Жена по заказу - Драбкина Алла. Страница 30

– Ты про наших великих писательниц? – спросил Виктор.

– Им моя ненависть не по рангу.

– Тогда не знаю даже, на кого и думать. Кругом такие милые люди… Вот взять хотя бы Беатрису..

– А чем она занимается, и почему ты ее пригласил?

– С ней имел дело мой сын. Она в какой-то лицензионной комиссии, что ли…

– Понятно. Хлебное местечко?

– Ну что ты. Зачем так плохо думать о людях?

Боже, дай мне силы быть такой дурой, чтобы обо всех думать хорошо! Да Беатриса не могла после банкета не взять в сумочку со стола оставшиеся пирожные. Испытывала, конечно, неловкость, но хватала под презрительные взгляды обслуживающего персонала.

– А уж Владимир Иванович…

– Кто он по профессии?

– Строго говоря, не знаю. Но он так понимает в литературе. Он всегда поддерживал мое" направление в издательском деле. У него типография и сеть книжных точек. Восточная средневековая проза, классика – все это печатал он. Быстро, качественно и дешево. Благодаря ему я не прогорел, как предрекал Нефедов.

Стальной и правда, наверное, был умным. Да и в литературе подковаться время у него было.

Я много раз выступала в тюрьмах, а однажды месяц провела в тюремном поселении, куда меня вызвал опер Леха. Достоевский когда-то правильно сказал, что самое живое и умное в России упрятано в тюрьмы. По крайней мере, хорошо начитанных мужчин я встречала именно там. В пользу Стального говорило то, что он предпочел отмывать свои деньги, известно как заработанные, именно в книжном бизнесе.

И вот тут раздался шум: звон разбитой посуды, женский крик и мужские злобные ругательства. Все поспешили к месту скандала.

Я уже говорила, что Нефедов производил впечатление человека достаточно цивильного: умные живые глаза, умение держаться. Но сейчас я с трудом его узнала в разъяренном звере, выкрикивающем омерзительные оскорбления.

– Жрать пришел, козел продажный? Нах, голодранец. Пошел нах! Да я тебя урою пах, сука!

Нефедова держало сразу несколько человек. Саша Петров, комсюк Софронов и парочка мордоворотов из охраны. В руках этих довольно крупных людей Нефедов казался совсем тщедушным, но я не могу сказать, что им приходилось легко. Он кусал их, бил ногами и производил впечатление бесноватого. Его била такая нечеловеческая злоба, какая нормальным людям и не снилась.

И на кого же была направлена эта злоба? На Женечку Свиридова, который вряд ли стал бы его провоцировать. Женечка стоял напротив Нефедова, бледный, но скорее изумленный, чем разгневанный. В его взгляде была какая-то брезгливая жалость, но не ненависть. Под шумок, якобы защищая Женечку, на нем с воплями повисла Гнилова. Эта омерзительная сцена длилась и длилась, пока к Нефедову не приблизился Стальной с фужером коньяка в руке. Спокойно и жестоко он плеснул коньяк в лицо Нефедова, и, когда тот смолк, растерянный от боли, Стальной сказал во внезапно наступившей тишине:

– Цыц, отморозок! Я этого не люблю.

Тишина все ширилась, ширилась. За тоном Стального стоял такой страшный, дремучий опыт, что многие поежились.

Нефедова освободили. Он, ни на кого не глядя, прижав руки к лицу, быстро вышел из банкетного зала.

– В чем дело? – спросила я у Саши.

– Неужели непонятно? Я ведь тебе об этом уже говорил! Женя объяснял Манюне смысл какой-то английской идиомы, и Нефедову не понравилось его произношение.

Саша расхохотался, а я опять задумалась о природе ненависти. Моя ненависть к Беатрисе казалась на фоне чувств Нефедова просто легкой неприязнью. Но ведь это Женечка должен его ненавидеть, потому что Нефедов занял Женечкино место в мире и попирал его достоинство, заставляя трудиться на себя за гроши! Разумеется, Женечка не любил Нефедова, но ведь Нефедов-то его смертельно ненавидел! За знания, за красоту, за талант!

После этой сценки веселье, разумеется, пошло на убыль, а вскоре и время банкета подошло к концу.

Мы как хозяева должны были уйти последними.

