Жена по заказу - Драбкина Алла. Страница 31
– Ля-ля-ля! Осторожнее, подруга. Чем выше лезет обезьяна, тем больше виден красный зад!
– Что-то я тебя совсем не узнаю. Ты что, с печки упала?
– Мне противно, что ты никому не веришь…
Тут раздался тихий свист-шип – вот-вот должны были забить часы в моей комнате. Я быстро бросила трубку.
Если не хочешь услышать неприятного – не подслушивай. Я стояла в растерянности, с горящими, будто нахлестанными щеками. Впрочем, а что такого было сказано, чего бы я не знала? Да, я бабушка и тем горжусь. Вполне вероятно, что вчера я чуток расшалилась в компании молодых людей и выглядела смешно. Но ведь я не молодилась, я всегда такая. Но в тоне этой младокошки прозвучала откровенная ревность. Она бы так не говорила, если бы я действительно была такая уж старуха. А главное – преданность Яны, как она меня защищала! Я давно уже не только уважала, но и любила Яну, и вот вдруг оказывается, что моя любовь взаимна.
Почему бы и нет? Разве я не знала, что в этой жизни устроено так, что любовь можно получить только в ответ на любовь? Но именно потому, что я полюбила Яну, меня так насторожил этот странный, непонятно о чем, разговор. Что-то таилось в Янином напоре на приятельницу, будто она хотела добиться, достучаться до нее с целью... предупредить?
Что за учебное заведение во главе с Совой? Кто такая Сова? Что творится вокруг воспитанниц Совы? Почему жена Стального от нее отрекается и врет? (А она врет, уж это я почувствовала).
Никогда в жизни я не бывала в таком богатом и таком самодовольном обществе, в каком побывала вчера. Жратва, питье, шмотки, ворочанье капиталами и людьми – все у них, все на них. Но они еще ох как не привыкли к своему положению и состоянию, все не знают, на каком они свете и как им вести себя. Протоколом их поведения служат разве что дешевые мерканские фильмы, сценарии которых написаны мерканскими миссис Гниловой и мисс Томской, которых б высшее общество никогда и не пустят. Потому рядом с нищим Женечкой Свиридовым, Сашей Петровым, Манюней эти люди и выглядят такими псевдецами. Такое ощущение, что и развиваться они будут не по законам жизни, а по законам, дурного Голливуда, где может случиться все, чего не бывает. Чужие кошмары становятся нашей реальностью.
Если я до этого разговора испытывала к этим новым людям всегда присущее мне любопытство, то теперь это любопытство стало тревожным и более пристальным.
Вечером того же дня позвонила Вероника и сказала, что хотела бы поговорить со мной о покупке моей квартиры.
– Значит, Казбек созрел… – протянула Яна. – Но разговаривать с ними буду я, а не вы. А пока посмотрим, что бы вам купить вместо своей квартиры.
И мы начали смотреть…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Время летело в хлопотах по купле-продаже, но лично я в этих хлопотах почти не участвовала. Меня привозили-увозили, мне показывали и предлагали. Очнулась я в более чем приличной небольшой квартирке с хорошими деньгами на счету. Алчная энергия Вероники и деловитость Яны свернули горы и сделали невозможное возможным. Я прекрасно осознавала свою несостоятельность в таких делах, а потому занималась своими. Моим первым делом был дружок Кирюша.
Как ни прискорбно, но его поэтический зуд не проходил. Он рифмовал что попало и о чем попало. Сравнительная легкость сомнительной рифмовки подвигала его продолжать это великолепное занятие, пока я не посоветовала ему писать прозу.
– Кирюша, давай напишем просто историю.
– О чем?
– Ну какую-нибудь сказку.
– Это для маленьких.
– Хорошо, тогда напиши что-нибудь другое. Что тебе нравится из того, что ты прочел?
– «Дети подземелья»…
– А ты знаешь какую-нибудь подобную историю, которая происходила в наши дни? О чем там, по-твоему, идет речь?
– О нищих.
– А еще о чем?
– Ну не знаю…
– А как тебе мальчик, которой рассказывает эту историю? Ведь он не нищий… Какой это мальчик?
– Он смелый и героический!
– Кирюша, смелость и героизм тут не самое главное. Важнее другое.
– Что же тогда?
– Он ведь добрый и благородный, вот что. У него есть где жить и что есть, но он думает о тех, кому негде жить и нечего есть.
