Семен Дежнев — первопроходец - Демин Лев Михайлович. Страница 64

Военное превосходство русских, а главное, их неведомое для туземцев огнестрельное оружие, заставило князцев признать поражение и согласиться платить ясак. Между русскими и юкагирами наладились мирные отношения. В Среднеколымском зимовье шла оживлённая меновая торговля. Сюда стекались окрестные юкагиры, чтобы выменять шкурки соболя, черно-бурой лисицы, белки на предметы домашней утвари, ножи, женские украшения. Набивалась мягкой рухлядью ясачная изба. Собирая ясак, казаки посещали ближние и дальние селения юкагирских родов.

Так продолжалось три года. Пообносились казаки, стосковались по хлебу, привычным овощам, свининке. Приходилось питаться рыбой да олениной, иногда медвежатиной, грибами да лесными ягодами.

Настал солнечный летний день. Широкая Колыма уже полностью очистилась ото льда. Последние льдины унесло течением в Студёное море. Стадухин собрал отряд и повёл речь:

— Други мои, три года обитаем на Ковыме. Были и кровавые стычки, и побоища. Но слава Всевышнему, воцарился мир и покой. Исправно пополнялись мягкой рухлядью наши амбары. Настало время доставить государеву казну в Якутск. Поскольку я, Михайло, головой отвечаю за её сохранность, решили мы с Дмитрием Зыряном самолично доставить её по назначению. Для сопровождения берём с собой потребное число казаков. Мы полагаем, половины отряда будет достаточно. Поплывём Ковымой, потом Студёным морем до Ленского устья и Леной-матушкой.

   — Кто же в Среднеколымске останется? — спросил кто-то из казаков.

   — Оставлю тринадцать человек во главе с Семёном Дежнёвым и Втором Гавриловым.

   — Не мало ли? — спросил Семён Дежнёв.

   — И сотню оставил бы. Да где её возьму, эту сотню-то, — с напускным простодушием ответил Стадухин. — Коли был бы бабой, нарожал бы тебе казаков. Да, видишь, уродился мужиком.

И сам рассмеялся своей неуклюжей шутке.

   — Вот так, други мои, могу оставить только тринадцать.

   — Вестимо, — уныло отозвался Гаврилов.

Узнал Семён Иванович, что в число отплывающих попал и Андрюха. Ведь юнец совсем был недотёпистый, опыта никакого. И попадало ему ещё за промашки от Стадухина. Ругал его Михайло непотребно, матерно. Старых опытных казаков, вроде Семёна Ивановича, Стадухин обычно не задирал. А отыгрывался на таких юнцах, как Андрюха, вымещая на них строптивый свой и задиристый нрав. А вот ведь как за три года возмужал Андрюха, окреп физически, набрался опыта, стал метким стрелком. И Михайло смягчился, стал реже ругать парня. Если и ругал иногда, то больше по привычке, чем за дело.

Дежнёв нашёл возможность отвести Андрюху в сторонку и попросить:

   — Прошу тебя, в Якутске жёнку мою повидай, сынка малого. Скажи, мол, жив, здоров Семейка. По родным скучает.

   — Скажу непременно, Семён Иванович, — отозвался Андрюха. — Слово в слово всё скажу, как просите. Многим обязан вам, батюшка, доброте вашей, урокам вашим.

   — Ну, полно, полно. Сам когда-нибудь уму-разуму юнцов поучишь. А коли обязанным себя считаешь, передай супружнице моей небольшой мешочек с соболиными шкурками.

   — Непременно передам.

Дежнёв с чувством щемящей тоски подумал о жене и о сыне Любиме. С годами тоска по семье как будто бы стёрлась, притупилась. Но вот скова перед глазами встал образ якутки, черноглазой, скуластой, с толстыми чёрными косами. Как она там одна, без хозяина? Говорят, город Якутск вместе с острогом и церквами перенесён воеводским решением на противоположный берег Лены, более возвышенный и надёжный. А вслед за острогом переселились один за другим и слобожане. Легко ли было сделать переселение жене с малым сыном? Могут ли они прокормиться с того небольшого хозяйства, какое оставил им Семён Иванович, отбывая в дальний поход?

Стадухинский коч отплыл вниз по реке. Остатки отряда оставались теперь без коча, лишь с малым дощаником, который смастерили по весне. А злопамятный князец Алай, тот самый, брата которого убил в столкновении Дежнёв, спознал, что опустел острожек и осталась в нём малая горстка защитников. Целая орда, человек пятьсот под предводительством Алая, ринулась на штурм острожка.

