Петлистые времена (Повести. Рассказы) - Лукина Любовь Александровна. Страница 4
Но рассвет наступил, и обессиленная Чага вдруг осознала, что самые опасные места остались позади. Возле размолотой металлом рощи она нашла брошенное полуобвалившееся укрытие, кое-как освободила зверей от ноши и, прикорнув под земляной стенкой с белыми торчащими корешками, провалилась в сон.
Проснулась от ощущения опасности — стальная птица взбудоражила металл по всей степи. Голова была тяжелая, усталость разламывала суставы, но надо было уходить. И на этот раз быстро, не дразня судьбу и не жалея животных…
Рядом застонал мужчина. Запрокинутое лицо его уже не было счастливым и розовым, как вчера, — бледное, искаженное страданием, запекшийся рот мучительно приоткрыт. Чага коснулась щеки незнакомца и подивилась гладкой шелковистой коже.
«Нежный, — с сожалением подумала она. — Не выживет…»
Выбралась из укрытия и направилась к изломанной роще, где дерзко поднимал ярко-желтую голову цветок на мясистом стебле, чудом уцелевший в эту ночь. Как и сама Чага.
Она не стала срывать его — радом были другие, срубленные. Выкопала несколько луковиц, наполненных горьким целебным соком, потом, привлеченная жужжанием, выпрямилась, всмотрелась.
Неподалеку роились мухи, зеленые, со стальным отливом, те самые, что состоят в родстве с металлом, ведут себя, как металл, и приходят сразу же, как только удаляется он. В груде исковерканных ветвей темнела туша навьюченного зверя. Чага сделала шаг к убитому животному и чуть не споткнулась о труп человека.
Это была Колченогая. Пораженная металлом в грудь, хромоножка мечтательно смотрела в небо. Никогда в жизни лицо Колченогой не было таким красивым.
Чага обернулась. Неподалеку лежал Натлач. А рядом — то, что осталось от Матери…
Она нашла всех. Из людей живым не ушел никто. Им даже некуда было податься, прижатым к роще. Стрый оказался прав: старая дура все-таки погубила семейство. Сам он лежал со снесенным затылком, уткнувшись изуродованным лицом в землю, словно не желая смотреть на то, что натворила Мать.
Со стороны укрытия снова раздался слабый стон, и Чага вспомнила, что в руке у нее лекарственные луковицы, что в яме лежит смертельно бледный, но, судя по стону, живой мужчина, что надо спешить: опустошив степь на севере, металл обязательно двинется к югу…
Взглянула еще раз на громадное беспомощное тело Стрыя и пошла обратно. Выдавила содержимое луковиц в черепок, разбавила водой из меха и, приподняв мужчине голову (волосы мягкие, невыгоревшие), поднесла ему черепок к губам. Не открывая глаз, он сделал судорожный глоток и поперхнулся — пойло действительно было очень горьким.
— Пей, — велела Чага. — Надо.
Отдохнувшие звери бежали по разоренной степи размашистым крупным шагом. Рыжая самка почему-то перестала хромать — видно, притворялась, хитрая тварь! — и теперь шла, обгоняя Седого на полкорпуса.
— Йо!.. Йо!.. — Чага наконец-то почувствовала себя живой.
Проклятие не сбылось — металл отпустил ее. Мало того, он дал ей мужчину — странного мужчину с нежной, не тронутой солнцем кожей, стонущего от боли, как женщина, и все же двое — это уже семейство, и теперь никто не посмеет поступить с Чагой, как с изгнанницей!
Ее близкие погибли. Но разве они не бросили Чагу в степи? И разве Стрый не предал ее, побоявшись шагнуть за черту и разделить с ней изгнание? Мать часто говорила, что металл справедлив. Да! Он справедлив! Поэтому Рыжая и Седой навьючены всем лучшим, что у вас было!..
— Йо!.. Йо!.. — кричит Чага, и звери послушно удлиняют шаг.
Лишь бы незнакомец выдержал этот переход!.. Ему уже лучше — когда она сажала его в седло, он вдруг очнулся, забормотал, стал даже слабо сопротивляться. Не обращая на это никакого внимания, Чага связала ему ноги под брюхом зверя, а руки приторочила к переднему вьюку.
Он и теперь то и дело приходит в сознание, и тогда лицо его, мотающееся над мохнатым горбом Седого, становится изумленно-жалобным. Незнакомец явно не понимает, что происходит, но это и не важно…
Главное, чтобы он выдержал переход.
