Партия расстрелянных - Роговин Вадим Захарович. Страница 53

В целях непрерывного ужесточения террора и осуществления его «на законных основаниях», Сталин и его приспешники расширяли «правовое обеспечение» репрессий. Так, постановлением ЦИК СССР от 2 октября 1937 года максимальный срок лишения свободы за шпионаж и измену Родине был повышен с 10 до 25 лет [534]. 14 сентября 1937 года упрощённый порядок рассмотрения дел о терроре, установленный в 1934 году (слушание дел без участия прокурора и адвоката, запрещение кассационного обжалования приговоров и подачи ходатайств о помиловании, приведение приговора в исполнение немедленно после его вынесения), был распространён на дела о вредительстве и диверсиях [535]. Такой порядок, по существу, копировал столыпинские законы о военно-полевых судах.

В 1937 году была существенно расширена сфера внесудебных расправ. Здесь также были использованы традиции царской России, где широко применялась учрежденная ещё Александром II административная ссылка без суда — по указам Особого совещания при министерстве внутренних дел. В начале XX века число административно ссыльных в Сибири исчислялось сотнями тысяч.

8 апреля 1937 года Политбюро утвердило положение об Особом совещании при НКВД, которому предоставлялось право ссылать «лиц, признаваемых общественно опасными», под гласный надзор или заключать их в исправительно-трудовые лагеря на срок до 5 лет. Особое совещание наделялось также правом заключать в тюрьму на срок от 5 до 8 лет «лиц, подозреваемых в шпионаже, вредительстве, диверсиях и террористической деятельности» [536] (курсив мой.— В. Р.). Спустя несколько месяцев меры наказания, выносимые Особым совещанием, были расширены до двадцати пяти лет лишения свободы и расстрела. Принятие этих чрезвычайных законов возводило внесудебные репрессии в ранг юридических норм.

Условия для репрессивного беспредела устанавливались и подзаконными актами — приказами наркома внутренних дел. Так, по приказу Ежова от 30 июля 1937 года, утверждённому Политбюро, в республиках, краях и областях были созданы «тройки», которым предоставлялось право в отсутствие обвиняемых рассматривать дела и выносить приговоры, вплоть до высшей меры наказания. «Тройка» обычно даже не собиралась, а её членам просто приносили бумаги для подписи от её председателя — высшего чина НКВД. Приказами Ежова от 11 августа и 20 сентября 1937 года внесудебное рассмотрение дел было возложено также на «двойки», состоящие из местных руководителей НКВД и прокуроров [537].

Эти приказы подкреплялись распоряжениями генерального прокурора СССР Вышинского. Так, летом 1937 года Вышинский предписал прокурорам передавать в «тройки» «ещё не рассмотренные судами» дела о государственных преступлениях. 27 декабря 1937 года он издал циркуляр, содержавший указание представлять на рассмотрение Особого совещания уголовные дела в тех случаях, когда «характер доказательств виновности обвиняемого не допускает использования их в судебном заседании» [538]. К таким «доказательствам» относились донесения тайных осведомителей, показания лжесвидетелей и провокаторов и т. п.

В стране делалось всё, чтобы поднять авторитет высших чинов НКВД. На выборах в Верховный Совет СССР были избраны депутатами все наркомы внутренних дел союзных и автономных республик и все начальники областных и краевых управлений НКВД, на выборах в республиканские Верховные Советы — все их заместители.

Разумеется, многие работники НКВД не могли не задаваться вопросами, по какой причине от них требуют откровенных фальсификаций и подлогов. О том, какой ответ давался на этот вопрос в центральном аппарате НКВД, можно судить по воспоминаниям бывшего генерального секретаря ЦК ВЛКСМ Мильчакова. На его допросе следователь лейтенант Мешик (впоследствии доросший на службе у Берии до генеральского чина и поста наркома внутренних дел УССР) цинично заявлял: «Такие, как ты, отжили свой век, хоть ты и не старый. Вы цепляетесь за жалкие побрякушки советской и партийной демократии, самокритики. Кому, к черту, они нужны? Вы не поняли изменившейся обстановки. Нужен обновлённый, новый режим и прежде всего твёрдая власть, возглавляемая сильным „хозяином“. Пришла эпоха Сталина, а с нею — и новые люди, занимающие все позиции в аппарате. В авангарде идёт гвардия Сталина, чекисты… Мы, чекисты — партия в партии. Мы вычистим из рядов партии половину всякого хлама, вроде так называемой „старой гвардии“ и лиц, связанных со стариками, со взглядами вчерашнего дня. Около миллиона людей, состоявших в партии, мы уже, наверное, вытряхнули… А остальные будут перевоспитаны. Они пойдут за нами, за Сталиным, как миленькие. Они займут ваши места во всех аппаратах и будут дорожить оказанным им доверием» [539].

