Горбачев и Ельцин. Революция, реформы и контрреволюция - Млечин Леонид Михайлович. Страница 32

Александр Николаевич был опытнейшим аппаратчиком, умелым царедворцем, хотел сделать большую карьеру, но от сослуживцев по ЦК его отличали природная мудрость, крестьянский здравый смысл и трагический опыт фронтовика. Людей, реально воевавших на передовой, смотревших в глаза смерти, в аппарате ЦК было немного… Он сам как-то заметил:

— Отказывать я не умею. Мне всегда хотелось помочь людям. Нередко меня обманывали, а я продолжал верить в совесть.

В политбюро были люди, обладавшие большей властью и сыгравшие в истории страны большую роль, но ненавидят именно Яковлева. И началось это не в перестроечные годы, а, пожалуй, значительно раньше, когда в брежневские времена Александр Николаевич занимал неизвестный широкой общественности, но важный в партийном аппарате пост первого заместителя заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС. Иначе говоря, был одним из главных функционеров в сфере идеологии.

В ноябре 1972 года в популярной тогда «Литературной газете» появилась статья Яковлева под названием «Против антиисторизма». Две полосы убористого текста стоили ему карьеры. А ведь статья была написана с партийных позиций и должна была укрепить влияние самого автора. Да и руководители «Литературной газеты» рассчитывали на похвалу со стороны высшего начальства.

Поначалу газета «Правда», главный партийный орган, поддержала статью Яковлева. Но потом в политбюро началась невидимая миру схватка. Секретарь ЦК по идеологии Петр Нилович Демичев обреченно заметил:

— Мы еще хлебнем горя с этой статьей.

Автора статьи зачислили в антипатриоты. Что же такого написал в 1972 году Яковлев, что ему и по сей день поминают эту статью?

Он попал в болевую точку сложных взаимоотношений между партийным аппаратом, КГБ и так называемой русской партией. К началу семидесятых стали заметны последовательные антикоммунисты, те, кто отвергал не только Октябрьскую, но и Февральскую революцию. Они считали, что 1917 год устроило мировое еврейство, чтобы уничтожить Россию и русскую культуру. С ярыми сталинистами их объединяли ненависть к Западу и евреям, презрительно-покровительственное отношение к другим народам Советского Союза.

И вот по этим настроениям ударил в своей статье Александр Николаевич Яковлев. Он выражал мнение той части аппарата, которая боялась откровенного национализма, понимая, как опасно поощрять подобные настроения в многонациональном Советском Союзе. И верно: откровенный национализм в конце концов разрушил страну.

Своей статьей Яковлев, сам того не предполагая, вступил в конфронтацию с председателем КГБ Андроповым. К этому времени Юрий Владимирович пришел к выводу, что диссиденты, противостоящие власти, опасны для государства, с ними нужно бороться. Но поскольку официальная идеология изжила себя, советским людям необходимо предложить какую-то альтернативу.

И КГБ, как пишут историки, осуществил идеологическую операцию по созданию мнимо-оппозиционной националистической альтернативы. Так появилась литература, позаимствованная из эмигрантских и черносотенных источников, где свержение монархии и революция изображались как заговор масонов, ненавидящих Россию.

Статьей Яковлева Андропов был крайне недоволен. Руководитель отдела пропаганды наносил удар по тем, с кем работало 5-е управление КГБ.

Андропов и Яковлев всю жизнь проработали в аппарате, но были совершенно разными людьми. Андропов был на девять лет старше. Перед войной он руководил обкомом комсомола в Ярославской области, где в одной из деревень в крестьянской семье родился Александр Николаевич Яковлев.

Для Яковлева взрослая жизнь началась в сорок первом, когда сразу после школы он отправился на фронт. Его отца, который воевал и в Гражданскую, призвали через две недели после сына. Александра Яковлева зачислили курсантом Второго ленинградского стрелково-пулеметного училища, уже эвакуированного из Ленинграда. Ускоренный выпуск, две звездочки на погонах, и в начале сорок второго отправили на Волховский фронт командовать взводом.

