Бои на Карельском перешейке - Гурвич М. "Составитель". Страница 27

— Ну, думаю, прощайте пока, белофинны. Только мы к вам еще вернемся и посчитаемся за этот день.

И возвращался я к ним еще много раз. Много раз наши танки ходили в атаку на белофинские доты. И научились мы распознавать повадки врагов, уходить от их пушек. Научились налетать на доты, корпусом закрывать амбразуры и выбивать врагов из укрытий.

А машину, которую увел я у белофиннов, отремонтировали и снова пустили в бой. И хотя ходил я на других танках, но не раз еще встречался с этой машиной и узнавал ее по маленькой заплатке, которую наши ремонтники поставили на ее броне так чисто и аккуратно, как будто привесили ей боевую медаль.

Нам предстояло обстреливать маннергеймовские укрепления и подавлять огневые точки противника.

Батарея завяла огневую позицию примерно в десяти километрах севернее станции Пэрк-ярви.

Связь батареи с внешним миром держалась на телефонном проводе. Не было живой связи и с расположенной в 2–2,5 километра передовой линией наших войск. В случае непосредственного нападения противника надо было рассчитывать только на свои силы.

Лютая зима. Глухая лесная поляна, редкий ельник кругом. Для маскировки позиции от наблюдения из леса мы натыкали елочек вокруг орудий. Неплохо были укрыты орудия и от воздушного наблюдения. Над ними были поставлены на столбах жердевые навесы, которые припорошил сверху снег, а мы еще по снегу разбросали ветки.

Слева и справа от орудий были устроены блиндажи с амбразурами для двух легких пулеметов. Позади фронта батареи, против каждого орудия, мы выкопали щели в рост человека, это на случай внезапной атаки танков противника.

Расчеты находились тут же, в землянках. От землянок к орудиям вырыли ходы сообщения.

Так была оборудована позиция батареи.

Между нашими землянками и землянками взвода управления, на снегу, в ящиках находился запас снарядов. С каждым днем штабели ящиков раздавались вширь: нам все добавляли снарядов, и к моменту нападения белофиннов на батарею этот запас достиг 1500 выстрелов.

Нападение на батарею произошло так.

23 декабря на рассвете командир батареи получил по телефону сообщение из штаба артиллерийской группы:

— Будьте готовы. Через наше расположение просочился отряд белофинских лыжников. Человек тридцать…

В этот момент телефон перестал работать. Связь была прервана, — как после оказалось, линию перерезали белофинны.

Командир батареи вызвал расчеты к орудиям.

Я был наводчиком третьего орудия. Командир приказал мне проверить, все ли у меня наготове (снаряды, заряды), исправны ли механизмы. Проверив все, я опустил ствол орудия к горизонту, чтобы встретить врага прямой наводкой.

Командир усилил караулы вокруг батареи подчасками за счет бойцов из взвода управления. Бойцов орудийных расчетов он предупредил, чтобы они были готовы идти в контратаку.

Приготовились. Ждем. Мороз за 30 градусов, снег, метет поземка. Выбрали белофинны погодку!

Ждать гостей пришлось недолго. Сразу же после полудня раздался винтовочный выстрел: правофланговый дозор дал сигнал о замеченных им белофиннах.

Старший лейтенант Маргулис тотчас вывел на батарею человек пятнадцать красноармейцев, рассчитывая одним ударом ликвидировать диверсантов. Мы полагали, что их всего три десятка.

Но белофиннов оказалось не 30, а, как выяснилось уже в самом бою, свыше 300, к тому же отлично вооруженных автоматами и пулеметами.

Противник сразу начал окружать батарею.

Мы все отстреливались из винтовок. Непрерывно били оба наши легких пулемета, но огонь врага был неизмеримо сильнее. И если бы не самообладание командира и отвага бойцов, — не знаю, чем бы кончилась эта схватка.

Финны с криками пошли на батарею. Мы встретили их дружным огнем пулеметов, винтовок и револьверов. Финны отступили.

— Батарея, огонь! — скомандовал старший лейтенант.

