Железный марш - Мысловский Алексей. Страница 24

Здешняя жизнь его тоже порядком раздражала. Идеализировать Америку способен лишь тот, кто ее никогда не видел. А его этой сказочкой уже давно не обманешь. Нет, в Америке бы он жить не стал. Как бы Маруська его ни уговаривала. И вообще, приезжал сюда только ради внуков.

Оба родились здесь и незаметно превратились в настоящих американцев. По-английски чесали куда свободнее, чем на родном языке своего деда. Да и кто тут будет учить их великому и могучему, Маруська, что ли? Сама после иняза начала понемногу его забывать. Все переводы, все иностранцы. А когда вышла замуж за Фила и умотала сюда, так и подавно… Внуков только он называл их русскими именами: Николай, Евгения. А для родителей они были Ники и Дженни. Учились в частной школе с детьми здешних миллионеров. Одним словом, с младых ногтей впитывали эту чертову Америку. И ничего с этим уже не поделаешь.

Впрочем, на зятя ему было грех жаловаться. Одно слово, толковый парень. У нас бы в свое время такой наверняка пробился в ЦК, а сейчас по меньшей мере стал бы министром. С его помощью, разумеется. Но и здесь Фил тоже был не последним человеком. Преуспевающий адвокат. Хорошие связи в Вашингтоне. В друзьях сплошь сенаторы да конгрессмены. И сам откровенно метит в Капитолий. Беда только, по «ящику» очень уж любит красоваться. Хотя здесь скромность отнюдь не украшает человека. Наоборот, если не кричать о себе на всех углах, никто тебя и не заметит. Нет, с Филом можно было иметь дело. А уж как он любил своего русского тестя! Величал не иначе как Дэди. Разве что на руках его не носил. И между прочим, совершенно искренне. Оно и понятно. Недаром Маруська была владелицей нескольких доходных предприятий как в Штатах, так и в старушке Европе. Не говоря уж о российских заводах. Да плюс недвижимость по всему миру. В общем, не оплошал Дэди. Сколотил доченьке достойное приданое. А для кого же еще стараться, для себя, что ли? Так ему, в сущности, ничего и не надо. Ибо сам он давно с горечью осознал, что все в этом мире только суета и томление духа…

Становилось жарко. Пора было вылезать из шезлонга и возвращаться в дом к его многочисленным круглосуточно работающим кондиционерам. Завалиться на диван. Почитать от скуки американские газеты. Потом нагрянет из школы малышня. И снова начнутся игры, веселая кутерьма в огромном бассейне… Одно несколько настораживало: из Питера уже давно не было никаких сообщений. А между тем он, улетая в Америку, строго-настрого наказал держать его в курсе событий. Мало ли какая петрушка могла приключиться за время его отсутствия? Что ж, если с ним не выйдут на связь до полудня, придется звонить самому. А пока можно было и почитать американские газеты…

— Папа, кажется, это тебя, — настороженно произнесла дочь, появившись снова, на сей раз с аппаратом спутниковой связи.

— Спасибо, родная, — кивнул он. А у самого неприятно захолонуло в груди. «Ну вот, накликал, на свою голову».

Поставив перед ним телефон, Маргарита не стала возвращаться в дом, но с затаенной тревогой наблюдала, как по мере разговора на глазах преображается лицо ее отца. Унылая маска скучающего старика в одночасье слетела с него, а под ней открылось жесткое, волевое лицо человека, привыкшего повелевать и распоряжаться судьбами, выражение, так хорошо знакомое ей еще по жизни в России.

— Что случилось, папа? — с беспокойством спросила она, когда он закончил разговор.

— Ничего, — сумрачно ответил он. И тотчас улыбнулся ей как ни в чем не бывало. — Ничего особенного…

Допытываться она, конечно, не стала. Все равно бы он ничего не сказал. Всю жизнь считал ее невинной дурочкой. Ну и пусть, если ему так удобнее. Но она-то знала, вернее, догадывалась, какими нешуточными делами ворочал он в этой проклятой России.

— Вот что, Маруся, — после минутного молчания задумчиво произнес он. — Сделай милость: позвони в «Люфтганзу» и закажи мне билет до Москвы через Франкфурт…

— Хорошо, папа. — Голос ее дрогнул. — А когда ты улетаешь? Сегодня?

