Прилив победы - Дрейк Дэвид Аллен. Страница 75

«Таинственен», — тут же пришел ответ.

Два дня спустя Велисарий и его армия вышли и своих полевых укреплений рядом с Рохри. Они оставили три пушки с обслуживающими их артиллеристами и тысячу катафрактов Ситтаса на острове среди новых, быстро воздвигнутых укреплений. И еще оставили позади, в самом Рохри, всех раненых. Многие из этих людей умрут от ран в течение нескольких следующих дней или недель. Но большинство — возможно, шестьсот или семьсот человек — были достаточно здоровы, чтобы обеспечить Калоподия войсками, которые ему требовались для поддержания впечатления, что Рохри все еще занят армией Велисария.

Они вышли вскоре после полуночи, используя лунный свет, чтобы отыскать дорогу. Как знал Велисарий, его солдатам придется двигаться медленно, чтобы не создавать шума. Ведь если малва услышат их, то поймут, что происходит перемещение большой группы войск. Вдобавок Велисарий хотел — ему требовалось — оказаться полностью вне поля зрения врага к рассвету.

Конечно, даже при самых лучших условиях тяжелая конница и полевая артиллерия производят изрядно шума. А плохая видимость (как-никак была ночь) едва ли могла называться этим «самыми лучшими условиями». Тем не менее Велисарий считал, что ему может удаться это маневр. Первой двинулась кавалерия, пока артиллеристы Григория добавляли огонь своих пушек к огню орудий Калоподия. По приказу Велисария они стреляли по отдельности, а не залпами. Беспрерывная канонада, как он думал, послужит неплохим прикрытием для производимого конницей шума.

Затем, чуть позже, станет отводить свои орудия Григорий. Отводить по одному за раз, следуя за ушедшей кавалерией, оставляя остальные для продолжения стрельбы, пока постепенно не уйдут все. Словно бы Велисарий медленно понимал, что артиллерийский обстрел ночью — плохой способ атаковать невидимого и отдаленного врага, сидящего в траншеях позади полевых укреплений. В конце останутся только три орудия Калоподия и они будут стрелять до тех пор, пока курьер, который переберется на остров на одной из небольших лодок, не скажет Калоподию, что его командующий преуспел на первом этапе своего великого маневра.

Конечно, эта пальба будет стоить Велисарию большого количества драгоценного пороха. Но ему удалось сохранить все специальные боеприпасы, которые нужны были для митральез и мортир, и большую часть патронов для снайперов. И он был уверен, что у него будет достаточно пороха, чтобы хватило пушкам против любого врага, какого он встретит во время марша к Чинабу. Останется ли много пороха в итоге, чтобы отражать неизбежную контратаку малва после того, как он поставит свои полевые укрепления у места ответвления Чинаба…

«Беспокойся об этом, когда придет время», — сказал он себе. Тем не менее, несмотря на суровый укор, он не мог не повернуться в седле и не уставиться в темноту над Индом.

Теперь он смотрел на юго-запад, а не по направлению к пушкам, стреляющим на реке. Пытаясь, каким бы бессмысленным ни было усилие, найти Менандра где-то в черноте. В конце концов, успех кампании Велисария будет зависеть от еще одного молодого офицера. Точно так же, как рассчитывал на смелость и находчивость Калоподия и то, что парень скроет уход его армии от врага, Велисарий зависел от энергии и компетентности Менандра. От того, организует ли он поставку всех необходимых войскам припасов, чтобы этот смелый маневр стал чем-то большим, чем азартная игра.

Возможно, странно, но он находил некоторое успокоение в размышлениях. Если Велисарий был готов приговорить одного молодого человека к смерти, он мог хладнокровно, со всей готовностью, отдать свою судьбу в руки другого. На протяжении жизни Велисарий твердо убедился, что успех полководца в конечном счете зависит от способности собирать вокруг себя лидеров. Теперь, когда он, возможно, сделал самую смелую ставку в своей карьере, он с немалым удовлетворением думал, что готов поставить на кон свою жизнь на собственные методы командования.

«Взявшись за гуж, не говори, что не дюж. Держись тех людей, что привели тебя сюда. Знай, на что ставить».