Все наши четыре орудия ударили с короткой дистанции.

Земля дрогнула, и на опушке леса взлетели, кувыркаясь в воздухе, огромные деревья. Огненный шквал смел группу подбиравшихся к нам белофиннов.

Финны на мгновение притихли. Но вслед за этим снова еще яростнее пошли на нас в атаку, только уже не в лоб, а со стороны, где их не могли достать наши орудия.

Кричу:

— Товарищ старший лейтенант, финны слева!

А командир старший лейтенант Маргулис лежит раненый.

— Лаптев, дайте мне винтовку! — слышу его голос.

Я раздобываю винтовку, но подползти к командиру не могу— сплошной ливень пуль.

Заряжаю винтовку и перебрасываю ее командиру. Он снова начинает стрелять. Метким огнем укладывает одного белофинна за другим.

Глянул я, — а белофинны пробрались уже к нашему складу снарядов. Они швыряют бутылки с горючим. Уже вспыхнули и горят несколько ящиков.

Что делать? Вот-вот взлетим на воздух. Ведь на складе 1500 снарядов…

Кричу не своим голосом:

— Товарищ старший лейтенант, горят снаряды!

А он спокойно в ответ:

— Прямой наводкой, огонь! Снаряды без нас потушат.

И действительно, младший лейтенант Сидоров с несколькими бойцами разбросал горящие ящики по снегу и потушил начинавшийся пожар.

— Есть бить прямой наводкой!

И тут-то мне пришлось поработать.

Один я остался у своего орудия. Часть людей выведена из строя, остальные обороняют батарею справа, слева, сзади, действуя винтовками.

А у меня орудие. И тоже надо бить из него одному, как из винтовки. Огромная 122-миллиметровая пушка превратилась в мое личное оружие…

Финны на поляне перед орудием. Финны у опушки. Стреляют, собираются группами, перебегают с места на место. Вражеские пулеметы и автоматы, сея пули, не дают мне возможности голову поднять.

Я свернулся клубочком между железными станинами орудия, раздвинутыми на снегу в форме ласточкиного хвоста.

К панораме подойти — и думать нечего. Да и лишне. Стреляю прямой наводкой. Поднимаю над головой руку, открываю затвор. Поднимаю снаряд и закладываю. Таким же порядком посылаю заряд. Затем, действуя одновременно поворотным и подъемным механизмами, ловлю белофиннов «на мушку», а попросту сказать, прикидываю на глаз, куда, в какую группу выгоднее ударить.

Финны — ни минуты на месте. Все время перебегают. Я это учитываю. Навожу не в бегущих, а перед ними.

Навел. Раз! — дергаю за шнур, конец которого тут же, у меня на коленях.

Выстрел.

Осторожно бросаю взгляд вперед, проверяю исполнение.

Разнесло белофиннов в прах…

Опять тянусь рукой вверх, открываю замок. Вываливается на меня стреляная гильза.

Опять заряжаю орудие. Опять, улучив момент, стреляю по скоплению противника.

Кончаются снаряды, а раскупоривать новый ящик долго, канительно. Схвачу целый ящик, подниму — да ребром о станину орудия. Хрясь! — снаряды вылетают из ящика.

Я закладывал снаряд в орудие, даже и не глядя — свернут колпачок или не свернут. Где уж тут колпачки сворачивать, — станешь разбираться, так самого свернут.

Финны то тут, то там. Работаю, а сам только и оглядываюсь по сторонам. То и дело приходилось пускать в ход винтовку или револьвер. Тут у меня на станине, как на полочке, — и ружейные патроны и револьверные. Полный арсенал наготове.

Идет бой. Жарко.

Командир дивизиона капитан Хоменко, собрав позади с десяток бойцов, прибежал с возгласом:

— Товарищ Маргулис! Иду на помощь.

Раненый командир тотчас скомандовал:

— В атаку! За Родину! За Сталина!..

И бросился, возглавляя горстку бойцов, вперед.

Но и после этой атаки финнов оставалось еще немало, и они продолжали свои попытки захватить батарею, действуя против нас группами по 15–20 человек.