Комендант Освенцима. Автобиографические записки Рудольфа Гесса - Гесс Рудольф. Страница 14

6. Концентрационный лагерь Дахау: блок- и рапортфюрер (1934–1938)

Я прибыл в Дахау, снова стал молодым солдатом со всеми радостями и страданиями такой жизни, сам стал инструктором [32]. Солдатская жизнь захватила меня. Еще на занятиях, во время обучения я слышал о «врагах государства», о заключенных за решеткой, о применении оружия и об опасности «врагов государства», как их называл Айке [33].

Я видел заключенных на работе, видел, как они поступают в лагерь и выходят из него. Я слышал о них от товарищей, которые служили в лагере уже с 1933.

Мне хорошо запомнилось первое телесное наказание, свидетелем которого я стал. Согласно распоряжению Айке, при исполнении этого наказания должна была присутствовать по крайней мере одна рота из состава охраны. Двое заключенных, укравших в буфете сигареты, были приговорены к 25 палочным ударам каждый. Подразделение было с оружием построено в каре. В центре стояли козлы. Обоих заключенных привел блокфюрер. Появился комендант. Шутцхафтлагерфюрер и старший по должности командир роты сделали доклады. Рапортфюрер зачитал приговор и первый заключенный, маленький закоренелый лентяй, должен был лечь на козлы. Два человека из роты крепко схватили его за голову и за руки, и два блокфюрера начали по очереди, удар за ударом, исполнять наказание. Заключенный не издал ни звука. Иначе повел себя второй — сильный широкоплечий политзаключенный. Уже после первого удара он дико закричал и хотел вырваться. Он продолжал кричать до последнего удара, хотя комендант не раз приказывал ему молчать. Я стоял в первых рядах и мне пришлось смотреть на все это до конца.

Я говорю «пришлось», потому что, окажись я в задних рядах, смотреть на это я не стал бы. Когда начались крики, меня начало бросать то в жар, то в холод. Да и сама процедура заставила меня трястись от отвращения. Позднее, когда началась война, при первой экзекуции я не был возбужден так, как при этом телесном наказании. Объяснение этому я найти не могу.

В тюрьме до революции 1918 телесные наказания применялись тоже, а затем они были отменены. Человек, исполнявший эти наказания, еще находился на службе, и его называли «костоломом». Это был грубый, распутный, постоянно пахнувший алкоголем человек, для которого заключенные всегда оставались всего лишь номерами. Представить его палачом было очень легко. В одной из камер я видел и козлы, и палки, применявшиеся при наказании. Мне, однако, было жутко представить вместе с ними и «костолома» тоже.

Во время последующих телесных наказаний, при которых мне приходилось присутствовать, пока я находился в подразделении, я всегда старался оказаться позади. Позднее, когда я был блокфюрером [34], я всегда старался податься назад, особенно при нанесении ударов. Сделать последнее было легко, ибо некоторые блокфюреры, наоборот, старались протиснуться вперед.

Находясь в должности рапортфюрера, шутцхафтлагерфюрера, я был обязан при этом присутствовать. Но я не делал этого с охотой. Став комендантом и распоряжаясь о наказании, сам я редко при них присутствовал. И, конечно, я не делал таких распоряжений необдуманно.

Почему я испытывал такой страх перед этим наказанием? При всем желании мне нечего сказать. В то время только один блокфюрер чувствовал себя так же и старался уклониться от этих процедур — Шварцхубер. Позднее он был шутцхафтлагерфюрером в Биркенау и Равенсбрюке.

Почти все блокфюреры, которых влекло к этому, и которых я узнал с этой стороны, были сплошь коварными, грубыми, склонными к насилию, часто подлыми созданиями, которые вели себя так же и с товарищами, и с членами своих семей. Для них заключенные не были людьми.