Такое ощущение, что кто-то глодал ему череп изнутри.
Влад стоял в неглубокой травянистой низинке и, держа в слабых руках большой костяной гребень, через силу вычесывал лохматое, ни на что не похожее животное. Женского пола и огненно-рыжей масти.
«Главное — не терять юмора, — преодолевая головную боль, думал он. Снимал с зубцов нежные рыжие пасмы и запихивал их в висящий у него на боку мешок. — Нет, кроме шуток, это довольно смешно: пилот первого класса — и занимается черт знает…»
Не дав ему завершить мысль, зверь шумно вздохнул и переступил, норовя поставить чудовищное плоское копыто на ногу Владу, которую тот, впрочем, вовремя отдернул.
— Ты! Ж-животное! — злобно сказал Влад. — А по рогам сейчас?
Животное повернуло безрогую голову и равнодушно посмотрело Владу в глаза. Черт его знает, что за тварь — не то лошадь, не то верблюд. А может, и вовсе лама.
«Ну что за свинство! — с горечью мыслил Влад. — Ну вернулся бы с победой, ну разбился бы в крайнем случае… Но оказаться здесь в таком качестве!..»
Кстати, а в каком качестве он здесь оказался? Кто он, собственно говоря? Пленник? Раб?.. Между прочим, последнее предположение очень похоже на правду. Стоило Владу прийти в себя, как эта кошмарная, дочерна загорелая туземка тут же сунула ему в руки скребок и чуть ли не пинком погнала на работы. И сама трудится, как каторжная, — смотреть жутко…
Влад оглянулся. В пологом, оплетенном ползучей травой склоне чернела прямоугольная яма с бруствером. Из ямы равномерно летели комки земли. Углубляется… Ну правильно — здесь же эти… разрегулировавшиеся противопехотные комплексы, черт бы их всех побрал!.. Как они тогда подгадали ему при посадке в левую дюзу! И всего-то надо было — поставить вовремя пассивные помехи, распылить металлический порошок… А на грунте они бы его потеряли из виду: облучай не облучай, корпус-то поглощающий…
Боль в голове заворочалась, словно устраиваясь поудобнее, и Влад поморщился. Переждав, повернулся к рыжей скотине, занес гребень и тут же в задумчивости опустил.
А ведь его уже, наверное, похоронили… После катапультирования «пташка» сделала, что могла: утащила за собой металлических пираний, задала им трепку, после чего подорвалась. С орбиты это, должно быть, выглядело эффектно. Не менее эффектно, чем взрыв «пташки-2» полгода назад, с той только разницей, что Джей даже не успел катапультироваться…
«Так, — спохватился Влад. — А что это я стою и ничего не делаю? Этак она мне опять жрать не даст…»
Он снова занес гребень и немедленно почувствовал неизъяснимое отвращение к этому, на его взгляд, совершенно бессмысленному занятию. Ну сколько можно вычесывать зверюгу? Утром же только вычесывал! Почему не дать животному обрасти, как следует, а потом уже…
— Чага! — позвал он в раздражении.
Земля перестала лететь через бруствер, и из ямы встала госпожа и повелительница. Темное неподвижное лицо и строгие прозрачно-серые глаза без особых признаков мысли. Вот ведь идолица, а? Хоть бы вопрос на лице изобразила! Нет, стоит смотрит…
— Зачем? — проникновенно спросил Влад, указывая гребнем на вычесанную часть зверя, не слишком, впрочем, отличавшуюся по шелковистости и струйности от невычесанной.
Чага смотрела. Казалось, услышанное проникает в ее сознание не прямиком, а по каким-то извилистым, хитро выточенным канальцам. Наконец темные губы шевельнулись. Одни только губы, лицо так и осталось неподвижным.
— Надо.
Коротко и ясно. Надо. Первое туземное слово, понятое и выученное Владом. Да и как не выучить, если на любое недоумение следует один и тот же ответ: надо!..
Вчера она поймала в силок какого-то суслика и вручила Владу с тем, чтобы тот свернул ему голову. Влад, естественно, отказался с содроганием. Сверкнула глазами, выхватила зверька и, прижав к плоскому камню, коротко хрустнула кремневым рубилом. У Влада аж все внутри перевернулось. Обаятельный такой зверек, полосатенький… Тушку натыкают на прут, чем-то поливают и жарят над костром, укрепив в наклонном положении…