И так Велисарий повторял себе, пока направлял лошадь по освещенному лунным светом ландшафту. Он вспоминал разные пословицы и поговорки. Некоторые из них он знал давно, другим его научил Эйд, демонстрируя картины будущего.

На протяжении всего марша Эйд молчал. Но Велисарий подумал, что различает легкий след удовлетворения, исходивший от кристаллической сущности. Словно Эйд тоже находил утешение в соответствии действий и слов.

Далеко на юго-западе, у одного из многочисленных поворотов Инда, Менандр сидел в трюме «Юстиниана». Он ругал рок и фортуну и — в особенности! — бывшего императора, на которого ругательств не хватало.

— Будь проклят Юстиниан и его чертовы изобретения! — рявкнул он, гневно глядя на паровой двигатель и греческих ремесленников, которые судорожно над ним работали. Его собственные руки были покрыты маслом вплоть до локтей, и ругательство было скорее ритуальной формальностью, чем выражением чувств. В конце концов, проклятая штуковина сломалась не в первый раз. А судя по прошлому опыту…

— Вот оно, — сказал один из ремесленников и выпрямился. — Теперь снова все должно быть в порядке. То же самое жалкое, глупое, проклятое…

Менандр перестал вслушиваться. До того как ремесленник закончил длинный перечень эпитетов, Менандр вылез на палубу и начал отдавать приказы, чтобы продолжить путешествие вверх по реке.

Десять минут спустя, во время изучения речных барж, которые тянули за собой «Юстиниан» и «Победительница», настроение Менандра значительно улучшилось. Даже в лунном свете он видел, что флотилия хорошо продвигается вперед. Гораздо лучше — гораздо, гораздо лучше, — чем могли бы любые галеры, которые гребли бы против течения великой реки. И четыре грузовых судна, которым требовалась минимальная по количеству людей команда, несли гораздо больше припасов — гораздо, гораздо больше, — чем могло бы в пять раз большее число галер.

Он поднял глаза и посмотрел в темноту на юге. Где-то там, во многих милях позади, двигается вверх по реке гораздо большая флотилия парусных судов и несет людей и припасы для Ашота. Но от муссонов теперь практически ничего не осталось, и парусники продвигались немногим быстрее, чем Бузес и Кутзес, ведшие основные римские силы вдоль по берегу.

Тем не менее они не бездельничали и не тратили время попусту. Они двигались так быстро, как могла любая огромная армия, состоящая преимущественно из пехоты. Пятнадцать миль в день, по оценкам Менандра. И Бузес с Кутзесом, когда он их оставил, были уверены, что смогут поддерживать этот темп на протяжении всего марша.

— Три недели, — пробормотал Менандр себе под нос. — Через три недели они будут у Суккура. А после того, как до Суккура доберется пехота, с малва будет покончено. Если Хусрау и Ашот смогут продержаться столько времени, Бузес и Кутзес словно молот ударят по суккурской наковальне. У малва не останется выбора, кроме как отступить назад в Пенджаб.

Он мысленно представил это отступление. Теперь он практически мурлыкал:

«Им придется отступать двести миль. Когда за ними идут наши основные силы, когда им блокирует путь Велисарий, — возможность того, что Велисарий может не дойти до Чинаба, даже ни разу не пришла в голову Менандру. — А мы с Эйсебием ударим по ним с реки при помощи „Юстиниана“ и „Победительницы“. И „Фотия“, который прибудет позже».

Менандр любовно похлопал по толстой деревянной обшивке нового парохода. В соответствии с последним посланием, полученным Бузесом и Кутзесом по телеграфной линии, которую те тянули следом за собой, корабль-брат «Юстиниана» добрался до Бароды и уже заходил в Инд. И тащил за собой еще одну партию ценных поставок на фронт.

— Отличные корабли! — воскликнул Менандр, обращаясь к далекой луне, которой ни до чего не было дела.

После рассвета на следующее утро Менандр громко жаловался поднимающемуся солнцу. Но в этот раз — просто на капризы судьбы, а не сумасшествие далекого Юстиниана с его навязчивыми идеями о модернизации всего, до чего можно дотянутся.