Чужая женщина (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 7

И вдруг оттолкнула от себя, я снова набросился на ее рот, но она впилась мне в губы зубами и расхохоталась, когда я отпрянул назад, трогая их кончиками пальцев, растирая между ними кровь. К себе рванул за тонкую талию, сжимая волосы на затылке, чувствуя, как скользит упругая грудь с острыми сосками по моей груди. Хочу ее сейчас. Прямо здесь. На этом подоконнике. Свело скулы, и внутри нарастал смерч похоти. Но Незнакомка вдруг сильно оттолкнула меня от себя с надрывным «нет», и пока я пытался отдышаться, ослабив хватку на ее талии, вывернулась из рук, как змея, и бросилась бежать. Я пытался удержать. Но лишь успел ухватиться за цепочку, рванул к себе, и она так у меня в руках и осталась. Побежал за ней. В два прыжка преодолел несколько пролетов лестницы. Споткнулся о туфли – моя ядовитая золушка сбросила их, чтобы быстрее от меня бежать. Проехался на повороте по скользкому полу, не вписавшись в следующей пролет, рывок назад и вниз, сломя голову, как пацан, следом за ней. Выскочил на улицу. А она уже такси поймала и укатила в никуда. Твою ж мать. От разочарования из горла вырвался стон. В руках ее цепочка и туфли, а за поясом назойливо затрещала рация.

- Где ты? Мать твою, сученыш дядю позвал

- Да хоть тетю.

- Его дядя – Олигарх

- И что?

- Кличка. Вы у себя о таком не слышали?

- Я не по братве был.

- Давай, дуй сюда. Сам с ним говорить будешь. Охотник не приедет – ему видео скинули. Говорит, Олигарх в своем праве печень тебе отбить. Расхлебывай, новенький.

Расхлебаю, не впервой. Выключил рацию и на туфли опять посмотрел. Потом, не спеша, отнес их в машину, положил на пассажирское сидение, поправил ствол за поясом и пошел обратно в клуб.

ГЛАВА 3. Зоряна

Он меня не узнал. Я даже не рассчитывала на иное, да и не хотела, если быть честной с самой собой, предпочла бы, чтоб никогда и не вспомнил ту дуру с преданными собачьим глазами, готовую ради него под машины бросаться и дать об себя вытереть ноги, лишь бы только посмотрел.

Да и вспоминать-то особо нечего. Вру я, конечно, есть что, иначе не изводилась бы так. Не забыла его. Старалась изо всех сил, жизнь себе красивую строила, раскрашивала. Лепила, а под всей мишурой все та же дура бесхребетная, безответно влюбленная в человека, который имя ее толком запомнить не смог. Да, первых не забывают. Первые – это навсегда до самой смерти. Будут вторые и десятые. Но первый – вечность, как и последний.

Иногда глаза закрою и думаю о нем, как жизнь его сложилась, счастлив ли он, получил ли повышение, фанатик чокнутый. Есть хорошие менты. А Громов был не просто хорошим, а фанатично честным ментом. Повернутым на работе своей и правильности. На соблюдении законов и всей этой ерунде патриотической. Чем-то на отца моего похож, такой же патриот ненормальный.

      Сейчас, спустя несколько лет, я понимаю, насколько был особенным мой первый вечный. Такие редко встречаются. Таких нет уже в наше время. Представляла, каким стал спустя столько лет, и была уверена, что повышение получил, и дети, наверное, выросли уже, а может, жена ему и третьего родила. При мысли об этом больно стало, как будто не прошли годы, как будто мне не двадцать два, а опять шестнадцать…и я опять узнала, что его жена второго ребенка ждет, и опять хочется вены исполосовать или под трамвай, чтоб не болело так. Но я трусливая, поэтому жить буду и вечно гореть живьем. Счастливые те, кто могут дальше жизнь свою строить, переключаться, других умеют любить.

Но никто не забывает свою первую любовь никогда, она может померкнуть, поблекнуть тонами, вызывать всего лишь меланхолию, но забыть ее невозможно, потому что это самое острое, что ты испытал в жизни. Потом может быть сильнее, ярче, больнее, но никогда все это не перечеркнет самую первую агонию и то, что чувствовал в тот момент.

А больнее, чем с ним, мне не было никогда. Мне вообще было никак. Удобно. Правильно, как надо. Могло и не быть – я б тоже не огорчилась.

«- Зоренька моя, что ж ты как лед холодная? Ну посмотри на меня. Я тебя люблю. – голос мужа в голове настойчиво и раздражает, – Смотри на меня. Вот так. Неживая ты. Красивая и неживая».

