Наши - Довлатов Сергей Донатович. Страница 16
Было совсем темно. Ни огонька кругом, ни звука. Пошли наугад вдоль реки.
Неожиданно Грубин исчез. Кричу:
– Ты где?
В ответ – загробный голос:
– Тут… Я в заброшенный колодец провалился.
Я пошел на звук. Обнаружил квадратную черную яму. Лег на снег и осторожно заглянул вниз.
В глубине ямы брезжил свет. Грубин закуривал.
– Тут сыро,– пожаловался он.
Я отполз. Выбрал трехметровое деревце. Терзал его около часа. Наконец с помощью топора изготовил шест. Вытащил приятеля наружу.
Грубин поблагодарил меня и сказал:
– Я там спички оставил…
В Ровское мы попали только утром. Оказывается, мальчишки высадили нас за четыре километра до цели…
О, крестьянские дети, воспетые Некрасовым. До чего же вы переменились! Отныне и присно нарекаю вас – колхозные дети!..
Леша Бобров стоял па пороге и застенчиво улыбался. Глаша с воем бросилась ко мне, лохматая и похудевшая.
– Замерзли?– спросил Бобров.– Хотите выпить?..
Как бы пи злился российский человек, предложи ему выпить, и он тотчас добреет…
За столом Леша рассказал:
– Я был в Ленинграде дважды. Хотел вернуть собаку – не могу. Привык…
Мы узнали, что Глаша совершила несколько подвигов. Во-первых, спасла щенка, который тонул. Вытащила его из лужи. Кроме того, первая взяла след медведя-шатуна. И наконец, задушила лисицу.
Мне было как-то неприятно, что Глаша умертвила живое существо. Но что поделаешь – инстинкт…
Тут я вспомнил одну давнюю историю. Обедали мы с приятелем в ресторане "Балтика". Разговорились с официанткой. Угостили ее коньяком. И нее это дружески, без малейшей корысти. Она же затем поступила довольно странно. Обсчитала меня рублей на шесть.
Откровенно говоря, я немного растерялся. Не денег, естественно, жаль – за человека обидно. А приятель говорит:
– Чему ты удивляешься?! Соловей заливается не потому, что ему весело. Он просто не может иначе… Соловей поет, официантка ворует… Просто иначе не может… Природа такая, инстинкт…
– Продай собаку,– говорит Бобров.
– Как тебе не стыдно!
– Ну тогда подари. Здесь ей будет лучше.
– Ей-то – да. А нам?..
Мы еще немного выпили и ушли спать.
Проснулись к обеду. В столовой застали четверых незнакомых мужчин.
Леша отозвал меня в сторону:
– Эти ребята – из КГБ. Завтра на лося пойдут.
– Лось-то при чем?– говорю.– Мало им нашего брата?
– Да они ничего,– шептал Бобров,– они после работы меняются.
– В какую сторону?
Мальчики из органов выглядели сильно. Что-то было в них общее, типовое. Серийные, гладкие лица, проборы, шерстяная одежда. Один подсел ко мне. Заговорил отрывисто и четко:
– Ваша собака?.. Хорошо… Как зовут? Глафира? Это что. юмор? Ценю… Течка давно была? Не знаете? А кто же знает?.. Уши гноятся? Нет?.. Отлично…
– Садитесь обедать,– пригласил Бобров.
Обедали не спеша. Ребята из органов достали водку. Разговор то и дело принимал щекотливый характер.
– Свобода?!– говорил один.– Русскому человеку только дай свободу! Первым делом тещу зарежет!..
Я спросил:
– За что Мишу Хейфеца посадили? Другие за границей печатаются, и ничего. А Хейфец даже не опубликовал свою работу-
– И зря не опубликовал.– сказал второй.– Тогда не посадили бы. А так
– кому он нужен?..
– Сахаров рассуждает, как наивный младенец,– говорил третий,– его идеи бесплодны. Вроде бы грамотно изложено, с единственной поправкой. То, что рекомендует Сахаров, возможно при одном условии. Если будет арестовано Политбюро Цека…
– Запросто,– сказал Валерий Грубин.
– Нам пора ехать,– говорю.– спасибо.
Мы собрали вещи. Бобров попрощался с Глашей. Его жена Фили (настоящее имя забыл) даже тихонько поплакала.
Мы вышли на дорогу. Ребята из органов толпились на крыльце.
– Заходите,– сказал один,– у нас бесподобный музей. Не для широкой публики, конечно, Но я устрою. Координаты, телефон – я дал.
