1937 - Роговин Вадим Захарович. Страница 110

Некоторые биографы Тухачевского обращаются к книге Лидии Норд «Маршал М. Н. Тухачевский», впервые опубликованной в 1950 году в русской эмигрантской печати. До сих пор не установлено, кто скрывался под этим псевдонимом. Автор книги, называвшая себя вдовой одного из сподвижников Тухачевского, обнаруживает несомненное знакомство со многими обстоятельствами жизни последнего. Хотя в книге встречается немало очевидных выдумок, некоторые её фрагменты представляют бесспорный интерес. Это касается прежде всего рассказа о суждениях Тухачевского относительно «германофильства» Сталина. По словам Норд, в кругу близких людей Тухачевский говорил: «Теперь я вижу, что Сталин скрытый, но фанатичный поклонник Гитлера. Я не шучу… Стоит только Гитлеру сделать шаг к Сталину, и наш вождь бросится с раскрытыми объятьями к фашистскому. Вчера, когда мы говорили частным порядком, то Сталин оправдал репрессии Гитлера против евреев, сказав, что Гитлер убирает со своего пути то, что мешает ему идти к своей цели, и с точки зрения своей идеи Гитлер прав. Успехи Гитлера слишком импонируют Иосифу Виссарионовичу, и если внимательно приглядеться, то он многое копирует у фюрера… И ещё печальнее то, что находятся люди, которые вместо того, чтобы осадить его, делают в это время восторженные физиономии, смотрят ему в рот, как будто ожидают гениальных мыслей» [949].

Разногласия между Сталиным и группировкой Тухачевского касались также вопросов модернизации и механизации вооружённых сил, роли кавалерии и моторов в будущей войне. Острый конфликт между Тухачевским, с одной стороны, Сталиным — Ворошиловым, с другой, возник в 1930 году, когда Тухачевский предложил значительно увеличить численный состав армии и оснащение её танками, артиллерией и авиацией. Записку с этими предложениями Тухачевский, по-видимому, сначала передал Орджоникидзе, который послал её Сталину с припиской: «Coco. Прочти этот документ. Серго» [950]. Одновременно эта записка была направлена Сталину Ворошиловым, присовокупившим к ней своё осуждение «радикализма» Тухачевского. В ответном письме Ворошилову Сталин резко ужесточил эту оценку. «Я думаю,— писал он,— что „план“ т. Тухачевского является результатом модного увлечения „левой“ фразой, результатом увлечения бумажным, канцелярским максимализмом… „Осуществить“ такой план — значит наверняка загубить и хозяйство страны, и армию. Это было бы хуже всякой контрреволюции» [951].

После того, как Ворошилов огласил это письмо на заседании Реввоенсовета, Тухачевский обратился к Сталину с письмом, в котором указывал, что такая оценка его предложений совершенно исключает для него дальнейшую «возможность вынесения на широкое обсуждение ряда вопросов, касающихся проблем развития нашей обороноспособности». Только спустя длительное время, в мае 1932 года Сталин в письме Тухачевскому признал правоту его позиции и ошибочность своей реакции на неё. «Ныне,— писал Сталин,— …когда некоторые неясные вопросы стали для меня более ясными, я должен признать, что моя оценка была слишком резкой, а выводы моего письма — не во всём правильными… Мне кажется, что моё письмо на имя т. Ворошилова не было бы столь резким по тону, и оно было бы свободно от некоторых неправильных выводов в отношении Вас, если бы я перенёс тогда спор на эту новую базу. Но я не сделал этого, так как, очевидно, проблема не была ещё достаточно ясна для меня. Не ругайте меня, что я взялся исправить недочёты своего письма с некоторым опозданием» [952]. Это был, пожалуй, единственный случай, когда Сталин не только признал ошибочность своей позиции, но и фактически принес извинения ошельмованному и оскорблённому им человеку.

Тем не менее на процессе 1937 года отстаивание Тухачевским и другими подсудимыми концепции ускоренного формирования танковых соединений за счёт сокращения численности кавалерии и расходов на неё рассматривалось как вредительская акция.

