Глазами любви - Довиль Кэтрин. Страница 10

Это было одной из самых больших радостей монастырской жизни, когда на исходе дня сестрам монастыря Сен-Сюльпис разрешалось петь, и мо­нахини настолько любили это, что, случалось, не ограничивались отведенным для этого временем и пели намного дольше, за что, конечно, настоя­тельница выговаривала им, хотя сама обладала ве­ликолепным сопрано и первая же нарушала распо­рядок жизни в монастыре, потому что любила петь.

Сладостные неземные звуки женских голосов в сумеречном свете, аромат горящих свечей и те­ни, отбрасываемые их трепетным пламенем, на­всегда оставались в памяти. Это было время захо­да солнца, время наступления прохладной ночи, столь тихое время, что, казалось, ангелы спускались на землю послушать пение монахинь. После того как оно завершалось, день был окончен. Тре­мя часами позже во время последней службы, ког­да сама высокочтимая сестра аббатиса обходила монастырское здание, проверяя, заперты ли все двери и ворота, девочки, жившие при монастыре, уже спали.

Естественно, выпадали и такие дни, когда го­лоса монахинь звучали не столь гармонично: под воздействием внезапно подувшего холодного вет­ра они казались гнусавыми и сердитыми, как вой зимнего ветра в стропилах крыши часовни. И в такие дни нескончаемое пение было испытанием терпения слушателей, и даже голос сестры настоя­тельницы звучал не так сладостно.

Идэйн открыла глаза. Голоса монахинь ей пригрезились – то был вой ветра, леденящие ду­шу звуки пробивались в проходы между скалами какого-то побережья. Лежа, она могла смотреть вверх и видеть пурпурные облака, стремительно несущиеся по залитому солнечным светом небу.

Наступил день, сказала себе Идэйн. Не су­мерки, когда в монастыре Сен-Сюльпис идет ве­черняя служба. Ей снились монахини и их мирное вечернее пение, но наяву был слышен только шум ветра среди скал.

Она вспомнила шторм. «Я жива», – трепет­но подумала Идэйн.

Как бы Предвидение ни успокаивало и ни убеждало ее, что она будет жить, Идэйн не была уверена, что останется в живых. И теперь, при ярком солнечном свете, Идэйн вспомнила кораблекрушение, вспомнила, как вокруг бушевали волны и ночь была такой темной, что она даже не могла разглядеть, куда идти, – знала только, что как можно дальше от бушующей волны.

Идэйн медленно пошевелила ногами. Все ее избитое морем тело болело. Она вспомнила, что пыталась помочь молодому рыцарю, и понимала, что не очень-то много могла для него сделать из-за размера и веса его кольчуги и меча.

И все же ей казалось, что им удалось до­браться до укрытия между скалами. Немного поз­же в сумеречном свете все еще непогожего утра она поняла, что начинался прилив, увидев, что вода плещется у ее ног. Это окончательно разбу­дило Идэйн, и она заставила рыцаря перебраться выше, туда, где можно было укрыться под высту­пом утеса. Там были песок и камни, прикрытые сухой, жесткой и пружинистой, как сено, осокой. Оба упали на эту подстилку, отупевшие от уста­лости, и тотчас же уснули.

Идэйн вздохнула и, повернувшись на бок, прижалась к огромному телу, лежащему рядом с ней. Похоже, они были здесь совершенно одни. Но у Идэйн не было ни сил, ни желания встать и оглядеться.

Над их головами с криками кружили чайки. Вставшее солнце согревало молодых людей, и в солнечном свете их укрытие показалось Идэйн даже уютным. Где бы ни были остальные – нор­вежец-кормщик и его команда, рыцарь Эмерик, моряки и солдаты, – на этом участке берега их не было. И вокруг царила тишина.

Идэйн содрогнулась. Возможно, никто из этих людей не выжил. Почувствовав ее движение, мужчина, лежавший рядом с ней, пошевелился, но не проснулся.

Идэйн придвинулась к нему ближе. Солнце уже высушило их одежду, но она оставалась лип­кой от морской воды. Там, где солнце касалось кожи, по ней разливалось блаженное тепло.

Молодой рыцарь лежал на своем мече и поя­се. В какой-то момент ночью Идэйн инстинктив­но подтянула его кольчугу так, что та оказалась выше бедер, и придвинулась к нему настолько близко, что смогла угнездиться рядом, прижав­шись к его теплому обнаженному животу. И даже теперь ее руки касались кожи на его спине, а его мускулистое тело плотно прижималось к ее живо­ту и ногам. Юбка ее задралась, обнажив тело.

