Семен Дежнев — первопроходец - Демин Лев Михайлович. Страница 85

   — Так, так... Подумаем не спеша. Подумаем.

Приближённые к воеводе уже усвоили, что это означало.

Лодыженский и не собирался принимать каких-либо решений. Все его просьбы и слёзные жалобы, изложенные в челобитной, остались без ответа.

Дьяк, ведавший воеводской канцелярией, человек угодливый, попросил воеводу:

   — Дозволь, батюшка, полюбопытствовать и приобщить к делу.

Лодыженский передал ему дежнёвскую челобитную. Дьяк после разговора в воеводских хоромах перечитал её и пригласил Филиппова к себе для беседы. Долго расспрашивал казака о житье-бытье на Анадыри, больше из любопытства. Он вообще был человеком любопытным. При встрече с воеводой он заметил:

— Подумаем, подумаем не спеша.

Воевода не был расположен утруждать себя быстрым решением. Подумаем — значит, отложим в долгий ящик.

А моржовая кость была благополучно доставлена в Москву. Руководители Сибирского приказа с удовлетворением узнали об открытии ценного лежбища. Добычей «рыбьего зуба» заинтересовался сам молодой царь Алексей Михайлович. В Якутск был направлен царский указ, предписывавший всемерно развивать на Анадыри добычу моржового клыка.

Вернёмся же к Семёну Ивановичу Дежнёву и его товарищам. В 1654 году Дежнёв совершил два похода, первый на чуванцев и второй на коряков. Во время столкновения с чуванцами он был ранен ножом в грудь, но не поддался хворям. Второй поход был вызван тем, что коряки приходили на моржозый промысел к той самой корге, облюбованной русскими, и стали их конкурентами. «Коряцкие люди на коргу под нас тайно удобства для приходят и зверя морского моржа промышляют для корму — сообщал Дежнёв. — И мы, яз, Семейка, с товарищи на них ходили и дошли их четырнадцать юрт в крепком острожке, и Бог нам помог, тех людей разгромили всех». Кстати, во время этого похода Дежнёв «отгромил» у коряков ту самую «якутскую бабу», жену Федота Алексеева, которая поведала о его трагической судьбе.

В конце апреля 1654 года в нашей истории появляется новое действующее лицо, о котором мы лишь бегло упоминали. К анадырскому зимовью подошёл отряд служилых и промышленных людей Юрия (Юшка) Селиверстова. Он пришёл с Колымы сухим путём через Анадырский хребет.

Дежнёв встретил Юшка гостеприимно, возрадовавшись приходу новых людей и оживлению монотонной жизни на Анадыри. Но какое-то подсознательное чувство заставило его насторожиться. Угадывалось в Селиверстове что-то стадухинское, нехорошее: начальственный, властный тон, самоуверенность и, очевидно, властолюбие. Хотя и полного равенства с Михайлом здесь, пожалуй, не было. Держался Юшко (или старался держаться) просто, был любезен, охотно рассказывал о себе.

Он напомнил, что находился несколько лет тому назад в стадухинском отряде. Не был в восторге от тяжёлого, властного характера Михайлы. На Колыме Стадухин тоже заинтересовался моржовой костью и навыменивал её у аборигенов. Он послал Селиверстова с «костяной казной» с Колымы в Якутск. Из Якутска Юшко уже не захотел возвращаться в стадухинский отряд. Зиму он провёл в центре воеводства, а в начале следующего года подаёт челобитную на имя тогдашнего воеводы Дмитрия Францбекова, предшественника Лодыженского, с просьбой отпустить его на реку Погычу (Анадырь) для костяного промысла. Он убеждал воеводу, что по берегам моря лежит «многая замореная кость», то есть моржовые клыки от павших животных. И той костью можно было нагрузить целые кочи, — утверждал Юшко.

По корыстолюбию и жадности Дмитрий Андреевич Францбеков, пожалуй, превосходил своего преемника Лодыженского. Воевода быстро смекнул, что здесь открывается отличная возможность поживиться за счёт челобитчика, ссудил Селиверстову на подъём большую сумму денег из казны, более трёх тысяч рублей, как личные деньги. И конечно, объявил условие — возвратишь, Юшко, долг с хорошими процентами, когда разживёшься добычей. Вот за счёт этой большой суммы удалось хорошо снарядить экспедицию, приобрести коч со снастями, много хлеба, порохового зелья и свинца, большую партию разнообразных товаров для меновой торговли с аборигенами. Вместе с тем Селиверстов, как и многие промышленные люди, оказался в должниках у воеводы. Давая ссуды на снаряжение экспедиции, воевода опустошал казну. Служилым людям не выплачивалось жалованье — на это не было средств. Должники обязывались возвращать долги с высокими процентами, но не казне, а лично воеводе.

