Смерть в рассрочку - Сопельняк Борис Николаевич. Страница 100
Ускользнул он от опеки и на этот раз. И как сорок шесть лет назад этот поступок вызвал массу сплетен, пересудов и кривотолков. Главный вопрос, на который надо было ответить, был довольно прост: помогли старику уйти на тот свет или он это сделал сам? Ответ на этот вопрос породил целую лавину всевозможных справок, заявлений и докладных записок. Вот один из таких документов, оказавшийся в моем распоряжении.
«Для служебного пользования. Дело № 53052/7.
Я, Энтони Джордан, нахожусь в должности надзирателя в Межсоюзной тюрьме Шпандау, Берлин. Я работаю на этой должности с ноября 1979 года. Моими основными обязанностями являлись контроль за допуском в тюрьму Шпандау и наблюдение за заключенным № 7. Заключенному № 7 девяносто три года. Он может ходить без посторонней помощи и полностью себя контролирует.
В понедельник 17 августа 1987 года я начал смену около 07.45. Я стоял на посту у ворот и выполнял эти обязанности до 11.40. Сразу после обеденного перерыва я взял ключи от блока, где находится заключенный № 7, и перешел туда, чтобы следить за заключенным и его деятельностью. Заключенный № 7 был в очень хорошем настроении и выглядел приветливым.
Между 13.30 и 13.40, я не уверен в точном времени, заключенный спросил, может ли он выйти в сад. Я дал разрешение, и он ушел одеваться. Обычно он собирается от сорока пяти минут до часа, но в этот день он собрался гораздо быстрее. Я помню, что на нем была рубашка, спортивный пиджак и коричневый плащ.
В лифте мы спустились из камерного блока в сад. Затем я оставил его в лифте, а сам пошел и открыл двери садового домика, который расположен в ста метрах от лифта. Когда заключенный вошел в домик и закрыл за собой дверь, я встал под деревом на расстоянии около десяти метров от стены, с той стороны, где нет окон. Это — обычное явление, у всех надзирателей есть привычка сидеть или стоять у этого дерева.
Я подождал около пяти минут, а потом, как обычно, пошел проверить заключенного. Я посмотрел в окошко и сразу увидел, что заключенный лежит на спине. Я понял, что что-то случилось и вбежал в домик. Одним плечом заключенный привалился к стене, а его ноги были на полу. Я увидел, что вокруг его шеи был электрический провод, другой конец которого был закреплен на оконной ручке. Провод был натянут и, казалось, поддерживает заключенного.
Я подбежал и поднял заключенного, чтобы ослабить натяжение провода, затем стянул его с шеи. Глаза заключенного были открыты, казалось, он был жив. Я заговорил с ним. Он пошевелился, будто понял, что я сказал. Я на сто процентов уверен, что в тот момент он был жив. Когда я снял провод, то слышал, как он вздохнул. Затем я уложил его на спину, а под голову положил одеяло, чтобы ему было удобнее. Потом расстегнул рубашку и ослабил одежду.
В этом положении я оставил заключенного № 7, а сам побежал к телефону и проинформировал о случившемся старшего надзирателя Одуэна и надзирателя на воротах Миллера и попросил срочно вызвать медицинскую помощь. Когда вернулся в садовый домик, заключенный был в том же положении, но, казалось, что он уже не дышит.
Затем в садовый домик пришел старший надзиратель, за ним — американские военные санитары, а потом приехала санитарная машина и британского военного госпиталя, и я видел, как заключенного № 7 положили в нее. Я же вернулся в садовый домик, собрал все, что могло быть полезным для следствия, и закрыл на ключ все двери…
Настоящее заявление полностью правдиво. Я сделал его по своей воле и без принуждения».
А на следующий день подробнейшие объяснения своих действий дали американские медицинские специалисты Кеннет Лафонтейн и Роберт Лига.
— С момента заступления в караул я видел заключенного № 7 только один раз, это было 15 августа около 16.00, — рассказывает Лафонтейн. — А 17-го в 14.40 я принял сообщение по радио: «Нам срочно нужен санитар. Беги и не забудь свою укладку». Когда мы с надзирателем подбежали к летнему домику, я спросил, что случилось? «Он не может дышать. Он вообще не дышит», — ответил надзиратель.