В-пятых, Тухачевский и близкие к нему генералы наиболее полно выражали недовольство советского генералитета ограниченностью и некомпетентностью Ворошилова и приближённых к нему лиц — в основном деятелей бывшей Первой Конной армии, их групповщиной и самоуправством, разрушительно влиявшими на качество советских вооружённых сил. О накале этого недовольства свидетельствует дневниковая запись от 15 марта 1937 года Кутякова, героя гражданской войны, после гибели Чапаева возглавившего его дивизию: «Пока „железный“ будет стоять во главе, до тех пор будет бестолковщина, подхалимство и всё тупое будет в почёте, всё умное будет унижаться» [953].

Аналогичные взгляды, пусть и не в столь резкой форме, Тухачевский и близкие к нему генералы высказывали даже перед Сталиным. В докладе на заседании Военного Совета 1 июня 1937 года Ворошилов говорил: «О том, что эти люди — Тухачевский, Якир, Уборевич и ряд других людей — были между собой близки, это мы знали, это не было секретом… В прошлом году, в мае месяце, у меня на квартире Тухачевский бросил обвинение мне и Будённому, в присутствии т. т. Сталина, Молотова и многих других, в том, что я якобы группирую вокруг себя небольшую кучку людей, с ними веду, направляю всю политику и т. д. Тов. Сталин тогда же сказал, что надо перестать препираться частным образом, нужно устроить заседание Политбюро и на этом заседании подробно разобрать в чём тут дело. И вот на этом заседании мы разбирали все эти вопросы, и опять-таки пришли к прежнему результату.

Сталин: Он отказался от своих обвинений.

Ворошилов: Да, отказался, хотя группа Якира и Уборевича на заседании вела себя в отношении меня довольно агрессивно. Уборевич ещё молчал, а Гамарник и Якир вели себя в отношении меня очень скверно» [954].

Такого рода выступления с резкой критикой одного из ближайших сталинских приспешников, к тому же своего непосредственного начальника, могли в то время позволить себе только деятели военного ведомства.

Об острых противоречиях между Ворошиловым и группой Тухачевского свидетельствует письмо Уборевича Орджоникидзе — единственному из членов сталинского Политбюро, к которому военачальники могли апеллировать. В этом письме, написанном 17 августа 1936 года, Уборевич сообщал: «Ворошилов не считает меня способным выполнять большую военную и государственную работу… Нужно тут же сказать, что ещё хуже оценивает он Тухачевского. Тухачевский, по-моему, от этих ударов и оценок потерял много в прежней своей работоспособности… Если т. Ворошилов считает меня малоспособным командиром для большой работы, то я очень резко и в глаза и за глаза говорю о его взглядах на важнейшие современные вопросы войны» [955].

На процессе 1937 года подсудимые признали, что вели между собой разговоры о необходимости отстранения Ворошилова от руководства армией.

В-шестых, Сталин не мог не испытывать тревоги по поводу того неподдельного престижа и уважения, которые завоевали в народе выдающиеся полководцы. Как подчёркивал Кривицкий, даже в последние годы коллективизации, когда авторитет Сталина был низок, как никогда, «эти генералы, особенно Тухачевский, пользовались огромной популярностью не только у командиров и рядовых красноармейцев, но и у всего остального народа» [956]. Такое исключительное признание сохранилось за ними и в последующие годы. Рассказывая о выступлении Тухачевского на VII съезде Советов (1935 год), «невозвращенец» А. Бармин, близкий к советским военным кругам, отмечал: «Когда Тухачевский появился на трибуне, весь зал стоя встретил его бурей аплодисментов. Эта овация отличалась от других своей силой и искренностью». Комментируя это свидетельство, Троцкий писал: «Сталин, несомненно, различил хорошо оттенок этой овации, отметил и припомнил Тухачевскому через несколько лет» [957].

На процессе «право-троцкистского блока» Бухарин заявил, что он в среде «заговорщиков» называл Тухачевского «потенциальным „наполеончиком“», опасаясь его бонапартистских устремлений. В этой связи А. М. Ларина отмечает, что со слов Бухарина ей известно: «наполеончиком» назвал Тухачевского Сталин в разговоре с Бухариным, а последний убеждал Сталина, что Тухачевский вовсе не рвётся к власти [958].