Бои на Карельском перешейке - Гурвич М. "Составитель". Страница 31
Но Кириллов с необычайной для него настойчивостью и горячностью доказывал, что повышенная температура и румянец— Это попросту результат волнения, вызванного неудачей прошлой ночи, болезнь его как рукой снимет, если ему все-таки разрешат пойти в разведку, и вообще — это не болезнь, а сущие пустяки. В конце концов он убедил Ватагина.
Изведанным путем опять двинулись разведчики в обход «Миллионного» к дальней огневой точке…
Вот и она. Без единого звука расположились люди под командой Герасименко у амбразур дота, готовые в любую секунду забросать их гранатами.
Кириллов взобрался на купол дота, охраняя все подходы.
Саперы под руководством Ватагина заложили под дверь каземата взрывчатку.
Изнутри слышались спокойные голоса финнов — там никого не ждали.
Саперы отошли, готовясь зажечь запальную трубку. Только Кириллов не покидал поста. Да он не так уж и беспокоился за свою сохранность: взрывчатки заложили немного — лишь бы дверь вылетела. Поэтому вряд ли поранит.
Закладывать порцию поосновательней — так, чтобы взлетел весь дот, — Ватагин счел невыгодным. Во-первых, от такого «угощения» может не остаться ни одного живого среди гарнизона дота — и «языка» тогда не добудешь. Во-вторых, переполох произойдет чересчур большой, уходить придется с трудом: шутка сказать, целый дот в тылу на воздух взлетел! А взрыв не слишком большой мало ли от чего может произойти — хотя бы от собственной неосторожности команды дота. Конечно, переполох все равно будет, но как раз такой, что нашим разведчикам удастся под шумок благополучно вернуться назад…
Ватагин командует саперам:
— Зажигай!
Огонь струйкой бежит по шнуру. Вот он подскочил к двери. Легкое шипение. Мгновение тишины… Взрыв!..
Дверь рухнула наземь.
Тревожно озираясь, выскочил наружу какой-то финн.
Бросился на него сверху Кириллов, навалился Ватагин с саперами.
В дыру, образовавшуюся на месте двери, разведчики кинули несколько гранат, чтобы больше из дота никто уже не выскакивал! Пойманного финна связали, уложили в лодочку для перевозки раненых, которую захватили с собой, и — ходу!
Они видели, как к поврежденному доту спешили с разных сторон группы финнов… Где-то вспыхнула паническая стрельба.
Воспользовавшись тем, что внимание противника сосредоточилось на неожиданном взрыве в собственном тылу, наши разведчики довольно спокойно миновали передний край белофинской обороны.
Товарищи в части не знали, куда усадить героев. Потчевали их сладостями, отказываясь от собственного пайка, расспрашивали обо всех подробностях вылазки. В блиндаж приходили все новые и новые люди, настаивая, чтобы им повторили всю историю сначала.
Только сейчас Кириллов почувствовал, что он действительно болен. Он даже отказался от угощения…
В штабе тем временем допрашивали «языка».
С быстротой выстрела облетела дивизию весть о подвиге ватагинских разведчиков. Каждый командир, каждый мало-мальски инициативный боец стал строить собственные планы разведки, захвата «языка», разрушения дота. Пример ватагинцев поднимал людей на новые героические дела, звал к окончательному разгрому врага…
Советское правительство высоко оценило доблесть смелых разведчиков. Ватагину и Кириллову присвоено звание Героев Советского Союза, Герасименко награжден орденом Ленина. Многие другие также отмечены наградами.
Сейчас, через год, мне уже трудно вспомнить все числа, когда ходил в разведку. Точно помню лишь, что ходил шестнадцать раз — до того самого дня, пока не ранили. Единственное, что навсегда врезалось в память, — дата первой разведки, хотя эта разведка была и не так уж интересна.
В первой половине января, после того как мы достигли Хотиненского узла линии Маннергейма и убедились, что без предварительной подготовки не преодолеть его, наша часть заняла оборону. В этот период все активные действия нашего стрелкового батальона, где я работал помощником начальника штаба, свелись преимущественно к разведке.
