужасную ношу передали этой бедной девочке, Элене? Я требую, скажи, что сотворил мой сын. Я имею право знать.

Раф молча смотрел на Анну. За последние дни её тело словно усохло, сжалось, будто пытаясь уйти из этого мира. Эта женщина, так старавшаяся сохранить поместье для сына, смело бросавшая вызов каждой новой опасности или угрозе, женщина с острым, как меч, умом, не смогла выдержать смерти сына. Как он мог сказать ей то, что она хотела узнать? Это её уничтожит. Если Анна узнает правду, ей тоже придётся нести эту ношу до самой могилы. Знание о грехе пожирает душу так же безжалостно, как и сам грех. Он не смог бы смотреть, как её любовь и уважение к Джерарду рухнут в одно мгновение. Мать должна продолжать верить, что он был хорошим, достойным человеком, каким на самом деле был и останется навсегда.

Раф отвернулся и почувствовал, как ослабла её хватка. Анна знала его достаточно давно, чтобы понять — некоторыми вещами не могла распоряжаться даже она.

Она нежно подняла холодную и безвольную руку сына, сняла с пальца кольцо с жемчужиной, ощупью нашла руку Рафа и, прежде чем он успел понять, что она делает, надела на его палец золотой обруч.

— Нет, нет, миледи, я не могу... — запротестовал Раф, пытаясь снять кольцо.

Но Анна сжала его пальцы.

— Оно принадлежало отцу Джерарда, а когда он умер, перешло к Джерарду, но он не оставил сына, который носил бы кольцо в память о нём. Ты стал Джерарду больше чем братом. Теперь ты мне как сын. Прими это кольцо. Носи его в память о них обоих. Они хотели бы, чтобы оно было твоим.

Рафу казалось, что золотое кольцо сжимает его палец, сжигает, как раскалённая медная маска, надетая на лицо предателя. Ничто не могло бы заставить его почувствовать себя более виноватым и несчастным, однако он знал — она сделала это бесхитростно, только из любви и благодарности

Леди Анна нежно погладила щёку покойного сына, как будто он снова стал младенцем, спящим в колыбели.

— Скажи мне, Рафаэль, — прошептала она. — Ты уверен, ты совершенно уверен, что эта девушка может принять на себя грехи моего сына без вреда для неё или её семьи?

— Она и не знает о том, что несёт, — угрюмо сказал Рафаэль. — Это не станет для неё тяжёлым бременем. Она девственница. И как при испытании огнём, когда под бинтами рука невиновного оказывается невредимой, так и пожирателя грехов не может запятнать грех, если только этот человек чист.

— А что, если Элена не девственница? — продолжила Анна.

— Она девственница! — Раф произнёс это более категорично, чем намеревался. Вы слышали, как она сама это сказала, миледи. Кроме того, мы сделали это ради спасения души вашего сына и моего друга. Разве это не стоит дороже, чем жизнь и душа крестьянки?

Леди Анна глядела в осунувшееся лицо сына. Когда она снова подняла взгляд на Рафа, в её глазах он увидел ту же свирепую страсть, что когда-то горела в глазах её сына.

— Клянусь, Рафаэль, нет ничего ни в этом мире ни в мире ином, что я не отдала бы или не сделала ради спасения сына от адского пламени, даже если это погубит мою собственную душу.

Раф подумал о медноволосой девушке, бегущей от него по ступенькам. Теперь Элена связана с ним, хоть она этого и не знает. Ни освящённое церковью супружество, ни брачная постель не сделали бы их ближе. Ведь брак длится только до смерти, а этот грех им обоим придётся нести до могилы и дальше, в иную жизнь за её пределами.

Первая четверть растущей луны, декабрь 1210 года 

Некоторые называют ее всеисцеляющей, а также Ведьминым гнездом и Веткой поцелуев. Весь год она висит в домах и приносит мир и плодовитость, хранит от грома и молнии, злых духов, демонов и лесных фей. Если повесить ее над входом или над очагом, гость поймет, что хозяева не таят зла, и он может войти, вверив им свою жизнь. Если смертельные враги окажутся под деревом с омелой, в этот день они уже не могут драться.