Потом я научилась быть другой. Играть научилась, как на большой сцене, манипулировать, притворяться, использовать все, что дала мне природа, против тех, от кого мне что-то было нужно. И прятать все, что внутри происходит, зашивать глубоко в сердце, которое так и не сумело биться для кого-то ещё. Оно застряло в прошлом и стучало только там. Для него. Конечно, кто-то посчитает, что это ненормально. Но никто не знает и никогда не узнает, почему я не могу его забыть. Никто и никогда не будет мною, чтобы понять, а я никому и не пожелаю этого. Даже если сильно захочу, это невозможно… избавиться от боли. Потому что слишком часто ее чувствую. Так часто, что другая на моем месте давно бы с ума сошла. И я сходила. Медленно. Каждый день. И ни одна живая душа не догадывалась об этом. Ни одна, кроме матери и сестры. Но и они предпочли сделать вид, что все позади и что все забыто. Так удобнее и лучше для всех. Единственное, что у меня оставалось – это танец. Там я могла быть сама собой или же, наоборот, кем-то другим. Взлетать к звездам и плакать взмахами рук-крыльев или полетом в высоком прыжке под громкие аплодисменты с очередной скалы прямо в пропасть собственных иллюзий, а потом собирать цветы на сцене, грациозно кланяться и с улыбкой идти за кулисы.

Первая любовь и первая боль – горький коктейль. Я его вкус запомнила навечно, он во рту горчил, едва имя Олег услышу или увижу кого-то похожего на него. Мы ведь ищем похожих, невольно сравнивая и выбирая либо максимальное соответствие, либо антипод, чтоб никогда и ни за что опять не болело. Я выбрала антипод. Точнее, он выбрал меня, а я смирилась. Я не знала, что в жизни может быть по-другому. Я просто позволила Денису заботиться обо мне и любить меня. Своеобразно любить, как он умел и хотел. Меня же волновал лишь балет и моя карьера, которой он немало поспособствовал. Я обеспечивала маму и иногда помогала сестре и даже была в какой-то мере счастлива. По крайней мере, мне так казалось до того самого дня, пока не поехала с гастролями в тот город. Денис как раз занялся там своими делами, которые меня совершенно не интересовали, я предпочитала не вникать в деятельность мужа. Он организовал мне турне на несколько дней, и я испугалась, когда поняла, куда мы едем. До того самого момента, пока не приземлился самолет, я клялась себе, что не сделаю ни одной попытки с ним встретиться. Я была уверена, что выдержу. Ведь все в прошлом, у меня давно другая жизнь…и первое, что я сделала, едва осталась одна – это поехала к тому дому, где когда-то жил ОН, чтобы увидеть…и увидела. Как конченый наркоман, который самоуверенно решил проверить силу воли и подержать наркотик в руках… я сама не поняла, как сделала себе инъекцию внутривенно.

А ведь нам лишь кажется, что померкло, никогда нельзя трогать и подсыпать дров в погасший костер, нельзя дуть на него и высекать искры потому что от внезапной вспышки можно сгореть дотла. И я загорелась. Увидела его и запылала, как факел. Проследила, куда пошел, уверенно следуя за ним на машине, и поехала туда вечером вместе с Валей – моей подругой и личным дизайнером. Волновалась дико, руки дрожали и дышать нечем было, лихорадило… а он просто не узнал. Вообще не узнал. Но мимо меня теперь не посмотрел, я уже не девочка с острыми коленками без груди, а известная балерина и модель, мужчины мне вслед головы сворачивают, и я прекрасно об этом знаю.

«Заря моя ясная, ты так прекрасна. Мужики челюсти теряют, когда ты проходишь мимо. А ты моя. Моя?

- Конечно, твоя, любимый.

- Смотри мне. Я жадный. Я своим делиться не люблю».

Сколько лет прошло, и я, естественно, изменилась.

Когда все произошло мне уже шестнадцать было. Коленки острые, ключицы торчат, волосы пострижены под мальчика, и даже намека на грудь не было. В кабинете его сижу, слезы глотая, а он вопросы свои ментовские задает и даже не смотрит на меня. Красивый до дрожи в форме. Настолько красивый, что я рот приоткрыла и глаз отвести не могу, пока пишет что-то, и ресницы тени на скулы отбрасывают. У него губы гладкие, сочные, очень чувственные, я на изгиб смотрю, и мои собственные покалывают от жарких картинок. Сколько раз я их в фантазиях крутила, не счесть, как к моим губам его губы прижимаются. Потом голову резко ко мне поднял, и я по глазам поняла – никогда не замечал, понятия не имеет, что я в его подъезде живу в квартире этажом ниже, нет меня для него – ничто. От разочарования в глазах защипало.