– И вы приходите,– говорю.
– Только с ордером,– добавил Грубин.
Чекист посмотрел на моего друга внимательно и говорит:
– Ордер не проблема…
Мы попрощались и зашагали вдоль реки. Глаша бежала рядом, не оглядываясь.
– Интересно, – говорю,– что у них в музее хранится?
– Черт его знает,– ответил Грубин,– может, ногти Бухарина?..
Года через два я переехал в Таллинн. Глаша была со мной. Вскоре совершила очередной подвиг.
Меня послали в командировку на острова. Собаку я отдал на это время друзьям. Жили они в квартире с печным отоплением. Как-то раз затопили печи. Раньше времени закрыли трубу. Вся семья уснула.
В квартире запахло угарным газом. Все спали.
Но проснулась Глаша и действовала разумно. Подошла к хозяйскому ложу и стащила одеяло. Хозяин запустил в нее шлепанцем, одеяло поправил. Глаша вновь его стащила и при этом залаяла.
Наконец двуногие сообразили, что происходит. Распахнули двери, выбежали на улицу. Хозяин повалился в сугроб. Глашу долго пошатывало и тошнило.
Днем ей принесли из буфета ЦК четыреста граммов шейной вырезки. Случай уникальный. Может быть, впервые партийные льготы коснулись достойного объекта…
В Таллинне я стал подумывать о Глашином замужестве. Позвонил знакомому кинологу. Он дал несколько адресов и телефонов.
Аристократическая генеалогия моей собаки побуждала к некоторой разборчивости. Я остановился на кобельке по имени Резо. Грузинское имя предвещало телесную силу и буйство эмоций. Тем более что владелицей Резо оказалась журналистка из соседней эстонской газеты – миловидная Анечка Паю.
Любовный акт должен был состояться на пустыре возле ипподрома.
Резо выглядел прекрасно. Это был рыжеватый крепыш с нахальными глазами. Он нервно вибрировал и тихонько скулил.
Аня пришла в короткой дубленке и лакированных сапогах. Залюбовалась моей собакой. Воскликнула:
– Какая прелесть!
Добавив:
– Только очень худенькая…
Как будто усомнилась, возможен ли хозяйству прок от такой невестки.
– Сейчас это модно,– говорю.
Аня полемично шевельнула округлым бедром.
Мы обменялись документами. Родословная у Глаши, повторяю, была куда эффектнее, чем у моего друга Володи Трубецкого. Документы Резо тоже оказались в порядке.
– Ну что ж,– вздохнула Аня и отстегнула поводок.
Я тоже отпустил Глафиру.
Был солнечный зимний день. На снегу лежали розоватые тени. Резо, почувствовав свободу, несколько обезумел. С лаем отмахал три широких круга. Глаша наблюдала за ним с вялым интересом.
Побегав. Резо опрокинулся в снег. Видимо, захотел охладить свой пыл. Или показать, каких трудов ему стоит удержаться от безрассудства.
Затем отряхнулся и подбежал к нам. Глаша насторожилась и подняла хвостик.
Кобелек, хищно приглядываясь, обошел ее несколько раз. Он как будто увеличился в размерах. Он что-то настоятельно бормотал. Мне показалось, что я расслышал:
– Вай, какая дэвушка! Стройная, как чинара. Юная, как заря… Ресторан пойдем. Шашлык будем кушать. Хванчкара будем пить…
Глашин хвостик призывно вздрагивал. Она шагнула к Резо, задев его плечом.
И тут случилось неожиданное. Визгливо тявкнув, кобелек рванулся прочь. Затем прижался к лакированным сапогам хозяйки.
Глаша брезгливо отвернулась.
Резо дрожал и повизгивал.
– Ну что ты?! Что ты?!– успокаивала его Аня.– Ну. будь же мужчиной!
Но Резо лишь повизгивал и дрожал.
Он был темпераментным импотентом, этот развязный кацо. Тип, довольно распространенный среди немолодых кавказцев.
Анечке было неловко за своего воспитанника. Она вроде бы даже захотела чем-то компенсировать его неуспех. Прощаясь со мной, шепнула:
– Калью улетает в Минск на семинар. Я позвоню тебе в конце недели.
Аня. действительно, позвонила, но грубая Татьяна обругала ее матом…
Когда меня увольняли из редакции. Аня вызвалась писать фельетон для эстонской газеты. Даже название придумала – "Сквозь темные очки". В том смысле, что я клеветник и очернитель.