В канун Рождества омелу срезают и на Рождество вешают за место прошлогодней, которую сжигают. Но если срезать до срока, то она принесет неудачу, а если повесить в доме до Рождества, то кто-то из домочадцев умрет еще до следующего Рождества. Ее можно также срезать в канун Самайна или Дня Всех Святых, тогда побег обвивают вокруг шеи, чтобы отгонять ведьм. Но прежде смертный должен трижды обойти вокруг дуба и срезать омелу новым ножом, никогда не использованным.

Кое-кто называет ее двойные ягоды яичками Урана, их отсекли и выбросили в море, где они превратились в кровь и пену, из которой родилась Афродита. С тех пор мужчины целуют девушек под омелой и отрывают одну ягоду за каждый украденный поцелуй, пока не останется ягод, тогда должны закончиться и поцелуи.

Но осторожней! Если срубить дуб с омелой, семья, владеющая землей, где он стоит, иссохнет и зачахнет, а ее дом рухнет и превратится в руины.

Травник Мандрагоры

Проводник 

После яркого солнечного света в маленькой комнате темно, полно горшков, корзин, а с потолка свисает множество разноцветных полосок ткани. Элене и шагу не сделать, не наткнувшись на ящик или не цепляя тряпьё головой. Это какая-то кладовка, думает она, но рассуждать сейчас нет времени. Она оборачивается и, пригнувшись, ныряет в низкий дверной проём, откуда слышится крик, тоненький приглушённый плач младенца. Он доносится из дальнего угла комнаты. Элена нетерпеливо срывает тряпки, отпихивает в сторону ящики. Она ищет колыбель и не находит. А плач слышен всё громче. Он где-то совсем близко, но ей никак не увидеть младенца — кругом только груды корзин, укрытых тряпками, вроде тех, что свисают с потолка. Она всматривается и замечает, как подрагивает она из корзин. Элена срывает с неё покров.

В корзине на куче лохмотьев лежит ребёнок. Личико красное от крика, глаза зажмурены. Беззубый алый рот широко открыт, словно желая поглотить весь мир. Крошечные крепко сжатые кулаки сердито бьют о борта корзинки — нет ответа на этот настойчивый зов. Уродливый голый крысёныш. Теперь, открытый свету и прохладному воздуху, он кричит с удвоенной силой, яростно и нахально требуя, чтобы ему служили.

— Тише, — приказывает Элена.

Но ребёнок обращает на неё не больше внимания, чем если бы она была мухой на куче мусора. Вытянув руку, она хватает за лодыжки молотящие воздух ноги младенца и рывком поднимает вверх. Он болтается вниз головой, но не прекращает кричать.

— Замолчи! Заткнись...

Внезапно Элена проснулась. Хильда с силой трясла её, опираясь локтем на низкую кровать.

— Тихо! Хочешь опять разбудить госпожу?

В её голосе Элена услышала досаду и лёгкое удивление — она будит Хильду криками вот уже третью ночь подряд. Она испуганно посмотрела вверх, на огромную кровать, где спала теперь леди Анна. В комнате ещё стояла темнота. Но в неярком свете тлеющего очага Элена могла разглядеть лишь тяжёлые занавеси, окружающие постель госпожи. Она услышала тихое посапывание крепко спящей леди Анны. Элена перекрестилась в безмолвной благодарственной молитве.

Хильда с тяжёлым вздохом отвернулась, сдёрнув с Элены одеяло, и укуталась поплотнее. Элена не возражала — несмотря на то, что из трубы камина тянуло ледяным холодом, она насквозь промокла от пота. Она сжалась в кровати, как можно дальше отодвинувшись от Хильды, изо всех сил стараясь не засыпать. Нельзя разбудить Хильду ещё раз.

Старая вдова сразу невзлюбила Элену, жалуясь всем кроме, конечно, леди Анны, о том, что она понятия не имеет, с чего вдруг хозяйка наняла в горничные полевую работницу. В следующий раз, чего доброго, нарядят свинью в мантию и усадят на почётное место за стол. С самого первого утра, когда её заставили объяснять Элене обязанности горничной, вечно недовольная Хильда следила за девушкой как коршун, ожидая какой-нибудь ошибки, чтобы наброситься. А нынче вечером, сняв платье горничной, Элена встревожилась от того, что Хильда с подозрением глядит на её живот, словно догадывается, что скрывают складки белья.