Королевство на грани нервного срыва - Первухина Надежда Валентиновна. Страница 26

— Может быть. Но для меня это месиво со странным запахом, на которое я даже смотреть не могу.

— Гм, может что испорчено. Дайте-ка вилку.

Я попробовала салат. Все нормально, как положено, и соли в меру, и перцу, и огурцов. Незаметно я умяла весь салат под восхищенным взглядом Маттео.

— Ну вот, а вы боялись. Маттео, чем же вас тогда кормить?

— Я привык есть перловую кашу и ржаные сухари.

— Понятно, тюремный рацион. Подумайте, может, перейти на гуляш, супы, хотя, конечно, мы разорены и кухня будет скромной, но все-таки. Я не могу позволить своему другу питаться, как дворовая собака.

Маттео посмотрел на меня так… Так…

— Я готов есть хоть гвозди за то, что вы назвали меня своим другом.

— Нет! — коварно воскликнула я. — За это я приучу вас пить чай с печеньем!

И я чмокнула его в щеку. Ту самую, на которой было раньше родимое пятно. Секунд двадцать мне казалось, что Маттео от этого поцелуя умрет на месте. Он так посмотрел на меня… Можете сами решить как.

— Идемте, я покажу вам наш замок. Конечно, раньше он был пороскошней, но и сейчас годится для житья.

И мы пошли.

— Вот это — малая столовая, Маттео. Здесь в основном питались мы с Оливией, ибо герцог будними днями всегда заказывал еду в свой кабинет на галерее.

— А почему он не хотел есть вместе с вами?

— Вы полагаете, покойничек был сама любовь и приятность? Вы ошибаетесь. Может, конечно, на официальных приемах он и блистал человеколюбием, остроумием, элегантностью и всем, о чем можно подумать, читая его стихи. На самом же деле это был хмырь из хмырей, который никого терпеть не мог, особенно свою дочь.

— Как же вы вышли за него замуж? Он принудил вас?

Я рассмеялась:

— Скорее уж я его. Герцогству грозила серьезная опасность, и для того, чтобы ликвидировать ее, мне пришлось силком затащить герцога в венчальную часовню. А он и внимания не обратил! Правда, иногда бормотал что-то типа «вы герцогиня, вам и выбирать обивку кресел» или «не мешайте мне творить». Так что вряд ли я страдаю любовью к старине. Тем более к старине, коего звали Альбино Монтессори.

Произнеся его имя, я поежилась, потому что меня словно холодом обдали.

— Как странно, — сказал Маттео. — Будто открыли двери в погреб.

— Дух покойного летает, наверно, — беспечно молвила я. — Не бойтесь, Маттео, я сумею за всех нас постоять!

— Мне бы хотелось, — медленно молвил Маттео, — самому произнести эти слова.

Ой, ой, ой, вот она, пресловутая мужская гордость! То, что писюлина шестнадцати лет может из грязи золото лепить в буквальном смысле — это все, как говорится, бабкина стряпня, а вот если б он сам золото лепил, и мечом махал, и галактики взрывал — вот это дело, это правильная постановка вопроса! Конечно, его задевает: я — писюлина и вон какая крутая, а он пожилой уже…

— Маттео, сколько вам лет?

— Двадцать девять.

Конечно, пожилой. Какие там могут быть силы. Будем считать, что в Кастелло ди ла Перла он вышел на пенсию.

— Почему вас вдруг заинтересовал мой возраст, Люция?

— Да так. Выглядите молодо, подтянуто.

— Я занимаюсь упражнениями с мечом и протазаном с восьми лет.

— Вы что же, рыцарь?

— Нет, я не посвящен. Я простолюдин, сирота. В пять лет меня, голодного и оборванного, нашли в доках Бердаунского порта. Я даже говорить не мог, ну вот и отдали меня в сиротский приют, где я очень скоро превратился в истощенного, но злобного и не дающего себя в обиду волчонка. Однажды в приют пришел старик рыцарь, который был смертельно болен, но при этом он хотел передать кому-то достойному все свое мастерство. А тут как раз завязалась драка, и он выбрал меня в ученики. Сначала я осваивал кинжал, подрастая — меч, протазан, алебарду, лук, метательные ножи. Умирая, учитель сказал, что самое главное в его учебе — мастерство понять и не убить. Я очень долго скорбел после его смерти, я не хотел быть среди людей и устроился комендантом тюрьмы. У меня там было два любимых занятия — снова и снова упражняться в технике боя, доводя ее до совершенства…

— А… второе?

