Бои на Карельском перешейке - Гурвич М. "Составитель". Страница 8
Вдруг недалеко разорвался снаряд, за ним — второй, почти у дота. Волной воздуха меня подхватило и ударило об стену. Не успел придти в себя, как разорвался третий снаряд — у самого прохода…
Сколько я лежал без памяти — не помню. Очнулся от боли. В доте совсем темно. Нащупал рукой больное место на бедре — чувствую мокро, торчит что-то твердое. Закусив губы, вытащил осколок, хотел перевязку себе наложить, да сразу вспомнил, где я нахожусь, и ползком добрался до прохода.
Послышалось, что сзади кто-то возится… «Теперь, — думаю, — конец! С другого прохода подошли».
Взял пистолет, прижался к стене, жду…
На небе к тому времени тучи разогнало, звезды заблестели, показалась луна.
Снова услышал шорох. Теперь совсем близко… Вижу: среди убитых шюцкоровцев поднимается один. Проползет немножко и снова ляжет, потом опять ползет, а в руках финка блестит.
«Недобитый или притворялся?..»
Еще ближе ко мне подползает. Он меня как будто не видит, а я его при луне отчетливо вижу. Только я поднял пистолет, как он кинулся на меня. Но я успел его уложить и… снова потерял сознание.
На этот раз я очнулся от грохота. Мой подвал дрожал, как будто его трясла лихорадка.
«Танки! — подумал я. — Значит, наши прорвались!»
Стало легче на сердце. А рана ноет нестерпимо. Собрал я свои пожитки. Поджидаю своих, прислушиваюсь.
Где-то рядом говорят. Узнал я голоса Зуйкова, Сидорова, Богданова из моей роты.
Взял оружие, выхожу к ним.
— Товарищи! — кричу. Они ко мне бегут. Обрадовался, что свои подошли, и они мне тоже обрадовались.
— Мы думали, Галахов, что вас и в живых нет, — говорит Богданов. — Нам Сверличенко про все рассказал… Герои вы, одно слово!
— Ничего! Все в порядке, товарищи. Мне еще жить хочется. Где командир? — спрашиваю я у них.
— А чего хромаете? Ранили, что ли? — спрашивает меня Зуйков.
Тут я почувствовал боль в ноге. Понял, что меня и в ногу ранили. Но вижу — бойцы в наступление идут. Решил их не беспокоить:
— Ногу отсидел.
— То-то, богатырь! Командир роты в той лощине. Там найдете его командный пункт.
Пошел я в лощину, чувствую, что не могу идти. Опираюсь на винтовку, зубами скриплю, а иду. Нашел командира, докладываю:
— Занял вражеский дот. Удерживал его до прибытия наших частей. Имею потери — четыре человека.
Хотел было доложить, что ранен я, да увидел его сумку и вспомнил про офицерские сумки в доте. Как же это я забыл их взять с собой? Может, там важные документы — карты я сам видел.
— Товарищ командир роты, разрешите вернуться в дот? Я там с убитых офицеров сумки снял с картами и документами. Принесу их.
— Идите, только возьмите с собой нескольких бойцов, — сказал командир.
Иду я с бойцами обратно в дот. Иду и чувствую, что сил моих нет, а вида не подаю. С бойцами шучу, стараюсь показать, что не ранен.
Забрали документы, принесли их на командный пункт, сдали командиру роты. Он меня отправил на отдых.
Кое-как добрался я до сарая. Снял обувь, перевязал ногу, а снова сапог надеть не могу. Ногу всю разнесло, да и бедро болит отчаянно. Все же кое-как обулся.
Зовут ребята ужинать. Откуда только у меня аппетит появился. Так никто из товарищей и не заметил, что я ранен. Только на другой день увидели. Не хотелось ехать в госпиталь, да врача уговорили:
— Ранение, Галахов, серьезное. Обязательно ехать надо.
Пришлось уехать, а не хотелось. Жалко было с товарищами расставаться.
И то сказать: пробыл один день на фронте и сразу же угодил в госпиталь.
Вернулся я на фронт только 24 января.
В ночь с 29 на 30 ноября был получен приказ командующего о переходе границы.
Наступило 30 ноября 1939 года. Было еще темно, но люди были в полной боевой готовности. Техники еще и еще раз осматривали самолеты, летчики проверяли вооружение. Стрелка часов подходила к восьми. Как только она стала на цифру восемь, весь горизонт сразу побагровел от вспышек орудийных выстрелов. Раздался залп многих сотен орудий. За первым залпом последовала непрерывная канонада.
Рассвело. По небу плыли низкие густые облака. Вылетать в такую погоду нельзя. А все так рвались сразиться с противником! Ждали весь день, но так и не пришлось вылететь.
Утром 1 декабря все поднялись в хорошем настроении. Погода явно улучшалась. Сидим в самолетах, ждем приказа о вылете.
Вдруг из землянки, где помещался штаб эскадрильи, выбегает командир… «Запускай моторы!» — раздалась команда. Летчики и техники только этого и ждали. Вмиг заревели моторы. Не прошло и нескольких минут, как эскадрилья была в воздухе и взяла курс на Выборг.
Подлетая к границе, мы увидели сплошное зарево. Дым от пожарищ поднимался высоко. Еле пробились через него.
Наконец, линия фронта осталась позади, мы — над территорией противника. Молчит земля, как бы притаившись и выжидая; на ней не видно ни одного живого существа, как будто все вымерло.
Все напряженно смотрят вокруг. Вдали появляется точка. Она все увеличивается и приближается к нам. По сигналу командира эскадрильи Шинкаренко, ныне Героя Советского Союза, идем навстречу. Уже вырисовываются контуры вражеского самолета, Шинкаренко со своим звеном бросился на него, и тот, не ожидавший встретить нас так далеко от линии фронта, стал падать, сбитый меткими пулями Шинкаренко и Григорьева.
Выполнив задание, мы взяли курс на свой аэродром. Линия фронта хорошо выделяется пожарищами на финской территории. Еще несколько минут — и мы дома. Так получили мы боевое крещение…
Мы прикрываем свои войска, которые форсируют реку Тайпален-йоки. За рекой находится укрепленный район противника. Звено старшего лейтенанта Ларионова, ныне Героя Советского Союза, в котором шли лейтенант Покрышев и я, получило задание прикрыть переправу, а затем сбросить листовки над укрепленным районом.
Заревели моторы — и мы в воздухе. Внизу находятся наши войска. В предутренней мгле они еле различимы. Патрулируем над рекой и видим, как наши наводят понтоны. Бьет артиллерия. Хорошо видно, как рвутся снаряды в укрепленном районе противника. Но вот по нашим самолетам стали бить зенитки, снаряды разрывались слева от нас. Мы отошли от этого места.
Когда нас сменило другое звено истребителей, мы пошли в укрепленный район противника со стороны Ладожского озера, чтобы сбросить листовки. Облачность местами доходила до 100 метров. Шли на высоте 70–80 метров. В пути попали под зенитный огонь. Ларионов и я шли рядом, а Покрышев отстал, и когда мы выскочили на пункт, противник открыл огонь из пулеметов. Мы не видели, откуда стреляют, но Покрышев, шедший сзади нас, заметил огневую точку и молниеносно атаковал ее. Ларионов также повел атаку на зенитную точку. В первый момент противник отстреливался, но, когда мы засыпали его свинцом из пулеметов, огневая точка замолчала. Это была наша первая встреча с зенитками противника. После мы часто попадали под обстрел зениток, но всегда было достаточно нескольких очередей, чтобы противник прекратил огонь.
Утро 23 декабря. Замечательная погода— «миллион высоты», как говорят летчики. Снег так и похрустывает под ногами. Среди летного состава оживление, слышны смех и шутки летчиков, рассказывающих о неожиданных столкновениях и встречах с врагом. Звонок телефона. Сразу все замолчали. Звонят из штаба. Шинкаренко получает задание на вылет. Лица у летчиков засияли, — опять есть работа, а то сидеть скучновато. Блеснули на солнце винты, и воздух вздрогнул от мощного рева моторов. Вот уже самолеты пошли на взлет, построились и двинулись к линии фронта. Техники провожают взглядом свои машины, затем идут в землянку отогреться: ведь у них будет много работы, когда вернутся самолеты.