Горячее молоко - Леви Дебора. Страница 40

Александра»

Он просит меня прочесть то же самое на греческом.

— Вполне подходящий язык для такого мейла.

Он знает, где меня ласкать, чтобы я трепетала.

Мы обсуждаем Америку. Страну, которая предоставила убежище антропологу Клоду Леви-Строссу, а также производителю джинсов Levi Strauss & Co., и, быть может, предоставит временное убежище и мне для завершения диссертации.

Если тема ее — память, то Хуан не понимает, с чего я начну такое исследование и чем закончу. Пока он извлекает у меня изо лба крошечную стеклянную занозу, я признаюсь, что часто теряюсь в различных темпоральных измерениях: что прошлое порой становится для меня ближе настоящего, а будущее страшит тем, что уже наступило.

Восстановление

Псевдодревнегреческая ваза, которую я расколошматила перед поездкой в Афины, по-прежнему лежит в черепках на столе в нашем пляжном домике. Все думаю: не попробовать ли ее склеить. Семь рабынь, пришедших за водой к фонтану, разбиты. Их рабские тела расчленены, головы надтреснуты. После длительного изучения решаю не восстанавливать их при помощи замазки и кисточки. Вместо этого я откупориваю бутылку вина и выпиваю ее на террасе.

— Воды, София. Только не холодной.

Я — рабыня и бражница.

Приношу маме воду, вскипяченную в чайнике и охлажденную при комнатной температуре, а не в холодильнике. И все равно вода неправильная. Мало-помалу я усваиваю, что у неправильного есть более приемлемые разновидности. С матерью я не разговариваю. Известие о том, что она требует ампутации, потрясло меня до глубины души. Она потеряла право на всякие беседы со мной, променяв слова на хирургический нож. Я не могу мириться с жестокостью ее намерений или фантазий. Вообще — то я точно не знаю, какого рода реальность окружает меня в данный момент. Не знаю, что вообще реально. В этом смысле мои собственные ноги не очень-то твердо стоят на земле. Я утратила хватку. Мама отбросила, отринула, отодвинула, отклонила, оттолкнула, отвергла абсолютно все и потянула меня за собой вниз. Моя любовь к ней — как топор. Она выхватила ее у меня и грозится отрубить себе ноги.

Правда и то, что эта ее угроза отрубить себе конечности побудила меня к действию. До меня доходит, что сон — это привилегия счастливых. Ночами напролет я лежу без сна и составляю заявку на поступление в американскую аспирантуру для завершения диссертации. Хочу уехать от Розы как можно дальше. Минувшей ночью я барабанила по клавиатуре, и предложения приобретали какую-то форму на разбитой компьютерной странице под звездами пустыни. Я наблюдала, как восходит солнце. Оно скользит туда-обратно по всему небу, но на самом деле это Земля вращается вокруг солнца, наклоняясь и кружась.

Кружась вместе с ней, я нажимаю «отправить».

________________

Опять мне приснилась девушка-гречанка. Мы с ней лежим на пляже, я кладу руку ей на грудь. И мы вместе засыпаем. Будит меня ее возглас: «СМОТРИ!» Она показывает отпечаток моей руки. Он белым узором выделяется на загорелой до черноты коже. Она говорит: я буду носить этот след клешни чудовища для устрашения врагов.

Испытание Гомеса

В кабинете Гомеса, под верветкой, на жестких деревянных стульях сидели топ-менеджер фармацевтической компании и инспектор департамента здравоохранения из Барселоны. Первого отличали худоба и благородная седина в коротко стриженных волосах. У его напарника, полноватого, с дряблыми щеками, были поредевшие черные волосы, приклеенные бальзамом к скальпу, и маленький мокрый рот.

Сухощавый топ-менеджер ерзал на стуле и держал в правой руке мяч для гольфа, то постукивая по нему большим пальцем, то подбрасывал невысоко в воздух, чтобы тут же поймать. Гомес возвышался перед своим письменным столом, на который опиралась Джульетта, скрестив ноги под белым, на вид новехоньким халатом. Моя мать царственно восседала в кресле-каталке, а я стояла рядом.

Гомес сделал жест в сторону мужчин.

— Разрешите, пожалуйста, представить: мистер Джеймс из Лос-Анджелеса. — Он указал на сухощавого человека с благородной сединой. — И сеньор Коваррубиас из Барселоны.