Рассчитаться за битую посуду, наградить официантов. С нами остались Стальной с женой. У него была громадная машина с шофером, и он собирался отвезти нас домой.

В машине шел легкий светский разговор, в котором так успешны дамы. Щебетала, в основном, жена Стального Маша. Среди прочего она сказала:

– Конечно, писательницы были одеты ужасно.

Но ведь это признак таланта. Они профи.

– Когда я слышу профи, то почему-то могу представить себе только киллера. Оба эти слова скрывают грязь и продажность, но считаются модными словами, – со смешком сказал Стальной Маше.

– Ну, вот какой-то ты! Вечно надо мной смеешься! А как надо было сказать? Профессионалки?

– А когда говорят профессионалки, то ничего, кроме проститутки, внутренним взором не вижу.

Бедная красавица заткнулась, а Стальной, почувствовав ее обиду, прижал жену к себе и мягко произнес:

– Давайте не будем вспоминать белую обезьяну.

Когда мы подъехали к нашему дому, Стальной тоже вышел из машины и, отведя меня в сторонку, тихо проговорил:

– Знаешь, Женечка, теперь я для тебя безопасен. Мало ли, будет нужда – свистни.

Виктор, разумеется, заметил наши особые отношения и дома сейчас же спросил:

– Ты была раньше знакома с Владимиром Ивановичем?

– Да. Он хорошо разбирался в литературе и тогда.

Мне стало жалко Виктора за то, что он любит людей потому, что не знает их. И жалко себя, потому что, все о людях зная, я люблю их, сопротивляясь своей любви.

Наутро мне надо было позвонить Але, чтоб вволю посплетничать о вчерашнем празднестве. Я сняла трубку и услыхала голос Яны, говорящей по параллельному телефону. Обычно в таких случаях я вешаю трубку, но тут услышала фразу, которая заставила меня слушать дальше.

– Но она же писательница! – с необъяснимым напором увещевала кого-то Яна. – Она понимает в словах. Она натолкнула меня на эту мысль, и я очень многое поняла и вспомнила.

– Я не знаю никакую Сову – выкрикнул голос жены Стального Маши.

– Да-а? А откуда ты тогда знаешь, что Сова – она?

– Ну раз Сова, то ясно, что это не он.

– Предположим. Но почему тогда ты сделала ту же ошибку, что и я? Почему ты приписала Льву Толстому то, чего он отродясь не говорил? Одна моя знакомая, тоже из учениц, нашла книжку, где есть эта цитата. Это сказал не Лев Толстой, а Бюсси Рабутек.

– В гробу я видела Бюсси, а рядом с ним Рабутека. Его никто знать не знает. И вообще, кому какое дело, если я ошиблась?

– Это Сова ошиблась и дала не правильную распечатку. С ней вместе ошиблись не только мы с тобой, но и другие. И среди тех, кто так ошибается, что-то стало неспокойно. Если ты думаешь, что кто-то способен бескорыстно устраивать твою судьбу…

– Я не знаю никакой Совы.

– Хорошо, хорошо, не знаешь. Но я тебя по-дружески предупреждаю – не говори ты афоризмов. Я вдруг поняла, как глупо мы выглядим, когда вещаем эту ахинею. Ведь мужик-то у тебя умный…

– Твой не глупей.

– Я его люблю не за это.

– Так уж любишь?

– А ты разве нет?

– Спроси что-нибудь полегче. А кстати, мне про твою писательницу интереснее другое: что она так нос задирает и почему мужики так к ней относятся? Что-то я ее книжек не видела и про нее ничего не слыхала. А уж понтов-то!

– Это у нее понты? Это у тебя понты, когда ты говоришь: «Я не читала!» А я читала…

– Да? Ну тем более. И как ты ее в доме терпишь, твой ведь тоже перед ней пластается. Никому не нужная старуха.

– Ох, услышала бы тебя Сова!

– И чтобы она сказала?

– Посоветовала бы тебе не приуменьшать значение других женщин. Тем более если твой муж намного старше этой женщины.

– Чем они старше, тем меньше любят старух.

Скорее молоденький купится на ее интеллект…

– Это разумно, конечно. Клюнут-то вперед на нас с тобой, а вот разговаривать с нами… Он ведь тебя вчера дважды обломал.

– Ну захотелось понравиться. Но все-таки я жена и хозяйка и могу ее нанять в прислуги, и она будет служить за кусок хлеба.