Когда я вошел в домик, то увидел, что заключенный № 7 лежит в углу, слева от двери. Его глаза были открыты, рубашка расстегнута, грудь обнажена. Я потряс его руку — никакой реакции. Потом приблизил свое лицо к его рту и носу, чтобы почувствовать дыхание — и не обнаружил никаких признаков жизни. Проверил пульс, прослушал грудную клетку — и снова никаких признаков жизни.
На шее заключенного, чуть ниже подбородка от уха до уха, был хорошо виден розовато-красный след шириной около дюйма. Через несколько секунд появился личный санитар заключенного и начал делать дыхание рот-в-рот, а я занялся стимуляцией работы сердца с помощью активных сжатий грудной клетки. Я давил очень сильно, но ничего не помогало. Потом заключенному дали кислород, поставили капельницу, вводили бикарбонат натрия — ничего не помогало. Хорошо помню, что во время массажа сердца я время от времени слышал хруст в груди заключенного: думаю, что от усердия я сломал ему несколько ребер… Когда санитарная машина уехала, я вернулся к исполнению своих обязанностей.
Данное заявление правдиво, я сделал его по своей воле и без принуждения, — закончил свой рассказ специалист 4-го класса Кеннет Лафонтейн.
Примерно то же самое изложил в своем заявлении и Роберт Лига, принимавший самое активное участие во всех реанимационных мероприятиях.
Но на этом хлопоты вокруг тела заключенного № 7 не прекратились: 19 августа профессор судебной медицины Лондонского университета Кэмерон, срочно вызванный в Берлин, произвел вскрытие и посмертное исследование тела заключенного № 7. Немаловажный факт: вскрытие производилось в присутствии четырех директоров тюрьмы и трех военных врачей, представлявших Францию, США и Советский Союз. Были там и довольно высокие чины из британской военной полиции.
Отчет Кэмерона довольно многословен и насыщен медицинскими терминами, поэтому приведем лишь подписанное им заключение.
1. Тело нормально упитанного человека, рост 175 см.
2. Отсутствие каких-либо признаков естественных заболеваний, которые могли стать основной или способствующей причиной смерти на данном отрезке времени.
3. Следы на теле соответствуют реанимационным мероприятиям, так же, как и переломы ребер.
4. Внешняя и внутренняя диагностика элементов, подтверждающих асфиксию, выявила линейный след на левой стороне шеи, соответствующий стрингуляции шеи.
5. По моему мнению, смерть вызвана следующими причинами:
1а. Асфиксия.
1б. Сдавление шеи.
1в. Подвешение.
Так кто же этот таинственный человек, самоубийство которого вызвало такой переполох в Лондоне, Вашингтоне, Париже и Москве? Что это за узник, которого нельзя было называть по имени, а только по № 7? Кто он, тот странный заключенный № 7, ради которого четыре великие державы взвалили на себя бремя содержания внушительных размеров тюрьмы и солидного штата охранников и надзирателей? Заключенный № 7 — это «нацист номер три», заместитель Гитлера по партии и одновременно его преемник после Геринга, член Тайного совета Рудольф Гесс.
Как известно, двенадцать нацистских военных преступников в Нюрнберге были приговорены к смертной казни через повешение, а семеро — к различным срокам заключения, в том числе Гесс, Функ и Редер — к пожизненному заключению. Было решено, что все узники Шпандау лишаются права называться по имени, им присвоили номера по порядку их выхода из автобуса. Так Ширах получил № 1, Дениц — № 2, Нейрат — № 3, Редер — № 4, Шпеер — № 5. Фун — № 6, Гесс — № 7.
Так как же «нацист номер три» потерял свое собственное имя? Как оказался в стенах Шпандау? Почему наложил на себя руки? Чтобы ответить на эти вопросы, не обойтись без короткого рассказа об истории германского нацизма и, конечно же, о жизни купеческого сынка Рудольфа Гесса.
Так называли в Германии Рудольфа Гесса. И это не было преувеличением: ни одно распоряжение правительства, ни один закон рейха не имели силы, пока их не подписывали Гитлер или Гесс.