Комендант Освенцима. Автобиографические записки Рудольфа Гесса - Гесс Рудольф. Страница 12

Этот просвет и перспектива поблажек помогли мне справиться с депрессией вернее, чем все успокоительные средства. Однако глубокий отпечаток этого состояния сохранился во мне надолго. Есть между небом и землей вещи, которые не переживают в череде будней, но о которых всерьез задумываются только в полном одиночестве. Существует ли связь между живущими и усопшими? В часы сильнейшего возбуждения, когда мои мысли путались, я видел своих родителей живыми и разговаривал с ними так, как будто до сих пор находился под их опекой. Я и сейчас не могу объяснить этого. Но за все прошедшие с тех пор годы я не разговаривал об этом ни с кем.

В последующие годы своего заключения я не раз мог наблюдать тюремный психоз. Многие припадки заканчивались в камере для буйных, еще большие — умопомрачением. Известные мне заключенные, пережившие этот тюремный психоз, потом еще долго испытывали ужас перед ним. Они были потрясены им. Некоторые вообще так и не смогли избавиться от этого угнетенного состояния духа.

Большинство самоубийств, которые я там видел, я связываю с тюремным психозом. В таком состоянии не слышны доводы разума, исчезают все препятствия, которые удерживают человека от самоубийства на воле. Чудовищное возбуждение, которое испытывает при этом человек, толкает его на крайнее средство, чтобы прекратить мучения и обрести покой!

По моему опыту, случаи симуляции сумасшествия ради освобождения из мест лишения свободы бывают в тюрьмах крайне редко, поскольку это связано с переводом в психиатрическую больницу до тех пор, пока больной снова не станет вменяемым или останется в сумасшедшем доме до конца жизни.

Поразительно: большинство заключенных испытывали почти суеверный страх перед сумасшествием!

После этой глубины, этой катастрофы моя жизнь в тюрьме начала протекать без особых событий. Я становился всё более спокойным и уравновешенным.

В свободное время я усердно изучал английский язык. Я получал учебники, а позднее мне постоянно присылали английские книги и журналы. Таким образом я примерно за год без посторонней помощи выучил этот язык. Одновременно это стало превосходной мерой духовного исправления.

От товарищей и знакомых семейств я постоянно получал хорошие и весьма ценные книги по всем отраслям знаний. Больше всего меня интересовали история, расовая теория и учение о наследственности, которыми я занимался с особой охотой. По воскресеньям я играл в шахматы с заключенными, которые вызывали у меня симпатии. Именно эта игра — а лучше сказать, серьезный духовный поединок — особенно способна поддерживать и освежать упругость духа, которая постоянно подвергается опасности в однообразной жизни за решеткой.

Благодаря многочисленным и всесторонним связям с внешним миром — через книги, газеты и журналы — я также постоянно получал благодатные новые импульсы. Если же порой на меня находило мрачное настроение, подавленность, досада, то воспоминание о пережитой «мертвой точке» действовало на меня как удар бича и быстро разгоняло собравшиеся облака. Страх перед повторением был слишком велик.

Перевод на III ступень, который последовал на четвертом году моего заключения, принес мне новые послабления режима: каждые 14 дней я мог писать письма, не подлежащие перлюстрации, и без ограничения. Труд отныне был для меня не обязательным, а только добровольным. Я мог выбирать себе работу и [получать] более высокую оплату. Прежде моя, как её называли, «трудовая награда» составляла, при выполнении дневного урока, 8 пфеннигов, из которых, в свою очередь, 4 пфеннига можно было ежедневно тратить на приобретение дополнительных продуктов питания. В самом благоприятном случае — 1 фунт сала в месяц. На III ступени оплата ежедневного трудового урока составляла уже 50 пфеннигов, и весь заработок я уже мог тратить на себя. Кроме того, я еще мог ежемесячно тратить на себя по 20 марок собственных денег. Другим новшеством на III ступени было также право слушать радио и курить в определенные часы.