– Но я бы тоже, я тоже!
– Значит, тебе легко представить себя на его месте?
– Надо попробовать!
Я не знала, как именно Кирюша будет пробовать, а потому и не стала волноваться.
Однажды мы с Кирюшей возвращались из школы и проходили мимо небольшого пустыря, образовавшегося от нескольких снесенных зданий. Лишь с одной стороны пустырь был ограничен глухой стеной, в которой почти не было окон. В затишке у стены горел небольшой костерок; над ним висел котелок, где что-то варилось. Вокруг костра сидели три зашуганных мужичка и, как я успела заметить, сортировали окурки. К стенке была прислонена покореженная морда микроавтобуса, служившая мужичкам в качестве кухонной полки. На этой полке стояла баночка с солью, какой-то крупой, лежал прозрачный мешочек с капустными-листьями и еще с чем-то. Лица у мужичков были не очень чистые, изнуренные, но впечатления пропитости не производили. От взгляда на них меня пронзила такая боль, что я остановилась.
И вот тут-то распахнулось одно из окон почти глухой стены, и оттуда выглянул пролетарий в сиреневой майке, открывающей изработанные венозные руки. У него была тупая, агрессивная и не очень трезвая морда. Он завопил:
– Убирайтесь отсюда, засранцы! Весь город испакостили, от вас проходу нет! Убирайтесь, а то ментов вызову! Вот сволочи, работать не хотят!
Ни звука не донеслось от костерка…
Гегемон увидел нас с Кирюшей и обратился уже к нам:
– Что делают, что делают, посмотрите! Среди города костер развели! Общежитие тут устроили, подонки!
У меня заложило уши, будто на голову мне надели кастрюлю, а потом отдельно от меня раздался мой пронзительный, какой-то базарный голос:
– Мудак! Скоро тебе самому сюда переселяться! Ты что, не понял, к чему идет? Ты же нищая сволочь, ты только сейчас на рупь дороже!
– А ты-то, сука, много дороже? – ответил мне мужик.
– И я не дороже! Но я не трогаю людей, а Ты трогаешь!
Мужику нечего было ответить мне, и он как-то неуверенно закрыл окно.
И опять от костерка не долетело ни звука. Они не выказали мне горячей благодарности, а продолжали тихо перебирать свои окурки.
По дороге я заходила в булочную, и у меня были хлеб, сахар, печенье. Я подошла к ним, выгрузила все это из сумки, нашла две пачки сигарет и присоединила к остальному. Лишь один из них поднял на меня глаза, но тут я опустила свои.
Кирюша молчал до самого дома.
Эта история впоследствии будет иметь продолжение, потому я ее и рассказала.
Я давно поняла, что подопечных у меня двое: не только Кирюша, но и сама Яна. Да, она, конечно, умела делать то, чего я не умела, она ориентировалась в том, в чем я совершенно не ориентировалась.
Но ее так всерьез и глубоко интересовали вещи, которые для меня были совершенно элементарными.
Начать с того же Кирюши. Я, например, не встречала ребенка, которым можно было так легко управлять. А вот Яна управлять им не могла. Она платила мне за это, но мне нравилось, что платила не только деньгами, но и службой на пользу мне, без всяких денег. И как я могла в таком случае не думать о том, чтобы как-то послужить ей?
Удивительные вещи интересовали Яну. Я не сразу могла понять ее по той простой причине, что наши юность и молодость приходились на слишком разные времена.
– Что такое моя юность и молодость? Это сплошная любовь или, по крайней мере, сплошные претензии на любовь, иногда ничем не обоснованные.
.Из-за моего рано пробудившегося литературного дара многие считали нужным именно ко мне приставать с вопросами о долге, дружбе и любви. Они рассказывали мне длинные, нудные и полные амбиций истории. Чем уродливее и глупее была рассказчица, тем больше она требовала к себе внимания.
До сих пор меня тошнит даже от моды шестидесятых годов. Тошнит от этих обтягивающих костюмчиков, шпилек в метр высотой, от громадного начеса на башке, именуемого «Бабеттой», а в просторечии – «вшивым домиком». Что-то во всем этом было самопальное, ушитое, перелицованное и усредненное. А может, это говорит во мне ненависть к самодовольному и любвеобильному бабью, которое меня мучило?