Ведь ноги у меня голые, внезапно очнувшись, осознала Идэйн. Ее башмаки исчезли, должно быть, были потеряны во время шторма, как и чул­ки. Она вздохнула. Тело молодого рыцаря было таким теплым, что ей не хотелось отодвигаться от него. Да она и не собиралась этого делать.

Он спал глубоким сном измученного человека. И почти не шевелился во сне, и только слегка ежился, когда ощущал прикосновение ее пальцев к своей коже. Идэйн изучала его тело. Она по­мнила, как он сновал по судну, выкрикивая ко­манды.

Но ему так и не удалось предотвратить кру­шение, подумала она, разглядывая его лицо. Она полагала, что ему придется отвечать за потерю кораблей. Для него эта поездка оказалась самым его катастрофическим предприятием, хотя ему и по­счастливилось остаться в живых.

Идэйн провела пальцами по гладкой коже его спины, и он слегка пошевелился. Если они когда-нибудь доберутся до Честера, этому отважному юному лорду, возможно, предстоит убедиться, что его сеньор предпочел бы, чтобы молодой рыцарь с честью пошел ко дну вместе со своим кораблем и своими людьми.

Идэйн приподнялась, опираясь на локоть, и заглянула ему в лицо.

В одном его ухе была золотая серьга, почти скрытая густыми темно-рыжими волосами, поэто­му сначала она ее не заметила. Сами волосы были красивыми, волнистыми, хотя и слиплись от мор­ской воды. Длинные рыжеватые ресницы, похо­жие на лучи звезд, могли вызвать зависть любой женщины.

Но при этом он был настоящим мужчиной, мужчиной до кончиков ногтей, подумала Идэйн, опираясь подбородком на руку и продолжая раз­глядывать его. Она прикоснулась кончиком паль­ца к золотой серьге. Волнистые рыжие волосы, серьга, прекрасные доспехи тонкой работы, меч – все это совершенно точно указывало на то, что молодой человек благородного происхождения.

Идэйн опустила руку, и пальцы ее скользнули на его живот, отыскав кусочек теплого тела между кольчугой и туго обтягивавшими тело штанами. Так, где ее голые ноги касались его живота, они тоже были теплыми.

На борту корабля у нее было странное виде­ние: молодой человек предстал перед ней обна­женным, и это было самым удивительным, что она когда-либо видела. Даже теперь она не пони­мала, как и почему это случилось. И все же от­лично помнила, как его одежда вдруг стала про­зрачной, как синяя вода вокруг, и она увидела прекрасное тело воина.

Какой он теплый, подумала Идэйн, и рука ее все никак не могла угомониться и продолжала по­глаживать и исследовать его тело, его гладкую кожу между поясом его штанов и латами. Пальцы сказали ей, что тело его не было волосатым, как у старых привратников в монастыре, которые имели обыкновение обнажаться до пояса и мыться у ко­лодца возле конюшни.

Его тело было упругим, крепким и гладким, с рельефной мускулатурой. Должно быть, он много тренировался, чтобы стать таким: где бы ее паль­цы ни касались его обнаженного тела, они находи­ли жесткие крепкие мускулы. Ее пальцы нащупа­ли равномерно поднимавшиеся от дыхания ребра и более нежную плоть во впадине живота.

Ее рука скользнула ниже, добралась до пояса его штанов, мокрых, с прилипшими к ним песчин­ками. Под влажной тканью пальцы ее нащупали его поджарые плоские ягодицы. В ответ на ее прикосновение нога его слегка дернулась.

Внезапно Идэйн захотелось, чтобы красивый рыцарь не просыпался как можно дольше. Она недоумевала, почему его тело так зачаровало ее. Но ведь никогда прежде у нее не было возможности рассмотреть мужское тело. Она чувствовала себя ужасно порочной и прекрасно сознавала, что монахини не одобрили бы ее поведение. Хотя, конечно, она никогда с ними не обсуждала возможности исследовать тело спящего мужчины.

Над ними кружили чайки, издавая пронзительные крики, похожие на кошачьи. Свежий ветер вплетал в их крики свои стоны. Они были недалеко от моря: ей был слышен гул прибоя, разбивавшегося о скалы. С ее стороны, было бы благоразумным встать и поискать остальных моряков. Хотя, откровенно говоря, Идэйн была уверена, что больше никому не удалось спастись, иначе они услышали бы их голоса.