Поскольку к этому времени оказалось свободно место писаря в хозяйственной части тюрьмы, я попросил назначить меня туда. Благодаря этому я был занят в течение всего дня, а также многое узнавал от приходящих и уходящих заключенных всех отделов, которые ежедневно являлись в хозчасть для обмена одежды, белья и инструментов. От приходивших с ними тюремщиков я также довольно много узнавал обо всём, что происходило каждый день. Хозчасть была местом сбора сведений, новостей и слухов. Там я узнал, как возникают и мгновенно распространяются разного рода слухи, а также смог наблюдать их последствия.

Новости, слухи, которые передаются как можно более секретными способами, — это эликсир жизни в тюрьме. Чем сильнее изолирован заключенный, тем сильнее слух. Один из моих «сотрудников», то есть один из заключенных, работавший вместе со мной в хозчасти, находившийся там уже больше десяти лет и сам ставший инвентарём, находил дьявольское развлечение в том, чтобы придумывать всякого рода слухи и наблюдать за их действием. Поскольку он действовал очень хитро, его никогда нельзя было уличить при возникавших то и дело серьезных происшествиях. Однажды я сам стал жертвой такого слуха: согласно этому слуху, благодаря дружескому расположению высших чиновников тюрьмы ночью ко мне в камеру пускают женщин. Один из заключенных через тюремщика тайно передал эти сведения, изложенные в виде анонимной жалобы, в учреждение, ведающее исполнением наказания, в карательную и надзорную инстанцию. Однажды ночью в мою камеру внезапно нагрянул сам глава тюремного ведомства в сопровождении своих заместителей, а также директора тюрьмы, вытащенного из постели. И всё это для того, чтобы лично убедиться в истинности этой жалобы! Несмотря на тщательно проведенное расследование, не удалось найти ни сочинителя жалобы, ни того, кто передавал этот слух! При моем освобождении мой вышеупомянутый «сотрудник» сообщил мне, что это он сочинил этот слух, написал записку заключенному из соседней с моей камерой, а тот в свою очередь написал жалобу, чтобы отомстить директору тюрьмы, отклонившему его прошение о смягчении режима. Причина и следствие! А ведь всё это могло окончиться и гораздо хуже!

Особый интерес для меня в этом заведении представляли заключенные, вновь прибывающие в тюрьму. Наглый, самоуверенный и дерзкий профессиональный преступник. Исправить его не смогло бы и самое тяжелое наказание. Он — оптимист. Уж как-нибудь и ему выпадет благоприятная возможность. Нередко на воле он проводил всего несколько недель, бывал, так сказать, в отпуске. Тюрьма постепенно превращалась в постоянное место его обитания. Оступившиеся впервые, либо ставшие, по воле злого рока, заключенными во второй или в третий раз, были подавленными, робкими, обычно мрачными, немногословными, часто охваченными страхом. На их лицах можно было прочесть переживания, несчастье, беду и отчаяние. Здесь много интересного материала для психоаналитика или для социологов!

После всего, что я видел и слышал в течение дня, вечером мне было радостно возвращаться в свою одиночную камеру. Я спокойно обдумывал события дня и делал выводы. Я углублялся в свои книги и журналы или читал письма, пришедшие мне от родных и близких и просто друзей. Читал об их планах, о том, что мы вместе будем делать после моего освобождения, и улыбался их желанию вселить в меня мужество и утешить. В этом я больше не нуждался. На пятом году заключения я уже привык к тюрьме.

Мне осталось отбыть еще пять лет лишения свободы, не имея ни малейшей возможности сократить этот срок. Многочисленные просьбы о помиловании со стороны влиятельных лиц, и даже ходатайство человека, близкого к рейхспрезиденту Гинденбургу, были отклонены по политическим мотивам. Я больше не рассчитывал на то, что меня освободят до истечения десятилетнего срока, и строил планы своих дальнейших занятий: языки, продолжение образования. Думал о чем угодно, но только не о досрочном освобождении.

И вдруг оно совершилось! Благодаря крайне правым и крайне левым, в рейхстаге внезапно собралось большинство, сильно заинтересованное в освобождении их политических заключенных. Чуть ли не экспромтом была проведена политическая амнистия [27] и я в числе многих других освободился.