Едва ли молодой сатрап самостоятельно додумался до подобных мыслей. По-видимому, они высказывались Ежовым на совещаниях и инструктажах аппарата.

Наиболее циничные сотрудники НКВД не считали нужным скрывать механизмы фабрикации дел от подследственных, которые намечались для участия в открытых процессах. После возвращения из заключения член партии с 1906 года Розенблюм рассказал, как начальник Ленинградского УНКВД Заковский показал ему несколько вариантов схем «ленинградского центра», готовившихся для предстоящего открытого процесса. Ознакомив Розенблюма с этими схемами, Заковский заявил: «Самому тебе ничего не придется выдумывать. НКВД составит для тебя конспект по каждому филиалу в отдельности, твоё дело его заучить, хорошо запомнить все вопросы и ответы, которые могут задавать на суде. Дело это будет готовиться 4—5 месяцев, а то и полгода. Всё это время будешь готовиться, чтобы не подвести следствие и себя. От хода и исхода суда будет зависеть дальнейшая твоя участь» [540].

Многие из работников НКВД, осуществлявшие великую чистку, сами погибли в мясорубке тех лет. За 1934—1939 годы 21800 сотрудников этого наркомата были репрессированы по обвинению в «контрреволюционных преступлениях» [541]. За этой цифрой стоят три основные группы: 1) чекисты, пытавшиеся оказать сопротивление репрессиям; 2) те, кто слишком много знал, например, о кировском деле или о механике фабрикации открытых процессов; 3) организаторы «липовых» дел, арестованные в конце 1938 — начале 1939 года.

XXVI

Комсомол

Комсомольские организации подвергались локальным чисткам с начала 30-х годов. Так, в ноябре 1932 года ЦК ВЛКСМ принял решение о чистке сельских комсомольских организаций Северного Кавказа, где особенно сильно проявлялось недовольство насильственной коллективизацией. В результате этой чистки только на Кубани было исключено 56,3 % комсомольцев. При этом нередко исключались целые ячейки в полном составе [542].

Ряд основателей комсомола примыкал к внутрипартийным оппозициям. К ним относился, например, Шацкин, избиравшийся на V и VII съездах ВЛКСМ почётным комсомольцем. В 1929 году Шацкин был подвергнут резкой критике за его статью в «Комсомольской правде», где осуждалась позиция «партийного обывателя», готового одобрить, не задумываясь, любую спущенную сверху директиву, выступать в качестве «голосующей машинки» [543]. На IX съезде ВЛКСМ генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ Косарев заявил, что Шацкин, принимавший участие в деятельности группы Сырцова — Ломинадзе, «вступил на путь явного предательства партии» [544].

Несмотря на расправы предшествующих лет, к 1937 году в руководстве комсомола по-прежнему преобладали люди, начавшие свою политическую деятельность в первые годы Советской власти. Комсомольская молодёжь представляла опасность для сталинского режима как часть общества, отличающаяся особой чуткостью к несправедливости и личным бесстрашием. Не будучи обременена, подобно многим старым большевикам, прошлым самооплёвыванием и униженными покаяниями в своих «ошибках», она могла выступить в качестве силы социального протеста против произвола и репрессий.

Поэтому Сталин держал чистку в комсомоле под своим неослабным контролем и прямо направлял её. В этой работе он опирался прежде всего на Косарева, ставшего генеральным секретарём ЦК ВЛКСМ в 26 лет. В стране был создан «малый культ» Косарева, его именем были названы Центральный аэроклуб Осоавиахима, горноразведывательный институт, танк новейшей конструкции, пограничные заставы и отряды [545].