Жизнь, театр, кино - Жаров Михаил. Страница 71

И вот я снова в его кабинете, но теперь уже с твердым намерением отказаться, ссылаясь на занятость в кино!

Александр Яковлевич встретил меня словами:

- Ну, Михаил Иванович, как вы решили с Евсеем Осиповичем?

"Так! Точный удар, - подумал я, - значит, созвонились, и вся придуманная мной постройка рухнула! Ну и ну!" - заключил я и, помолчав, бодро ответил:

- Сказал, что дам ему ответ после встречи с вами.

- А как же вы решили со мной? - спросил он меня так же бодро.

Как юрист, он знал людей и умел говорить с партнером. Вопросы были в лоб, и я понял, что с ним нужно быть откровенным до конца.

- Не могу от вас скрыть, - сказал я, заикаясь, - что вчерашний спектакль произвел на меня... Мне он...

- Ну, ну, смелее... Вам не понравилось?

- Да! Расскажите, что?

'Оптимистическая трагедия' Вс. Вишневского. Режиссер А. Я. Таиров. Камерный театр. 1933 год. Алиса Коонен незабываема

для меня, как мой Комиссар

Я чуть было уже не высказался со всей резкостью о постановке, но, увидев приветливое выражение глаз Таирова, невольно изменил тон. Я говорил о спектакле, а думал о пути, пройденном этим художником, с которым сейчас мы так доверительно разговариваем, как старые друзья. И чем больше я об этом думал, тем яснее представлял односторонность и несправедливость наскоков на этого человека.

Ведь он начал как ниспровергатель натуралистического театра. Александр Яковлевич любил приводить в качестве аргумента против натурализма басню Эзопа: "На ярмарке скоморох стал подражать писку поросенка, и он это делал так искусно, что все кругом, придя в восторг, стали громко ему аплодировать. Тогда крестьянин побился об заклад, что пропищит так же хорошо: он спрятал под одеждой живого поросенка и стал щипать его. Поросенок, конечно, завизжал, но крестьянина ошикали. Что тут делать, поросенок, наверное, пищал хорошо, но безыскусно".

Я любил эту гармонику Алексея. Верил, что она могла передать и скорбь, и тоску, и буйство, и непокорность, словом, все оттенки душевных переживаний Алексея

Я также вспомнил его лекции, которые он читал актерам и его слова, что есть две правды - правда жизни и правда искусства.

Таиров называл свой театр "театром нового реализма", ибо он создавался реальным искусством актера в реальной, в пределах театральной правды, сценической атмосфере.

Он считал это выходом из театрального лабиринта и пошел по нему, но выход оказался ложным. В его театре шли "Жирофле-Жирофля", "Принцесса Брамбилла", "Человек, который был четвергом" - спектакли, знаменовавшие, собственно говоря, взлет Камерного театра к чистой театральности.

Образы Сиплого и Алексея В. Кларов и я создали в постоянном общении с автором пьесы Вс. Вишневским

С развитием советской драматургии Александр Яковлевич сам почувствовал кризис своего театра, и перед ним встал вопрос, каким должен стать Камерный. Я застал его, таким образом, на мучительном перепутье, на переломе его взглядов и на природу актера, и на задачи искусства и новое время.

- Меня не огорчают неудачи, они меня учат! Но я знаю одно: у Камерного театра всегда неизменной оказывалась его воля к исканию новых путей. Вот и сейчас нам нужны актеры, умеющие найти ключ к решению советского репертуара, актеры советской формации. Я хочу сделать театр высокой героики и высокой комедии, - говорил он, поправляя сбившуюся на лоб прядь волос. - Поэтому сейчас вы попадаете в самую гущу интересной работы. Передо мной лежит пьеса, которую я вам сейчас передам. Это "Патетическая соната", я предлагаю вам играть в ней роль матроса Судьбы. Прочтите!