О казнокрадстве воеводы Францбекова сохранилось много свидетельств, в том числе и у иностранных авторов, например у шведского дипломатического комиссара де Родеса, видимо, общавшегося с Сибирским приказом. Этот шведский дипломат писал, что Дмитрий Францбеков ограбил всю Россию.

Разумеется, Юшко Селиверстов не поведал о своих денежных делах с воеводой Францбековым. Зачем об этом знать Семейке Дежнёву? А о плавании своём рассказал охотно. Отплыл Селиверстов из Якутска в конце июля. На коче с ним находилось шестнадцать промышленных людей. Выйдя из ленского устья в море, корабль миновал устье Яны и немного не дошёл до Святого носа. Здесь мореплавателей встретили сильные противные ветры, на море появились льдины, а потом и сплошные массы льда. Пришлось отойти к янскому устью, где и зазимовали. Следующим летом Селиверстов поплыл далее на восток и достиг Колымы, где набрал в свой отряд новую партию промышленных людей.

   — Намеревались сперва идти в восточную часть Студёного моря и добираться до Анадыри морской дорогой, — рассказывал Селиверстов. — Повторить ваш с Федотом Алексеевым путь.

   — Что же помешало? — спросил Дежнёв.

   — Заторы льда в море.

Из этого признания Юшка мы видим, что уже вторая попытка повторить плавание Алексеева-Дежнёва вокруг Чукотки не удалась. Первую попытку, и также неудачную, предпринимал Михайло Стадухин.

   — Видишь, Семейка, пришлось отказаться от планов прийти на Анадырь морем, — подвёл итог своему рассказу Селиверстов. — Решили идти сушей. Как видишь, достигли своей цели благополучно. Вышли к твоему зимовью.

Отношения Дежнёва с Юрием Селиверстовым складывались трудно. Честолюбивый, склонный к самоуправству, напоминавший этими чертами характера Стадухина, Селиверстов злоупотреблял поддержкой воеводы. Но вместе с тем это был по характеру совсем иной человек, скрытый интриган. Если Стадухин действовал открыто, нахраписто, грубо, шёл напролом, то Селиверстов плёл интриги исподтишка, умел нанести неожиданный коварный удар из засады. А вообще один другого стоили. И в этом Семён Иванович смог скоро убедиться.

Подходя к анадырскому зимовью, отряд Юшка погромил и пограбил по пути преданных Дежнёву мирных ходынцев. Среди пострадавших оказались родственники Чекоя, бывшего аманата, теперь пользовавшегося полным доверием Семёна Ивановича. Во время этого нападения Селиверстов убил родного Чекоева брата и потом хвастал этим.

Не сразу узнал Дежнёв о бесчинствах селиверстовского отряда, а когда узнал от ходынцев, которые пожаловались ему, пришёл объясняться с Юрием.

   — Плохо начинаешь, Юшко, — резко произнёс Семён Иванович.

   — Чем тебе не угодил?

   — Пошто мирных ходынцев обидел, погром учинил?

   — Откуда мы знали, что это твои друзья? На лбах у них сие не написано.

Селиверстов произносил это наивным тоном простачка, малость оплошавшего. Дежнёв убедился, что говорить об этом с Юшком бессмысленно. О его бесчинствах Семён Иванович сообщил в своей отписке: «...Юрье обошед ясашное зимовье, тех иноземцев разгромил: корм и всякой их промышленный завод поймал, и самих их иных ранил и насмерть у(бил)...»

Так Юрий Селиверстов начинал свою деятельность на Анадыри с открытого разбоя. Подобные самочинные действия наносили серьёзный ущерб политике Семёна Ивановича Дежнёва, стремившегося завоевать доброе расположение юкагирских племён не силой оружия, а миролюбием, доброжелательным обращением.

Прибыв на Анадырь, Селиверстов не скрывал претензий на главенствующую роль в крае. Сохраняя внешне нормальные отношения с Дежнёвым, он плёл против него тайные интриги, посылал в Якутск кляузные доносы. За глаза он называл Дежнёва и Семёнова «самозванными приказчиками». Слухи о таких высказываниях Юшка доходили до Семёна Ивановича. Претензии Селиверстова не подкреплялись никакими основаниями. Ведь он не имел наказной памяти от воеводы, утверждавшей его в должности анадырского приказчика. Основная масса служилых и промышленных людей не поддерживала его претензии, а сохраняла верность Семёну Ивановичу и говорила о его высказываниях в адрес Дежнёва с великим возмущением.