Жестокий континент. Европа после Второй мировой войны - Лоу Кит. Страница 97

В каждом случае подобная линия поведения стала возможна только потому, что наиболее влиятельная власть заручилась поддержкой со стороны иностранной сверхдержавы. За железным занавесом Советский Союз диктовал свою волю коммунистам, в Греции англичане, а позднее американцы были гарантами действий правых. Трудно представить, как коммунисты получили бы власть на большей части Восточной Европы без вмешательства внешних сил, – в равной степени трудно вообразить, как они могли бы потерпеть неудачу в Греции. Неудивительно, что народы обоих регионов чувствовали злость на вмешательство иностранцев. Если румыны и поляки выражали свой протест против того, что их заманили в ловушку «чужаки без Бога или родины», то некоторые греки могли на законных основаниях горевать о своем «порабощении… иностранными империалистами».

Не только в Греции поведение «демократического» правительства отражало деятельность коммунистических правительств в Восточной Европе. Тенденция оттеснять на второй план и очернять политических противников была характерна для всего континента, даже если она и проявлялась не в таких крайностях, как в Греции. Например, изгнание коммунистов из правительств Италии, Франции, Бельгии и Люксембурга в 1947 г. отражало вытеснение традиционных политиков из правительств стран Восточной Европы. Последствия для демократии, возможно, не столь катастрофические, однако намерения схожие: нейтрализовать оппозицию и подлизаться к сверхдержаве-спонсору. Именно сверхдержавы имели на руках все козырные карты, и их влияние было сильно в обеих половинах Европы, а попытки американцев руководить политикой на Западе так же назойливы, как и попытки Советов контролировать правительства стран Восточной Европы. Разнились только методы: Америка в виде помощи по «плану Маршалла» использовала «пряник», а Советы – «кнут» в виде применения силы.

Я не хочу заводить это сравнение слишком далеко, потому что капиталистическая модель политики явно более инклюзивна, в отличие от демократической, и в конечном счете более успешна, чем сталинский коммунизм. Но справедливости ради стоит отметить, что поведение «демократических» стран после войны часто было далеко от совершенства. В некоторых случаях оно не в пример хуже деятельности коммунистов. Например, обращение с крестьянами на юге Италии, которым отказали в проведении земельной реформы, обещанной правительством, можно, не в его пользу, сравнить с прогрессивной позицией властей стран Восточной Европы в начале правления коммунистов. Ни одна сторона не обладала только лишь достоинствами. На таком большом и разнообразном континенте, как Европа, делать обобщения всегда неразумно.

Тем не менее в то время обобщения становились все более очевидными. Идеологи левых называли всех, кто не разделял их мировоззрение, «фашистскими империалистами», «реакционерами» и «кровососами». Идеологи правых всех людей даже с умеренно левыми взглядами причисляли к «большевикам» или «террористам». В результате те, кто находился посередине, вынужденно принимали на ту или иную сторону – обычно ту, которая на тот момент оказывалась сильнее. Говоря словами одного из отцов международного коммунизма, «человек встает либо на сторону империализма, либо социализма; нейтралитет – просто камуфляж, третьего не дано». Последствия ошибочного выбора, особенно в Восточной Европе или Греции, губительны.

Конфликт идеологий не нов для послевоенного периода. Левые партизаны и правые милиционные формирования регулярно сражались друг с другом, в то время как главная война еще продолжалась, иногда они даже договаривались о локальном прекращении огня с немцами, чтобы полностью сосредоточиться на войне друг с другом. Местные гражданские войны шли параллельно основной войне не только в Греции, но и Югославии, Италии, Франции, Словакии и на Украине. Для фанатиков с обеих сторон реальное значение имела не столько национальная война против немецкой оккупации, сколько давняя борьба между теми, кто разделял национально-освободительные идеалы, и теми, кто придерживался коммунистических взглядов.

В идеологической борьбе между правыми и левыми поражение Германии в 1945 г. имело значение только потому, что оно убрало самого могущественного покровителя правых в Европе. Это не означало конец идеологической войне. Вовсе нет. Для многих коммунистов Вторая мировая война не обособленное событие, а важный этап более глубокого процесса, который продолжается не одно десятилетие. Поражение Гитлера не финал, а трамплин, с которого должен был начаться новый этап борьбы. Захват власти коммунистами в странах Восточной Европы стал рассматриваться как часть процесса, который, согласно учению Маркса, закончится «неизбежной» победой коммунизма во всем мире.

Только присутствие западных союзников, и особенно американцев, помешало коммунизму распространиться еще дальше по Европе. Поэтому неудивительно, что коммунисты в послевоенные годы изображали американцев империалистами-заговорщиками, равно как представителей буржуазной оппозиции в Венгрии или Румынии – «гитлеровскими фашистами». Коммунисты не видели существенной разницы между диктаторами вроде Гитлера и более демократическими деятелями вроде президента Трумэна, Имре Наги или Юлиу Маниу – все они считались представителями международной системы, которая эксплуатировала рабочих и постоянно пыталась искоренить социализм.

Что касается американцев, они вскоре оказались перетянутыми к противоположному полюсу. Они не планировали вступать в войну с коммунизмом, но, оказавшись вовлеченными во Вторую мировую войну, неизбежно оказались втянутыми в более масштабный политический процесс борьбы правых против левых. Осуществляя контроль над ходом дел в Европе в послевоенные годы, они неизбежно увязли в многочисленных местных конфликтах между этими двумя группировками и в каждом случае инстинктивно принимали сторону правых даже если речь шла о жестоком диктаторском режиме, как в Греции. Со временем и приобретением опыта они тоже начали очернять своих противников, и к 1990-м гг. умеренный подход американцев, вроде Дина Ачесона или Джорджа Маршалла, уступил место яростной полемике сенатора Джо Маккарти. Называя деятельность американских коммунистов «заговором в таком огромном масштабе, по сравнению с которым любое подобное предприятие кажется маленьким в истории человечества», Маккарти во всем проявлял подобную иррациональность, подобно антиамериканизму Восточной Европы.

Именно поляризация Европы и в конечном счете всего мира на эти два лагеря стала определяющей во второй половине XX в. Холодная война не похожа ни на один конфликт, возникавший ранее. По своему масштабу она сравнима с любой из двух мировых войн, однако она велась преимущественно не с помощью пушек и танков, а за сердца и умы гражданского населения. Чтобы завоевать их, обе стороны, казалось, готовы использовать любые необходимые средства, начиная от манипуляции средствами массовой информации и заканчивая угрозой насилия или даже заточением в тюремные лагеря для политзаключенных юных греческих девушек.

Европе и европейцам новая война продемонстрировала одновременно и значимость, и слабость континента на мировой арене. Как и в обеих мировых войнах предыдущих тридцати лет, Европа снова стала главным театром военных действий. Но впервые в своей истории европейцы не владели ситуацией: с этого момента они стали просто пешками в руках сверхдержав, находящихся за пределами континента.

Заключение

В воспоминаниях Георгия Маркова, болгарского диссидента и писателя, опубликованных после смерти автора, последовавшей в результате знаменитого «укола зонтиком» в Лондоне в 1978 г., есть такая история – символ послевоенного периода не только в его собственной стране, но и в Европе вообще. Ее частью является диалог, произошедший между одним из его друзей, арестованным за замечание коммунисту-чиновнику, который купил хлеб без очереди, и офицером болгарской милиции.