Трав медвяных цветенье (СИ) - Стрекалова Татьяна. Страница 22
«Горе, горе!» – тоскливо вскрикнула и пронеслась, перечерчивая заалевший круг солнца, ночная птица.
Горе и счастье простёрли незримые руки навстречу друг другу, сплели нерасторжимые объятья и слились воедино в затухающем свете дня.
День прощался с землёй.
Стах ехал верхом и вёз в седле, бережно к себе прижимая, тихую прильнувшую к нему Лалу. Его ладонь лежала на её груди, а уста их то и дело тянулись друг к другу. Лошадь ступала неторопливо и осторожно, выбирая путь. Стах не понукал её – слегка по холке трепал, чтоб руку чуяла.
Они двигались через покорёженный лес, потом побитым полем. Повсюду виднелись следы разорения. Не до влюблённых было этому миру. Попадались голосящие женщины, мужики чесали затылки. Стах укрывал Лалу полой кафтана. Но чаще никого вокруг не было. И они продолжали целоваться. «Наверно, это нехорошо, – слабо мелькало в туманном сознании Лалы, – что я не могу оторваться от его губ… И не должна рука его лежать на моей груди… Но невозможно совладать с этой рукой, такой тяжёлой и ласковой… Невозможно не влипнуть устами в такой затягивающий и впивающийся рот… Горячая сила исходит от крепкого упругого тела… как лава из земной глуби… А плечи – скалистые уступы, под которыми спрячешься от ливня и зноя полдневного… на которых взберёшься-спасёшься от половодья вешнего».
И она хватала ртом воздух, с трудом смиряя дыханье… И сердце колотилось внутри, с болью разламывая грудь. Девушка всматривалась Стаху в лицо, в поисках ответа и успокоения. Чего ждала она от ласково синеющих стаховых глаз? Любви? В каждом взгляде сквозила любовь! Безмерная, безудержная, безоглядная! Но чего-то ещё душа просила. А чего – и сама не знала. Может, надежды? Надежды – верно… – не было. И приходилось это принять. И без неё, без надежды – душа взрослела и крепла – и стойко смирялась с испытаниями.
Лес всё гуще чернел, когда продвигались по нему верхом Гназд и девушка. А полями близ крепости – едва разбирали дорогу. И совсем уж в глубокой тьме достигли западных ворот.
Незадолго от ворот Стах спешился, взяв коня в повод.
Потому что увидал впереди понуро бредущего человека. Усталым злым шагом тот возвращался в крепость, и Стах поторопился догнать его и приглядеться. Осмотрительность не обманула. Слабый блеск проглянувшего месяца высветил строгий профиль и чёрную бороду Зара.
– Эге! – весело крикнул ему Стах. И Зар обернулся. Угрюмо пробурчал ответное приветствие и хотел далее – на беду пожаловаться – как вдруг уловил некую интонацию в голосе Стаха, насторожился и вгляделся во тьму. Из чернил ночи выступал глухой силуэт лошади, на которой кто-то сидел. Зар заволновался в слабом предчувствии:
– Слышь… Стаху! Кого везёшь?
Стах рассмеялся:
– Кого, как не сестрицу твою!?
Зара как подменили.
– Чего?! – заорал он и с восторгом, и с недоверчивостью – и лупанул молодца по плечу, – не шутишь?
С этими выкриками он подскочил к Стаховой лошади, секунду пытался хоть что-то разглядеть.
Наконец, позвал:
– Ты, сестрица?
– Я, братец… – голос Евлалии прозвучал не в меру жалобно.
– Уфф…– ослабело выдохнул Азарий и тут же поспешил добавить в речь стальных нот, – и где ж тебя носило, девчонка?! – резко развернулся к Стаху, – слышь? Друже! Где ты её отыскал?!
– Там… – Стах неопределённо махнул рукой в темноту.
Лала робко всхлипнула:
– Козлёнок… беленький… пропал…
– Одно к одному… – проворчал Зар, – зеленя, вон, побило… Я ведь думал – тебя потоком смыло! Думал, деревами завалило, молоньёй шарахнуло! Что ж ты за девка – что с тобой со страху помрёшь!
Евлалия вздохнула.