Затем он махнул рукой в сторону моей матери.

— Это моя пациентка, миссис Папастергиадис, и ее дочь, София-Ирина.

Пухлый инспектор игриво улыбнулся моей маме.

— Надеюсь, сегодня вам комфортно, — сказал он.

— Всегда приятно выйти на люди, — ответила она.

Мистер Джеймс снова подбросил и поймал мяч для гольфа.

— Итак, прошу вас. Чем могу служить? — Гомес изъяснялся вежливо, но отрывисто.

Мистер Джеймс из Лос-Анджелеса наклонился вперед и попытался поймать мамин взгляд. Первой трудностью, с которой он столкнулся, оказалась ее фамилия. У него с языка слетало, строго говоря, нечто очень мало похожее на фамилию той, к кому он обращался.

— Насколько я понимаю, вас госпитализировали на двое суток. Что вы можете сообщить по этому поводу?

— У меня было обезвоживание, — торжественно объявила Роза.

— Совершенно верно. — Гомес сложил на груди свои тонко-полосатые руки. — После чего водный баланс был нормализован за счет внутривенного введения физиологического раствора. В клинике Гомеса это более или менее рутинная процедура. Справедливо, что у вас вызвал обеспокоенность водный баланс. Моя пациентка с трудом глотает воду, а следовательно, не может с легкостью принимать лекарственные препараты.

Мистер Джеймс покивал и обратился к Розе.

— Но вам, если не ошибаюсь, отменили все назначения?

— Я вернулась к прежней схеме. В больнице Альмерии доктор тоже проявил обеспокоенность моим состоянием.

Джульетта сделала шаг вперед.

— Доброе утро, джентльмены. — Она покосилась на отца.

Гомес кивнул, как будто принял секретное сообщение. Отец с дочерью были сосредоточенны и взвинчены.

— Курс лечения еще не завершен, — сказала Джульетта. — Он будет продолжаться. У нас много работы. Мы хотели бы поскорее закончить это совещание и поговорить с миссис Папастергиадис в частном порядке.

— Курс лечения завершен, — сказала моя мать. — Он не будет продолжаться. Я записалась на прием к лондонскому специалисту.

Сеньор Коваррубиас теребил галстук. По-английски он говорил превосходно и без труда произносил мамину фамилию. Он попросил Розу перечислить текущие назначения, что она и сделала во всех подробностях, пока мистер Джеймс, держа в руках папку-планшет с зажимом, ставил галочки в своем вопроснике.

Когда Роза попросила его прокомментировать одно из новых лекарств, мистер Джеймс проявил убежденность и даже, пожалуй, взволнованность. Он стал нашептывать, что врач из больницы в Альмерии — его коллега и назначенные им таблетки устраняют негативную внутреннюю речь, которая может пагубно влиять на пациента.

— Какую именно речь? — Чтобы лучше слышать, Роза подалась вперед.

— Самообвинения, саморазоблачения. — Мистер Джеймс, видимо, давал понять, что есть и другие примеры, но для начала хватит и этих двух.

— И таблетки устраняют эти явления?

— Приглушают, — сказал он.

— Приглушают, — повторила Роза.

— По-моему, стандартно говорится «притупляют». — Судя по всему, сеньору Коваррубиасу не терпелось вернуться к беседе с моей матерью. В кармане у него вибрировал телефон.

— Прежде всего, хочу спросить, — начал инспектор, — предъявил ли вам консультант на каком-либо этапе план-график, отражающий ход лечения и достигнутые результаты?

— Плана-графика как такового я не видела, — ответила Роза.

— Извините, что отнимаю у вас время, миссис Папастергиадис, но, мне кажется, цели у нас общие. Мы хотим установить, помогло ли лечение на данный момент улучшить качество вашей жизни.

Роза растерялась. Вопрос застал ее врасплох. Она побледнела, плечи затряслись. Сидела она неподвижно, в молчаливой задумчивости. Потом подняла руку и, обернувшись ко мне, зашевелила пальцами. Уж не знаю, что она хотела выразить, но эта сценка напомнила мне девочку в разрушенном доме близ аэропорта, махавшую ложкой автомобилю. Очевидно, это значило «убирайся».