Наши - Довлатов Сергей Донатович. Страница 16

Было совсем темно. Ни огонька кругом, ни звука. Пошли наугад вдоль реки.

Неожиданно Грубин исчез. Кричу:

– Ты где?

В ответ – загробный голос:

– Тут… Я в заброшенный колодец провалился.

Я пошел на звук. Обнаружил квадратную черную яму. Лег на снег и осторожно заглянул вниз.

В глубине ямы брезжил свет. Грубин закуривал.

– Тут сыро,– пожаловался он.

Я отполз. Выбрал трехметровое деревце. Терзал его около часа. Наконец с помощью топора изготовил шест. Вытащил приятеля наружу.

Грубин поблагодарил меня и сказал:

– Я там спички оставил…

В Ровское мы попали только утром. Оказывается, мальчишки высадили нас за четыре километра до цели…

О, крестьянские дети, воспетые Некрасовым. До чего же вы переменились! Отныне и присно нарекаю вас – колхозные дети!..

Леша Бобров стоял па пороге и застенчиво улыбался. Глаша с воем бросилась ко мне, лохматая и похудевшая.

– Замерзли?– спросил Бобров.– Хотите выпить?..

Как бы пи злился российский человек, предложи ему выпить, и он тотчас добреет…

За столом Леша рассказал:

– Я был в Ленинграде дважды. Хотел вернуть собаку – не могу. Привык…

Мы узнали, что Глаша совершила несколько подвигов. Во-первых, спасла щенка, который тонул. Вытащила его из лужи. Кроме того, первая взяла след медведя-шатуна. И наконец, задушила лисицу.

Мне было как-то неприятно, что Глаша умертвила живое существо. Но что поделаешь – инстинкт…

Тут я вспомнил одну давнюю историю. Обедали мы с приятелем в ресторане "Балтика". Разговорились с официанткой. Угостили ее коньяком. И нее это дружески, без малейшей корысти. Она же затем поступила довольно странно. Обсчитала меня рублей на шесть.

Откровенно говоря, я немного растерялся. Не денег, естественно, жаль – за человека обидно. А приятель говорит:

– Чему ты удивляешься?! Соловей заливается не потому, что ему весело. Он просто не может иначе… Соловей поет, официантка ворует… Просто иначе не может… Природа такая, инстинкт…

– Продай собаку,– говорит Бобров.

– Как тебе не стыдно!

– Ну тогда подари. Здесь ей будет лучше.

– Ей-то – да. А нам?..

Мы еще немного выпили и ушли спать.

Проснулись к обеду. В столовой застали четверых незнакомых мужчин.

Леша отозвал меня в сторону:

– Эти ребята – из КГБ. Завтра на лося пойдут.

– Лось-то при чем?– говорю.– Мало им нашего брата?

– Да они ничего,– шептал Бобров,– они после работы меняются.

– В какую сторону?

Мальчики из органов выглядели сильно. Что-то было в них общее, типовое. Серийные, гладкие лица, проборы, шерстяная одежда. Один подсел ко мне. Заговорил отрывисто и четко:

– Ваша собака?.. Хорошо… Как зовут? Глафира? Это что. юмор? Ценю… Течка давно была? Не знаете? А кто же знает?.. Уши гноятся? Нет?.. Отлично…

– Садитесь обедать,– пригласил Бобров.

Обедали не спеша. Ребята из органов достали водку. Разговор то и дело принимал щекотливый характер.

– Свобода?!– говорил один.– Русскому человеку только дай свободу! Первым делом тещу зарежет!..

Я спросил:

– За что Мишу Хейфеца посадили? Другие за границей печатаются, и ничего. А Хейфец даже не опубликовал свою работу-

– И зря не опубликовал.– сказал второй.– Тогда не посадили бы. А так

– кому он нужен?..

– Сахаров рассуждает, как наивный младенец,– говорил третий,– его идеи бесплодны. Вроде бы грамотно изложено, с единственной поправкой. То, что рекомендует Сахаров, возможно при одном условии. Если будет арестовано Политбюро Цека…

– Запросто,– сказал Валерий Грубин.

– Нам пора ехать,– говорю.– спасибо.

Мы собрали вещи. Бобров попрощался с Глашей. Его жена Фили (настоящее имя забыл) даже тихонько поплакала.

Мы вышли на дорогу. Ребята из органов толпились на крыльце.

– Заходите,– сказал один,– у нас бесподобный музей. Не для широкой публики, конечно, Но я устрою. Координаты, телефон – я дал.

– И вы приходите,– говорю.

– Только с ордером,– добавил Грубин.

Чекист посмотрел на моего друга внимательно и говорит:

– Ордер не проблема…

Мы попрощались и зашагали вдоль реки. Глаша бежала рядом, не оглядываясь.

– Интересно, – говорю,– что у них в музее хранится?

– Черт его знает,– ответил Грубин,– может, ногти Бухарина?..

Года через два я переехал в Таллинн. Глаша была со мной. Вскоре совершила очередной подвиг.

Меня послали в командировку на острова. Собаку я отдал на это время друзьям. Жили они в квартире с печным отоплением. Как-то раз затопили печи. Раньше времени закрыли трубу. Вся семья уснула.

В квартире запахло угарным газом. Все спали.

Но проснулась Глаша и действовала разумно. Подошла к хозяйскому ложу и стащила одеяло. Хозяин запустил в нее шлепанцем, одеяло поправил. Глаша вновь его стащила и при этом залаяла.

Наконец двуногие сообразили, что происходит. Распахнули двери, выбежали на улицу. Хозяин повалился в сугроб. Глашу долго пошатывало и тошнило.

Днем ей принесли из буфета ЦК четыреста граммов шейной вырезки. Случай уникальный. Может быть, впервые партийные льготы коснулись достойного объекта…

В Таллинне я стал подумывать о Глашином замужестве. Позвонил знакомому кинологу. Он дал несколько адресов и телефонов.

Аристократическая генеалогия моей собаки побуждала к некоторой разборчивости. Я остановился на кобельке по имени Резо. Грузинское имя предвещало телесную силу и буйство эмоций. Тем более что владелицей Резо оказалась журналистка из соседней эстонской газеты – миловидная Анечка Паю.

Любовный акт должен был состояться на пустыре возле ипподрома.

Резо выглядел прекрасно. Это был рыжеватый крепыш с нахальными глазами. Он нервно вибрировал и тихонько скулил.

Аня пришла в короткой дубленке и лакированных сапогах. Залюбовалась моей собакой. Воскликнула:

– Какая прелесть!

Добавив:

– Только очень худенькая…

Как будто усомнилась, возможен ли хозяйству прок от такой невестки.

– Сейчас это модно,– говорю.

Аня полемично шевельнула округлым бедром.

Мы обменялись документами. Родословная у Глаши, повторяю, была куда эффектнее, чем у моего друга Володи Трубецкого. Документы Резо тоже оказались в порядке.

– Ну что ж,– вздохнула Аня и отстегнула поводок.

Я тоже отпустил Глафиру.

Был солнечный зимний день. На снегу лежали розоватые тени. Резо, почувствовав свободу, несколько обезумел. С лаем отмахал три широких круга. Глаша наблюдала за ним с вялым интересом.

Побегав. Резо опрокинулся в снег. Видимо, захотел охладить свой пыл. Или показать, каких трудов ему стоит удержаться от безрассудства.

Затем отряхнулся и подбежал к нам. Глаша насторожилась и подняла хвостик.

Кобелек, хищно приглядываясь, обошел ее несколько раз. Он как будто увеличился в размерах. Он что-то настоятельно бормотал. Мне показалось, что я расслышал:

– Вай, какая дэвушка! Стройная, как чинара. Юная, как заря… Ресторан пойдем. Шашлык будем кушать. Хванчкара будем пить…

Глашин хвостик призывно вздрагивал. Она шагнула к Резо, задев его плечом.

И тут случилось неожиданное. Визгливо тявкнув, кобелек рванулся прочь. Затем прижался к лакированным сапогам хозяйки.

Глаша брезгливо отвернулась.

Резо дрожал и повизгивал.

– Ну что ты?! Что ты?!– успокаивала его Аня.– Ну. будь же мужчиной!

Но Резо лишь повизгивал и дрожал.

Он был темпераментным импотентом, этот развязный кацо. Тип, довольно распространенный среди немолодых кавказцев.

Анечке было неловко за своего воспитанника. Она вроде бы даже захотела чем-то компенсировать его неуспех. Прощаясь со мной, шепнула:

– Калью улетает в Минск на семинар. Я позвоню тебе в конце недели.

Аня. действительно, позвонила, но грубая Татьяна обругала ее матом…

Когда меня увольняли из редакции. Аня вызвалась писать фельетон для эстонской газеты. Даже название придумала – "Сквозь темные очки". В том смысле, что я клеветник и очернитель.