Пёстрыми, лохматыми цепочками окружили нападавшие острожек, карабкались на частокол. Дежнёв и Гаврилов предвидели коварство со стороны Алая и готовились к осаде. Поправили расшатавшиеся в некоторых местах звенья частокола, заранее зарядили пищали, пополнили запасы продуктов. Когда люди Алая ринулись на штурм, защитники не смогли остановить их натиск. Казаки ответили дружным «огненным боем». Но падал один из нападавших, а десятки других устремлялись вперёд. Пока успевала горсточка русских перезаряжать пищали, Алаево воинство преодолело частокол и ворвалось во внутрь острожка, испуская воинственные, гортанные возгласы. Положение защитников становилось крайне критическим.

С отчаянной отвагой бросались русские врукопашную. Все они были ранены, а Дежнёву железная стрела попала в голову. Но истекающие кровью и теряющие силы казаки продолжали сражаться. Один из казаков (имя его не дошло до нас) пробил себе дорогу сквозь толпу нападавших, сошёлся лицом к лицу с самим князцем Алаем и точно рассчитанным ударом пронзил его копьём. Удар оказался смертельным для князца.

Возгласами ужаса и отчаяния огласились ряды нападавших. Гибель князца вызвала среди них замешательство. В испуганном трансе голосил шаман. Не устояли, дрогнули ряды нападавших перед горсткой русских. Не устояли перед отвагой защитников и, «убояся смерти», отошли прочь от острожка. А русские оставались залечивать свои раны.

Дмитрий Зырян не доехал до Якутска. На море он встретил кочи с большой партией ленских торговцев и промышленников во главе с целовальником Петром Новоселовым, который вёз наказную память воеводы Головина о назначении Зыряна также целовальником. Так называлась должность правительственного приказчика.

   — Придётся тебе, братец Митрий, поворачивать оглобли в обратную сторону, — сказал Новоселов Зыряну, приветствуя его на палубе встречного коча.

   — На всё Божья воля, — смиренно ответил Дмитрий Зырян.

Стадухину никаких распоряжений из Якутска не поступило, и он продолжил плавание с грузом пушнины до Лены.

Новоселов прибыл на Колыму с большим пополнением. Израненные казаки, ожидавшие со дня на день нового нападения юкагиров, воспрянули духом. Возвращение Зыряна на Колыму в роли целовальника поставило Семёна Дежнёва под его начало. Он сердечно обнял Дмитрия и произнёс:

   — Рад служить с тобой России-матушке.

Хотел было Дежнёв высказать удовлетворение, что нет теперь на Колыме Михайлы Стадухина с его крутым, непредсказуемым характером, да раздумал. Умный и проницательный Зырян и без слов угадал мысли Семёна Ивановича. Оба знали, что Стадухин был близок к воеводе, человек влиятельный, богатый.

   — Сработаемся, Семейка. Я ведь не из таких, как Михайло. А видать, братец, в жестокую переделку ты попал.

   — Попал... — вздохнул Дежнёв.

   — Принимай-ка, Семейка, отряд: дадим тебе человек тридцать казаков. Пойдёшь усмирять одного непокорного князца.

   — Как же так, Митрий... Ты даёшь мне отряд, а я только рядовой казак. Без всяких чинов.

   — Служи и чины придут. Моя бы на то воля...

Зырян не договорил, но Дежнёв понял, что хотел сказать Дмитрий.

Дежнёв встал во главе отряда казаков, который, по приказу Зыряна и Новоселова, выступил в поход против непокорных туземцев. Поход этот, как видно из источников, оказался успешным. Казакам удалось захватить аманата, хотя Семён Иванович вновь был ранен, на этот раз в левую руку.

Зырян встретил Дежнёва, сказал участливо:

   — Отдыхай, лечи рану. Мудрые люди говорят: сон — лучшее лекарство.

   — Я ведь не любитель бесцельно спать.

   — Послушай-ка, Семейка... — начал издалека Дмитрий. — Давай поговорим по душам.

   — Поговорим, коли на то твоя охота.

   — Я вот о чём... Казак ты с опытом, среди колымских казаков не последний. Выделяешься боевой доблестью, отчаянный, но не безрассудный. Противнику протянешь руку, чтобы избежать напрасного кровопролития, достичь примирения. Казаки тебя любят, почитают. Так ведь?