Несколько лет спустя трое из них за жестокое обращение с заключенными других лагерей были привлечены к ответственности и повесились, находясь под стражей. В нашем подразделении имелось достаточное количество эсэсовцев, относившихся к исполнению телесных наказаний как к любопытному зрелищу, своего рода увеселению. К их числу я определенно не принадлежал. Еще в свою рекрутскую пору в Дахау я пережил такой случай. Были вскрыты совместные махинации унтерфюреров СС и заключенных. Четверых членов СС суд Мюнхена — эсэсовских судов тогда еще не было — приговорил к большим срокам лишения свободы. Этих четверых в полной форме провели перед всем охранным батальоном, а затем Айке лично разжаловал их и с позором выгнал из СС. Он лично сорвал с них эмблемы, петлицы и знаки различия и отправил их в роты, а затем распорядился передать их органам правосудия для отбытия наказания. После этого он воспользовался случаем для всяких поучений и наставлений. Он сказал, что предпочел бы переодеть этих четверых в униформу заключенных, наказать их палками и отправить к их дружкам за колючую проволоку. Однако РФСС не одобрил бы такого поступка.

Такая же судьба ожидала всякого, кто свяжется с теми за колючей проволокой. Все равно, с преступными намерениями или из сострадания. И то, и другое предосудительно. Даже тень жалости обнажит перед «врагами государства» слабое место, которое они тут же используют. Какое бы то ни было сострадание «врагам государства» недостойно эсэсовца. Неженкам нет места в их рядах, и лучше им как можно скорее перебраться в монастырь. Он может использовать только твердых, решительных мужчин, беспрекословно выполняющих любые приказы. Они не зря носят «мертвые головы» и заряженное оружие. Они — единственные солдаты, в мирное время днем и ночью противостоящие врагам, врагам за колючей проволокой!

Разжалование и изгнание уже само по себе было мучительной процедурой, которое принял к сердцу каждый солдат, особенно я, переживший такое впервые. Но еще больше пищи для размышлений дало мне наставление Айке. Ведь о «врагах государства» — «врагах за колючей проволокой» — я не имел ясного представления, я просто не знал их. Вскоре я должен был познакомиться с ними как следует!

Через полгода моей службы в подразделении Айке неожиданно издал приказ, по которому все старшие фюреры и унтерфюреры исключались из подразделения и отправлялись на лагерную службу. В том числе и я. Меня в должности блокфюрера переводили в шутцхафтлагерь. Мне это совсем не понравилось. Вскоре появился Айке, и я подошел к нему с рапортом. Я попросил его в виде исключения отправить меня обратно в подразделение — ведь я душой и телом был солдат, и только желание снова стать солдатом вообще привело меня в кадры СС.

Он хорошо знал мой жизненный путь и поэтому считал меня — благодаря испытанному на своей собственной шкуре опыту общения с заключенными — особенно пригодным. Никто не был пригоден для работы в шутцхафтлагере больше, чем я. Кроме того, он не мог сделать исключения. Его приказ останется неизменным. Мне следовало подчиниться: ведь я был солдатом! Ведь я же сам этого хотел. Я тут же затосковал по прежнему нелегкому полю деятельности, о суровом, но свободном пути, по которому шел раньше.

Но дороги назад уже не было! Странные чувства овладевали мной, когда я вступил в новый круг деятельности. В новый мир, с которым мне предстояло быть связанным ближайшие десять лет. Конечно, я сам шесть лет пробыл заключенным, я хорошо знал жизнь заключенных, знал обычаи этой жизни, её светлые, но еще больше мрачные стороны, все её движущие силы и все её нужды. Однако концентрационный лагерь был для меня внове. О колоссальной разнице между жизнью в тюрьме, арестном доме, и жизнью в концлагере мне только предстояло узнать. Я узнавал и изучал ее снизу доверху, часто больше и основательнее, чем мне этого хотелось бы.

Вместе с еще двумя новичками — Шварцхубером и Реммеле, который позднее стал начальником команды в Айнтрахтхюте [35]меня отправили к заключенным, не дав набраться опыта на должностях шутцхафтлагерфюрера или рапортфюрера.