— Молиться Всему Сущему о душах всех заключенных.

— Маттео, невеселая была у вас жизнь.

— Жизнь не обязательно должна быть веселой. Главное — понимать, что ты в этой жизни нужен. Я был нужен заключенным, я молюсь за них и сейчас.

У меня встал ком в горле, я взяла Маттео за руку и сказала:

— Тогда помолитесь за Оливию и меня.

— Да.

Мы некоторое время стояли так, не разнимая рук, и это было удивительно приятное ощущение, и молчание, повисшее меж нами, почему-то пахло одуванчиками. Словно Маттео обрызгали особыми одуванчиковыми духами.

— Ну, что мы все стоим и стоим, — засмеялась я, не выпуская его руки. — Идемте дальше осматривать замок.

Сильно поредевшая коллекция картин не произвела на Маттео какого-то впечатления, а вот в музыкальной комнате он залюбовался старинным малым домашним органом, и я решила, что надо будет как-нибудь пригласить органиста и устроить концерт. Хотя нет. Орган — инструмент с тяжелыми, мрачными регистрами, пусть лучше приедут скрипачи или арфисты…

— А сейчас я покажу вам наш арсенал, заодно и сама проверю, что там осталось после массового бегства крыс с корабля.

Мы спустились в арсенал и попросили дежурного открыть нам его. Дежурный вздохнул и повиновался.

— Да, — осмотревшись, сказала я. — Взяли все, что к полу не приколочено.

— Не совсем, моя госпожа, — Маттео с видимым сожалением выпустил мою руку и взял два довольно неприглядных меча. Вот эти — отличной старой ковки! Я поработаю над ними, и они засияют, как солнце. Арбалеты хорошие.

— Всего два.

— Луков наделаем. Я умею.

— Извиняюсь, — дрожащим голосом спросил дежурный, — а мы с кем-то воевать собираемся?

— Кто знает, дорогой, — ласково сказала я. — Жизнь — штука непредсказуемая.

Пока Маттео договаривался с дежурным, я поняла, что лучшее место, которое наверняка понравится Маттео помимо арсенала, — это замковая библиотека.

Так оно и было. Вид высоченных шкафов с книгами, ряды стеллажей, столы, заваленные манускриптами и пергаментами, — он прямо ахнул.

— Вы любите читать, Маттео?

— Да! Даже больше, чем драться на мечах.

— Ой, досада, а я уж хотела попросить вас стать моим учителем фехтования.

— О, это почту за честь!

— Не переживайте, у нас на все хватит времени…

Я уже сказала «у нас»?!

Странно это как-то.

— Мы с Оливией почти все время проводили здесь. Если, конечно, не лазили в винный погреб. Вы не подумайте, мы не пьяницы там какие-нибудь! Просто мессер Софус, открывая нам ту или иную бутылку… то есть истину Мироздания, так иногда все сложно закручивал, что наши бедные девичьи мозги просто не справлялись. Все эти наночастицы, кванты, фракталы, теория струн… Разве такое на трезвую голову поймешь?

— А кто такой мессер Софус?

— О, это великий ученый и хранитель самых-рассамых основ Мироздания! Он такой мудрый, он гений! И он спас мне жизнь. Я его просто обожаю.

— Как же это было?

— Я училась в пансионе благородных девиц и очень от этого страдала. Там мы и встретились с мессером Софусом, и он изменил мою жизнь — я стала компаньонкой дочери герцога Альбино…

…Опять неприятный холодок.

— Потом мы с Оливией вообще подружились и решили стать сестрами. Только сейчас моя сестра в беде.

И я рассказала Маттео, как прозвучала в нашем замке гибельная песня, как Оливия впала в летаргический сон, и у меня не получается разбудить ее, как погиб сам герцог Альбино и почему меня объявили ведьмой…

— Такие дела, — завершила я. — Я вам еще не надоела своей экскурсией?

— Люция, что вы, я в восторге от вас, в смысле, от всего, что вы рассказываете!

Оговорочка, а приятно. И не такой уж он пожилой. Морщин нет, седины нет, стройный, подтянутый. Мою руку держит так, будто она из хрусталя, прямо королевой себя чувствуешь.

— Маттео, я хочу показать вам нашу с Оливией бочку.