Мрачное оцепенение, сопровождавшее Зара всю дорогу, стремительно разрядилось не в меру радостным возбуждением. Он разболтался и развеселился. Оживлённо заговорил:
– Вот ведь на мою голову забота! То и дело что-нибудь начудит! Поскорей бы замуж, что ли, спихнуть! Пусть муженёк по лесам разыскивает!
Шутил… шутил Азарий. Стращал. А так – что б спихнуть – такого и в мыслях не допускал. Наоборот – придерживал. Это уж заметил народ. Не хотелось братцу с единственной сестрой расставаться. Двоим отворот-поворот указал. Молода, де! Но – подтрунивал порой. Особенно с хорошего расположения.
– Нет чутья у тебя, девчонка! Не знаешь, когда голову спрятать, когда высунуть – вот и попадаешь в истории глупые. То заплутаешь, то упадёшь… вон, о прошлый год… в старый колодец угодила… Стаху! Ты, вроде, её вытащил?
Стах ухмыльнулся:
– Кто – как не я…
Было… было дело. Поменьше, что ль, была девочка? Не заметил тогда Стах того, что нынче… Зацепил верёвкой, вытянул и дальше зашагал… Ни грозы… ни вертепа…
– А, ведь если вспомнить, – хохотнул Азарий, – ты на то везуч. Всё как-то получалось… что ни проруха – ты сестрицын спаситель. Этак – за нами, пожалуй, долг!
Балагуря, Зар первым подошёл к укреплённым металлическими скобами дубовым воротам. Старик сторож ещё не замкнул их – только красноречиво постукивал по чугунным засовам:
– Давайте поживее, мужики… Я понимаю… такое дело… экая погибель свалилась… но полуночничать тоже не с руки… больше никого ждать не буду…
Почтительно поклонившись сторожу, Гназды откликнулись на стариковские сетования, пробормотали в ответ что-то сочувственно-виноватое – и провели лошадь в ворота.
В ночной тиши улицы были пустынны. Здесь уже как-то само собой не болталось, не шумелось. Только копыта поцокивали по вымытым ливнем камням мостовой. Добравшись до своего двора, Зар остановился проститься с соседом и между дел, не глядя, протянул сестре руки – садить с коня.
– Ну, друже! Слава Богу, что так вышло. Жива, цела – тебе спасибо. Выручил. Как – не спрашиваю, сама потом расскажет. До завтра! Покою-отдыху тебе да снов золотых!
С этими словами снял Азарий со Стахова седла покорно и растерянно соскользнувшую к нему Евлалию, на землю поставил, за плечо ухватил, подтолкнул в калитку и…
И всё.
Замер Стах – и рта не раскрыл. Что? Конец?
За те тысячи лет, что прошли с минуты, когда девушка отбросила волосы с лица там, в уединённом их убежище – Стаху ни разу не пришло в голову, что может так оно оборваться. Взял брат заполошно оглядывающуюся сестру за плечо, развернул к родному дому и увёл. Перед Стаховым носом – калитку закрыл. Ласковый!
А он, Стах – ничего тут не мог.
Он уж привык, иначе не мыслил, что с девушкой они одно целое, навек неразлучное, и друг без друга им и минуты не прожить. И вдруг…
Живи, Стаху! Уж как сумеешь. И минуту. И другую. И день. И…
А? Сколько, Стаху, ты сможешь прожить без своей рыбки серебряной?
Гназд с глухим стоном стиснул пальцами виски.
Где-то кликала ночная птица. Шелестели листвой яблони в садах. Конь потряхивал головой, дёргая уздечку и переступая ногами. За высоким забором заворчал пёс. Лампадами да свечами уютно теплились окна, какие проглядывались с улицы. Улица пролегала перед Гназдом, вся родная, с детства привычная. Улица разделяла Заров двор от Стахова. Улица – всего-то сажени две – расширилась вдруг непреодолимым морем, горными пиками вздыбилась и разверзлась пропастью бездонной.
Улица перед родимым домом…
Вся она до мелочей знакома.
Сколько ты по ней ходил да бегал!
Шли по ней и радости, и беды.
Шли друзья и недруги по ней.
Шли заботы и беспечность дней,
Лиц, привычных с детства, череда,
Дни, недели, месяцы, года…
А когда по ней прошла любовь –
Превратилась в пропасть без мостов…
Не было чрез неё мостов.
Ни мостов –
Свести.
Ни костров –
Свети!
Не обнять
Огня.
Не нагнать
Коня.
Ничего.