«Тут началось таяние снегов, — вспоминал Яковлев. — Предыдущей осенью и в начале зимы в этих местах были жесточайшие бои. Стали вытаивать молодые ребята, вроде бы ничем и не тронутые, вот-вот встанут с земли, улыбнутся и заговорят. Они были мертвы, но не знали об этом. Мы похоронили их. Без документов. Перед боем, как известно, надо было сдавать документы, а жетонов с номерами тогда еще не было. Не знаю, как они считались потом: то ли погибшими, то ли пропавшими без вести, то ли пленными».

Фронтом командовал Кирилл Афанасьевич Мерецков. Через день после начала Великой Отечественной, 24 июня 1941 года, заместитель наркома обороны Герой Советского Союза генерал армии Мерецков был арестован. Ему предъявили стандартное обвинение в участии в военном заговоре. Держали в Сухановской особой тюрьме для опасных политических заключенных. Следствие шло два месяца. Генерала армии нещадно избивали. Арестованный в 1953 году Берия признался, что к Мерецкову как к «опасному запирающемуся заговорщику применялись беспощадные избиения. Это была настоящая мясорубка».

Но Сталин передумал его уничтожать. В сентябре сорок первого Кирилла Афанасьевича прямо из тюрьмы привезли в Кремль. Фарисейству вождя не было предела. Сталин как ни в чем не бывало любезно приветствовал генерала:

— Здравствуйте, товарищ Мерецков! Как вы себя чувствуете?

Кирилла Афанасьевича отправили на Волховский фронт. Мерецков не мог забыть тюрьмы и пыток, на посту командующего чувствовал себя неуверенно. За ним следил особист, чтобы генерал не убежал к немцам…

6-я отдельная бригада морской пехоты, в рядах которой сражался старший лейтенант Яковлев, держала линию фронта рядом со 177-й стрелковой дивизией, а в ней служил будущий министр обороны Язов.

«Помню свой последний бой, — вспоминал Яковлев. — Надо было сделать “дырку” в обороне немцев. Подтянули артиллеристов, минометную батарею. И вдруг ранним утром от земли стал отрываться туман. Мы сказали координатору операции — майору, что надо сейчас атаковать, иначе хана. Он обложил нас матом, сказал, что будет действовать так, как было утверждено.

Пошли в атаку. Больше половины людей погибли. Меня тяжело ранило. Получил четыре пули. Три в ногу с раздроблением кости, одну в грудь, прошла рядом с сердцем. Два осколка до сих пор в легких и в ноге. Врачи говорят — закапсулировались…

Еще в полевом госпитале я подписал согласие на ампутацию левой ноги от тазобедренного сустава, поскольку у меня началась гангрена, нога посинела. Врачи сказали, что другого выхода нет, я равнодушно внимал всему, да и редко бывал в памяти.

Ногу мне спас руководитель медицинской комиссии, посетившей госпиталь как раз в момент, когда я был уже на операционном столе. Старший стал смотреть историю болезни, спросил: “Сколько лет?” “Девятнадцать”, — отвечаю. Говорит: “Танцевать надо”. Я вижу, ему начали лить воду на руки, а мне на нос накинули марлю…»

За последний бой старший лейтенант Яковлев получил орден Боевого Красного Знамени, инвалидность и на костылях вернулся в родную деревню.

Почти одновременно орден Трудового Красного Знамени вручили и Андропову — Лаврентий Павлович Берия включил бывшего главного ярославского комсомольца в список награжденных сотрудников Волгостроя НКВД. Всю войну Юрий Владимирович провел в своем служебном кабинете, фронта избежал, был нужнее в тылу — четыре года возглавлял комсомол Карело-Финской Советской Социалистической Республики.

Яковлеву как инвалиду войны предлагали пойти заведовать кадрами на ткацкой фабрике или спиртоводочном заводе. На фабрике давали дополнительный паек, на заводе — корм для коровы. Но отец, тоже раненый и лежавший в госпитале, прислал письмо: пусть идет учиться. Поступил в Ярославский педагогический институт. Оттуда взяли инструктором в обком партии. Андропов был уже тогда вторым секретарем ЦК компартии Карело-Финской ССР.

Работа в партаппарате была своеобразной школой жизни. В 1953 году из обкома Яковлева забрали в Москву, в ЦК. Мать отговаривала: