Свет мой зеркальце, скажи… (СИ) - Риз Екатерина. Страница 73

— Надеюсь, что парой ребятишек, бабушка.

Я стукнула его по коленке, чтобы никто не видел, а своё смущение запила вином. Кажется, я это сделала зря, Галина Николаевна хмуро наблюдала за тем, как я пью. Лучше бы я перепёлку доела, но подумала об этом я слишком поздно.

После ужина все перебрались обратно в гостиную, туда принесли кофе, ликёр и мороженое.

Пить я больше не хотела, и, наверное, никогда больше не буду, каждый раз стану вспоминать взгляд Роминой бабушки в упор. Она окончательно поставила на мне крест. Явилась с голой спиной, имеет сомнительную профессию и пьёт вино, как воду. Вот как жить?

Чтобы как-то скрасить свою неудачу, я съела мороженое, посидела у Ромочки под боком, слушая, как он разговаривает с дедом. Вот надо сказать, что Павел Романович не рассуждал о нашем с ним браке, не раздумывал, подходящую ли жену себе выбрал его внук, да и говорил он с энтузиазмом в основном на отстранённые темы, оставив заботу о семье, по всей видимости, жене. Но в какой-то момент я мужчин оставила, поднялась, прошлась по гостиной, приглядываясь к картинам и без сомнения старинным фарфоровым и бронзовым статуэткам.

Потом к роялю подошла. У нас дома всегда было пианино, для рояля в стандартной двухкомнатной квартире места, конечно же, не было. Но в музыкальной школе я играла на рояле, но как же давно это было! А после смерти бабушки я и за пианино дома не садилась, не могла себя пересилить. Мне казалось неуместным играть для самой себя, в пустой квартире. А сейчас провела пальцами по клавишам, и у меня неожиданно вырвался вздох.

— Мальчик, твоя жена играет? — Марк Бернардович наблюдал за мной, а вопрос задал почему-то Роме. Я голову повернула. Ромка выглядел растерянным, на меня смотрел, и я ответила за него:

— Играю, Марк Бернардович. Но очень давно не садилась за рояль. Со времён музыкальной школы.

— Вы не устаёте нас удивлять, — проговорила Галина Николаевна, многозначительно поглядывая на внука. — Вы закончили музыкальную школу?

— Бабушка преподавала в музыкальной школе, всю жизнь. Странно было бы мне не закончить музыкалку. — Я на Гровера оглянулась. — Можно?

Тот милостиво кивнул, и я присела на табурет. Пальцы заскользили по клавишам, я осваивалась, вспоминала. Затем начала играть, любимый бабушкин вальс. Несколько минут полузабытья, я даже о Роме в это время позабыла, и о людях, что за мной наблюдали. Даже не думала, что меня это настолько встревожит, я играла, а думала только об одном: больше двух лет я этого не делала. Как так получилось? Я играла всю жизнь… кажется. Бабушка играла, потом меня научила, я росла на этой музыке. А последние два года старательно её избегала, чтобы не вспоминать, не задумываться.

Когда прозвучали последние ноты, мои пальцы замерли, и я сама замерла. А затем руки отдёрнула, испугавшись, и даже крышку закрыла. Не хотела больше касаться клавиш. Роман Евгеньевич подошёл и присел передо мной на корточки. Я, наконец, смогла сглотнуть.

— Липа. Всё хорошо?

— Я не плачу, Рома, — тихо сказала я.

— Я тебя люблю, — также тихо проговорил он.

Я снова положила руку на крышку рояля, а мужу улыбнулась.

15

— Это же надо было так, — расстраивалась я на следующее утро. — Я разревелась, как дура.

— Во-первых, не разревелась, — заспорил Рома, наблюдая за мной. — Всего лишь глаза были на мокром месте.

— Настолько, что пришлось подправлять макияж!

Ромка зарычал в бессилии, но когда мы с ним взглядами встретились, он улыбался.

Натуральный притворщик и довольно неплохой актёр. Меня это беспокоит.

— Липа, перестань переживать из-за пустяков.

— Это не пустяки. Твоя бабушка наверняка решила, что я истеричка. — Я остановилась перед кроватью, на Ромку посмотрела и откровенно ахнула. — А что подумал твой дед?

Ромка, гад, засмеялся. Я стукнула его по ноге думкой.