'Патетическая соната' Н. Кулиша. Режиссер А. Я. Таиров. Камерный театр. 1931 год. Сцена на мансарде у Зинки, которую играла Ф. Раневская. Я играл матроса, А. Сумароков - юнкера

И вот то, как этот влюбленный в театр до самозабвения, мятущийся человек шагал по кабинету и, устремив на меня глаза, рассказывал план постановки "Сонаты", то, как он размахивал руками, рисуя как бы контуры будущего оформления (его шарф, который он уже к этому времени снял с плеч, делал в воздухе какие-то немыслимые зигзаги), - вся душевность, откровенность разговора и необычайное ко мне доверие меня покорили. Я встал и почему-то торжественно заявил:

- Да, Александр Яковлевич, я хочу идти с вами по этому пути. Значит - судьба!

Он подошел ко мне, обнял и сказал:

- Ну, в добрый путь, за работу!

И я стал артистом Камерного театра...
Партизанский отряд, действующий в спектакле, состоял из М. Суворова, И. Шемерея, В. Дорофеева, И. Смысловского, Ю. Фармаковского и меня

расхолаживающим и размагничивающим нового члена театрального коллектива. Да и вообще нет ничего более унизительного для здорового человека, чем бесцельное разбазаривание своих творческих сил. В Камерном театре этого не было, и я на второй же день приступил к работе над ролью матроса Судьбы в пьесе Н. Кулиша "Патетическая соната".

Пьеса вызвала в ту пору беспокойство. Автора обвиняли в том, что, увлеченный своими романтическими героями, их глубоко личными переживаниями, он отвлекся от сложности политической обстановки на Украине периода гражданской войны. Таиров знал об этих суждениях, приступая к работе, но понадеялся, что театральностью, своей сценической изобретательностью ему удастся затушевать промахи пьесы, перекрыть их масштабностью спектакля, выстроив ряд ярких и сильных эпизодов гражданской войны. (Надо сказать, что в последнее время эта точка зрения на пьесу была пересмотрена, и она оценивается, по справедливости, положительно.)

Пьеса шла в оформлении художника В. Рындина. Конструкция была очень удобна и позволяла перебрасывать действие с быстротой кинематографического монтажа

В. Ф. Рындин, соратник и соавтор его многих спектаклей, главный художник театра, соорудил очень эффектную и удобную для мизансцен коробку-площадку, которая была едина для всех картин: улица (по авансцене) и большой трехэтажный дом (в разрезе). Работали с воодушевлением все - Таиров умел увлекать!

Ф. Г. Раневская играла проститутку Зинку - лирически настроенную девицу, ищущую в каждой встрече такого мужчину, который мог бы ей сказать простые, ласковые, человеческие слова. Для Раневской, так же как и для меня, это был первый спектакль в театре Таирова. Естественно, она очень волновалась. Особенно усилилось ее волнение, когда она увидела декорации и узнала, что "мансарда" ее Зинки находится на третьем этаже.

- Александр Яковлевич, - всплеснула она руками, - что вы со мной делаете! Я боюсь высоты и не скажу ни слова, даже если каким-то чудом вы и поднимете меня на эту башню!

- Я все знаю, дорогая вы моя... - ласково сказал Таиров, взял ее под руку и повел.

Что он ей шептал, мы не слыхали, но наверх она вошла с ним бодро. Мне же он сказал:

- Когда взбежите на мансарду в поисках юнкера, не очень "жмите" на Фаину. Она боится высоты и еле там стоит.

Началась репетиция, я взбегаю наверх - большой, одноглазый, в шинели, накинутой, как плащ, на одно плечо, вооруженный с ног до головы и наступаю на Зинку, которая, пряча мальчишку, должна набродиться на меня, как кошка.

- Смотри, мать! Дожили, вся семья в сборе! И внучек Женя и дочки Лида, Шура и Нина... И Миша. ...Мать, разреши?.. - и взволнованный отец закурил