Взяв дочь за руку, он нежно припал к ней жесткими губами.

«Господи, и рука-то совсем как у Веры…»

— Завтра, родная. Конечно, завтра… Ведь должен я напоследок поиграть с внуками?

Москва. Останкино

День

День был просто сумасшедший. Впрочем, как всегда. Но слава Богу, этот бесконечный день был уже на исходе.

Ника еще не вполне пришла в себя после вчерашней истории, как на нее обрушились новые проблемы. Разные люди непрестанно дергали ее по разным пустякам. Задавали вопросы. Ставили условия. Требовали немедленных решений. И снова она металась вся в мыле по бесконечным лабиринтам телецентра. Кого-то разыскивала. От кого-то пряталась. Отвечала на вездесущие звонки. Нарушив данное себе самой обещание, выкурила на лестнице две сигареты. Обалдела и вымоталась. И при этом еще успевала работать. Словом, обычный рабочий день в ее повседневном ритме.

Ближе к вечеру, когда голова у нее уже шла кругом, Ника в полубессознательном состоянии добралась до одного укромного бара, куда большинство ее знакомых обычно не заглядывали, взяла для бодрости коньячку и уселась в уголке, пытаясь восстановить утраченные силы. Ненавистную телефонную трубку она предварительно вырубила и упрятала в сумочку. Господи, какое же это невыразимое блаженство, когда никто к тебе не пристает! Жаль лишь, что такое бывает слишком редко…

Наслаждаясь относительным покоем и одиночеством, Ника потихоньку смаковала коньячок, когда в немноголюдный бар заглянула довольно колоритная девушка. Невысокая и худенькая шатенка лет двадцати восьми была в клетчатой ковбойской рубахе навыпуск, из-под которой выглядывали коротенькие джинсовые шортики с размахрившимися краями (когда-то это несомненно были полноценные джинсы, впоследствии при помощи ножниц радикально изменившие фасон), в стильной, со множеством карманов, кожаной жилетке, какие обыкновенно носили фотографы и камермены; на голове у нее красовалось пятнистое армейское кепи, надетое задом наперед, а на стройных ногах — высокие армейские ботинки со шнуровкой. Сгибаясь под тяжестью огромной сумки, девушка, тоже, как видно, на последнем дыхании, с трудом доползла до стойки бара и решила немного промочить горло. Тут-то ее и заметила Ника.

— Кэри! — воскликнула она и приветливо помахала рукой.

Девушка обернулась. В ее зеленых глазах вспыхнул радостный огонек, а усталое лицо осветила невольная улыбка. Подхватив свою сумку и высокий бокал с коктейлем, она тотчас направилась к Никиному столику.

— Hi, darling! — приветствовала ее та. — How are you?

— Лучше всех, — ответила девушка с легким иностранным акцентом. — Привет, старуха…

Подруги нежно поцеловались.

Они познакомились два года назад, когда Кэри Лайонс готовила свою первую телепередачу для популярной ныне серии «Из России с любовью». Для урожденной шотландки, каковой она в действительности была, столь пылкая и искренняя любовь к России казалась несколько странной. Дочь весьма состоятельных родителей, Кэри выросла в Эдинбурге. С детства обожала русскую литературу. А на третьем курсе знаменитого Тринити-колледжа, до смерти напугав своих стариков, которые были свято убеждены, что Россия — это абсолютно дикая страна, где по улицам запросто бродят белые медведи, неожиданно махнула туда на стажировку и осталась в ней на долгие годы.

По натуре Кэри была неисправимой авантюристкой. Ибо только авантюристка способна добровольно променять благополучную и комфортабельную Европу на удивительное российское житье-бытье, причем, по ее собственным словам, даже получать от этого удовольствие. Несколько лет Кэри прожила в Нижнем Новгороде, в заурядном студенческом общежитии с мышами, тараканами и вечно пьяными русскими. Вопреки тогдашним запретам на перемещения любознательных иностранцев по стране, прикинувшись эстонкой, объездила с веселой студенческой компанией едва ли не весь бывший Союз. Досыта насмотрелась на своеобразные здешние нравы и обычаи. Что, однако, нисколько не убавило ее совершенно необъяснимой, с точки зрения европейца, любви к России, но, напротив, укрепило это чувство.