— Хватит смеяться надо мной! Твои родственники решат, что ты женился на психопатке!

— Лучше на психопатке, чем на шлюхе. Это хотя бы лечится.

Тут я ахать и ужасаться не стала, лишь на полном серьёзе поинтересовалась:

— Рома, ты дурак?

Он руками развёл.

— Что? Так обстоятельства складываются, детка.

Я на кровать присела, повернувшись к нему спиной, и для самой себя проговорила:

— Во что я ввязалась?

Роман Евгеньевич ко мне ближе подобрался, обнял меня и поцеловал в щёку. Ласковым шёпотом попросил:

— Липа, не расстраивайся. Всё хорошо. Ты им понравишься. Уже понравилась.

— Глупости, — оборвала я его. — Не могла я им понравиться. Я вела себя странно.

— Это как раз признак нормальности.

Я по руке его стукнула.

— А всё ты виноват!

— Я?

— Конечно. Почему ты не сказал мне, что на ужине будут твои бабушка и дедушка? Я бы подготовилась. Хотя бы, платье надела… подобающее.

— Это какое? Шерстяное?

Я окончательно поняла:

— Ты ничего не понимаешь.

— Да? Ну и ладно. Возвращайся в постель.

— Одиннадцать утра, — напомнила я ему. — Какая постель? Вставай, я приготовлю тебе нормальный завтрак.

Проснулись мы в восемь, и до одиннадцати Роман Евгеньевич уже дважды делал вылазки на кухню за бутербродами. Он бы ещё несколько часов так продержался, но валяться до обеда, пусть и в субботу, в мои планы не входило. Поэтому я ещё раз его поторопила:

— Вставай. Ты обещал мне прогулку.

Я поднялась, а вот Ромка на подушки рухнул.

Рома — мужчина, ему моих переживаний не понять. Он собой всегда доволен, или почти всегда.

По крайней мере, считает, что если он сделал что-то не так, то это чистая случайность, и к нему лично, по сути, эта случайность никакого прямого отношения не имеет. Ему не придёт в голову анализировать пустяки и неурядицы, он, как все мужчины, мыслит глобально. А я переживала из-за платья, из-за неуместного слова и взгляда и пыталась понять и представить, как всё исправить и в следующий раз обязательно произвести благоприятное впечатление. Если бы не задел, что мне Лада в наследство оставила, всё было бы гораздо проще. Я была бы сама собой, улыбалась и знала, что сказать. А в данной ситуации мне приходится оглядываться назад и исправлять то, что моя сестра совершенно не собиралась устраивать ни в своей жизни, ни в их общей жизни с Ромой. А он этого никак понять не может. Он считает, что если мы будем держаться за руки на виду у его родственников, то в итоге, когда-нибудь, лет через двадцать пять, они сами всё поймут. И всё само собой таким образом устроится. А до этого момента совсем не обязательно обращать внимание на их подозрительные взгляды и скорбно поджатые губы. Но я не могу не обращать!

Но, не смотря на мою душевную тревогу, совсем скоро я почувствовала себя лучше. Готовила завтрак, кружила по кухне, раздумывала обо всём происходящем, и вдруг поймала себя на мысли, что всё равно счастлива. Этим утром, в данную минуту, я счастлива тем, что готовлю завтрак любимому мужчине, довольна переменами, случившимися в моей жизни, и уже могу сказать, что довольна своим домом и перспективами. Призадумавшись именно о перспективах, я остановилась у окна, облизывая ложку с мёдом. Роман Евгеньевич приблизился ко мне сзади, обнял и шутливо навалился. Я рассмеялась, а он спросил:

— О чём задумалась? Опять о платье?

— Нет. Чёрт с ним, с этим платьем. Хотя, оно мне нравится.

— Это замечательно. — Ромка погладил моё тело под халатом. — А думала о чём?

— О тебе.

— Это ещё лучше.

— Рома, когда нас разведут?

Он помолчал, переваривая. Затем хмыкнул.

— Вот этот вопрос меня как-то не радует.

— Ты же говорил, что это формальность.

— Твой дорогой Миша держит руку на пульсе, не беспокойся.

— Господи, сколько пафоса. Оставь мальчика в покое.

— Липа, к твоему сведению, мальчик старше тебя на два года.

Этому я на самом деле удивилась.

— Правда? А он выглядит таким трогательным, что во мне просыпается материнский инстинкт.