Каждый раз, ставя задачу разведчикам, я мечтал: «Вот кабы мне с ними пойти…» Конечно, не у одного меня такое настроение было: любой наш командир и боец за честь считал оказаться в разведывательной группе.
Одна такая группа была создана по предложению командира батальона старшего лейтенанта Мешкова (теперь Герой Советского Союза). Товарищи в нее подобрались — один к одному. С такими не то что в разведку — к черту на рога идти не страшно.
Командовать группой было поручено мне, и 18 января я впервые отправился «в гости» к белофиннам.
Ночь — глаза выколи. Вышли в 12 часов. Было это правее Кархулы, у опушки леса. Мост через речонку миновали спокойно— финны нас не заметили. Пошли дальше. Наткнулись на проволочное заграждение. Искушение возникло большое: чего перед ним зря задерживаться, когда нас не обнаружили? — взять да перерезать! Но удалось пересилить нетерпение: разведчику торопиться никак нельзя.
Залегли мы молча возле проволоки. Знаешь, что рядом с тобой свои же, а видеть их не видишь. Только немного погодя глаза привыкли к темноте.
Услышали скрип снега за заграждением. Еще пристальнее вглядываемся. Наконец, разобрали: финские часовые на бугорке ходят. Чуть подальше — другой бугорок, и там тоже часовые. Ага! Значит, мы наткнулись на укрепления. Удачно вышли!
Дождались, пока смолкли шаги часовых (должно быть, они за доты ушли), и в тот же момент перерезали проволоку. Решили: зайдем сперва в тыл, затем с тыла подберемся к этим дотам, да и оседлаем их. А тут наши по выстрелам поймут, в чем дело (или, может быть, связного к ним пошлю для большей верности), подоспеют на помощь, и мы захватим доты.
План был рискованный, но приняли его с воодушевлением.
Однако едва мы перевалили через высотку, как услышали скрежет железа, звон лопат, удары ломов, тарахтенье автомобильных моторов. Грузовики приходили, их разгружали, затем они снова уходили в тыл. Машин было примерно с десяток.
Оказывается, здесь финны рыли траншеи. Хороши бы мы были, если бы предприняли сразу захват дотов: пожалуй, от нас осталось бы одно воспоминание.
Подсчитав примерно численность работавших на рытье траншей (их было человек до двухсот), мы поползли назад. Со сведениями о расположении дотов и новых траншей противника вернулись к своим. Первая же вылазка показала, что никогда не следует пренебрегать скрытностью. Выгоднее, может быть, два-три раза сходить в разведку с одной и той же целью, лишь бы ни в коем случае не обнаруживать себя.
Следующую разведку я провел, кажется, два дня спустя. Задачу нам поставили — добыть «языка». Вышли опять ночью, в два часа. Приблизились к проволочному заграждению, прорезали его. За ним — поляна метров в шестьдесят длиной, дальше — лес.
Поползли но поляне, наткнулись на брошенные окопы. Окопы были только что покинуты: в них не было снега, хотя в это время шел густой снег. Значит, ясно: тут сидел финский полевой дозор. Он заметил нас и решил отойти, заманивая в глубину своей территории.
Я приказал разведчикам остановиться и выслал вперед парный дозор: помощника старшины Крамаренко и старшину Лебедева.
Через несколько минут Лебедев приполз и доложил: так и есть— впереди ловушка.
Пришлось изменить маршрут: двинулись мы теперь левее, тем более, что оттуда какой-то шум слышался. Но только вступили на стежку, как по нас застрочили три станковых пулемета. Мы залегли. Пулеметы не унимаются. Головы поднять невозможно. Должно быть, финны заранее пристреляли эту стежку.
Что тут делать? Решил: выдвину ручной пулемет правее— пусть отвлечет на себя огонь, а сами в это время отойдем. Так и сделал. Но финны заметили, что от нашей группы отделились лишь два человека, и перенесли на них огонь только одного пулемета.