Песни и сказания о Разине и Пугачеве - Автор неизвестен. Страница 69

Рассказы о жизни Пугачева (два варианта № 33, 45) включают в себя почти весь цикл уральских преданий о пугачевщине (уход «Петра Федоровича» из дворца; скитания; приход к яицким казакам; женитьба на Устинье Кузнецовой; эпизоды узнавания «Петром Федоровичем» старых знакомых; рассказ о гибели врагов «Петра Федоровича», о смерти «Петра Федоровича» и т. д.). Эти эпизоды встречаются и отдельно, превращаясь в самостоятельные рассказы.

Все уральские предания объединены одним композиционным центром (Пугачев — подлинный царь, это настоящий Петр III). К этому центру все сводится, им все объясняется. В рассказы вплетены моменты дворцового переворота, окруженные яркими бытовыми подробностями. Уход Петра Федоровича легенда объясняет ссорой («несугласьем») с женой, которая приревновала его к заморской принцессе или (по другому варианту) к Елизавете Воронцовой. Об этой известной фрейлине двора Петра III, Елизавете Романовне Воронцовой, упоминает и Екатерина II в своих «Записках». (Записки имп. Екатерины II, «Исторический вестник» 1906, IX, стр. 701). О взаимоотношениях Петра III и Елизаветы Воронцовой сложилась даже песня, имевшая некоторое распространение в Москве. В 1764 г. по поводу нее возникает переписка, которую в делах Гос. архива (VII, 2164) обнаружил А. Н. Пыпин. (Дела о песнях в XVIII в. Изв. русск. яз. и словеон. Акад. Наук, 190& т. V, стр. 587 и сл.).

Песня приложена к «делу»:

Мимо рощи шла одиниохонька,

Одиниохонька, младехонька,

Никово в роще не боялася,

Я ни вора, ни разбойничка,

Ни сера волка, зверя лютова.

Я боялася друга милого,

Своего мужа законнова,

Что гуляет мой сердечный друг В зеленом саду, в полусадничке,

Ни с князьями мой друг, ни с боярами,

Ни с дворцовыми генералами.

Что гуляет мой сердечный друг Со любимой своец фрелиной,

С Лизаветою Воронцовою.

Он и водит за праву руку,

Они думают крепку думушку,

Крелку думушку за единое,

Что ни так у них дума сделалась,

Что хотят они меня срубить-сгубить,

Что на мне хотят женитися.

Узнав об этой песне, генерал-фельдмаршал граф П. С. Салтыков обратился к императрице со следующей реляцией:

«Всемилостивейшая государыня!

Как приложенная при сем песня, которая здесь между простым народом в употреблении, в рассуждении глупости безумного и по всему виду подлого сочини*

теля, больше презрения и смеху достойна, нежели истязания, то я без особливого вашего императорского величества повеления не дерзнул сам собою следовать, от кого бы оная произошла, чего впрочем и сыскать едва ли возможно: а между тем не мог преминуть, чтоб всеподданнейше не донесть о том вашему императорскому величеству, веемилостивейшая государыня, вашего императорского величества всеподданнейший раб граф Петр Салтыков. 7 июня 1764 г.».

В ответ на это поступает распоряжение: «.. чтоб оная [песнь. — А. Л.]… не продолжая большого время, забвению предана была, с тем однако, чтоб оное было удержано бесприметным образом, дабы не почювствовал никто, что сие запрещение происходит от высшей власти» (А. Н. Пыпин, «Дела о песнях в XVIII веке», стр. 589).

Без сомнения, отголосок слухов о Елизавете Воронцовой проник и в рассказы яицких казаков.

Для уральских легенд характерен мотив признания «Петром Федоровичем» своих прежних знакомых, старых казаков. Он входит почти во все легенды как эпизод, подтверждающий подлинность царского происхождения Пугачева. Объяснение смерти Пугачева (его казни) тождественно почти во всех уральских рассказах. Все они сходятся на том, что Пугачев «;не казнен, а умер в мире, тишине и почете». Казнили, да не его, — даже никого из его приближенных не казнили. Один охотник вызвался умереть вместо него добровольно.

Рассказы об Устинье Кузнецовой и о женитьбе Пугачева передаются ее родственниками или лицами, близко знавшими семью Кузнецовых. Все рассказчики осудительно относятся к женитьбе «Петра Федоровича» от «живой жены». В этой оценке, вероятно, сказались тенденции уральского казачества, по большей части старообрядческого. Однако все вариации объяснений этого факта сводятся к тому, что «Петр Федорович», женясь от «живой жены» и на простой казачке, действовал не по своей воле: «лукавые люди соблазнили».

Короленко, приехав к уральским (яицким) казакам в 1900 году, отмечает ряд интересных следов пугачевщины, которые ему пришлось наблюдать (В. Г. Короленко, «У казаков»). В старом Уральске (Яицком

О Разит' и Пугачеве городке) сохранились вещественные памятники, с которыми связаны и предания.

«На углу Большой и Стремянной улиц показывают два скромных дома. Один из них, угловой, — деревянный, сложен, очевидно, очень давно, из крепкого лесу. Бревна отлично еще сохранились, хотя один угол сильно врос в землю, отчего стены покосились, а тес на крыше весь оброс лишаями и истлел, кое-где превратившись в мочало. Другой, — стоящий рядом в глубь Стремянной улицы — тоже очень старый, сложен из кирпича с некоторыми претензиями на «архитектурные украшения». Он тоже весь облупился. Слепые окна отливают радужными побежалостями, крыльцо, — выходящее во двор, весь заставленный кизяками, — погнулось под бременем лет до такой степени, что могло бы возбудить любопытство архитектора самым фактом своего равновесия.

«Местное предание гласит, что первый дом (деревянный) принадлежал казаку Петру Кузнецову, откуда Пугачев взял себе невесту, Устинью Петровну, ставшую на короткое время «казачьей царицей». В каменном жил будто бы сам Пугачев во время наездов из Оренбурга..»

В «делах», которые удалось читать Короленко в войсковом архиве, — не раз упоминается о «называемом дворце» Пугачева… «Этот невзрачный, покосившийся дом, — пишет Короленко, — видел в своих стенах своеобразный «придворный штат» фантастической царицы. Здесь толпились фрейлины — недавние подруги ее по куреням — и пажи-казачата».

Короленко говорит о печальной участи молодой жены Пугачева:

«Печальна дальнейшая судьба бедной казачьей царицы. Пугачев проиграл свое дело на Яике. Он умчался из-под Оренбурга, чтобы еще раз пронестись ураганом по заводской и крепостной восточной России, — а Симанов со старшинской партией вышли из ретраншемента, и началась расправа. Устинья со всем своим штатом попала из «называемого дворца» в тюрьму при войсковой канцелярии. Потом пошли этапы, кордегардии, тюрьмы, эшафоты. Существует очень правдоподобный рассказ, будто бы Екатерина пожелала лично видеть свою фантастическую соперницу. Свидание состоялось. Екатерина нашла, что Устинья далеко не так красива, как о ней говорили. После всего, что пришлось перенести бедной казачке, полуребенку, на пути от этого скромного деревянного домика в куренях до дворца Екатерины, отзыву этому можно, пожалуй, поверить.

Это свидание могло бы послужить благодарным сюжетом для интересной исторической картины. После него Устинья исчезает надолго в казематах Кексгольм-ской крепости. Более четверти века спустя (в 1803 году) царственный внук Екатерины, мечтательный и гуманный Александр I, обходя эти казематы, встретил там, между прочим, и Устинью. На вопрос государя ему сообщили, что это вторая жена Пугачева. Александр тотчас же приказал освободить ее, но, конечно, это пришло уже слишком поздно..»

Короленко отмечает, что среди местных жителей о пугачевском «дворце» ходят рассказы. Утверждают, что в нем что-то «непросто», иногда под полом там слышны какие-то таинственные звуки.

Приезд Короленко, осмотр дома, расспросы — все это создало новую легенду: «Обыватели заключили, чт^

цель нашего осмотра — покупка «казною» пугачевского дома, как бывшего царского дворца».

К записям Железнова Короленко сообщает чрезвычайно ценное дополнение.

Он явился свидетелем той же самой устной традиции, которую отмечал Пушкин в 1833 году, и так полно зафиксировал Железнов: предания о Пугачеве — Петре III были живы и в 1900 году.

«В Требухах» оказался интересный человек, старый 89-летний казак Ананий Иванович Хохлачев. Я слышал о нем как о человеке любознательном, собравшем в своей старой памяти много преданий. Хозяйка постоялого двора, на котором мы остановились, оказалась крестницей Анания Ивановича и охотно вызвалась пригласить его к нам для беседы.