Власть и оппозиции - Роговин Вадим Захарович. Страница 42

XVIII

XVI съезд. «Добивание» «правых»

В июле 1930 года в обстановке массового отлива крестьян из колхозов, крайнего напряжения народного хозяйства и резкого падения жизненного уровня в городе и деревне открылся XVI съезд партии.

В преддверии съезда в среде «правых» вынашивалась мысль об осуществлении «дворцового переворота» против Сталина, но их лидеры на нелегальных фракционных совещаниях решительно отвергли этот путь. По свидетельству Авторханова, накануне съезда собралась группа «активистов», давно уже требовавших от своих вождей энергичных действий по свержению Сталина. Ссылаясь на банкротство сталинской политики и крестьянские бунты, они прямо поставили перед приглашённым на собрание Бухариным вопрос: «Когда жизнь подтвердила ваши самые мрачные прогнозы во всех отраслях внутренней политики, а крестьяне, доведённые до отчаяния, проголосовали за вас своей кровью, неужели после всего этого вы собираетесь на XVI съезде голосовать за Сталина?». Бухарин уклончиво ответил, что атаки против сталинцев сверху не увенчались успехом, поэтому линия партии может быть выправлена только снизу. Один из «активистов» на это заявил, что против аппарата бессильны членские билеты низов, следовательно, в арсенале средств борьбы остается только «хирургия». В ответ Бухарин стал пространно рассуждать, что идеалы социализма и социальной справедливости, во имя которых была совершена революция, не могут быть принесены в жертву межгрупповой борьбе в верхах партии. Закончил же он свое выступление софизмом: «Неумелое управление великолепной машиной вовсе не говорит о пороках самой машины. Нелепо разбивать эту машину, лишь бы убрать водителя» [346].

Несмотря на фактический отход «тройки» от политической борьбы, Сталину не удалось избежать предсъездовской дискуссии, которая в некоторых партийных организациях перерастала в поддержку «правых». Так было, например, в Промакадемии, где партийная ячейка возглавлялась представителями «старой гвардии», занимавшими антисталинскую позицию [347]. Этой группе противостояла находившаяся в меньшинстве группа молодых партийцев, «стоявших на позициях Центрального Комитета», к которой принадлежал Хрущёв. Острота борьбы выразилась, в частности, в том, что Хрущёва несколько раз проваливали на выборах в президиум партийных собраний и в бюро партийной ячейки. Несмотря на ряд выступлений «Правды» о «засилии правых» в Промакадемии, на её партийном собрании делегатами на районную конференцию наряду со Сталиным были избраны Бухарин и Рыков. После этого Мехлис вызвал Хрущёва в «Правду» и предложил ему подписать подготовленную в редакции статью с критикой «нездоровой обстановки» в парторганизации Промакадемии. На следующий день после выхода статьи состоялось новое партийное собрание, на котором были отозваны все избранные ранее делегаты, кроме Сталина, а на районную конференцию были избраны «сторонники генеральной линии», в том числе Хрущёв, ставший секретарем партийной организации академии. На районной конференции Хрущёв заявил, что «избрание „правых“ — уловка бывшего партийного руководства академии, которое сочувствовало „правым“, а теперь лишено доверия и переизбрано» [348]. Эти события определили дальнейшую судьбу Хрущёва. Уже в январе 1931 года он был избран секретарем Бауманского райкома партии, вслед за чем началось его быстрое восхождение по ступеням партийной иерархии.

Хрущёв вспоминал также о том, что предсъездовская Бауманская районная конференция проходила очень бурно. На ней выступила Н. К. Крупская, чья речь прозвучала «не в такт генеральной линии партии», за что конференция осудила её выступление [349].

Немало писем с осуждением Сталина приходило в редакцию «Правды». Большинство из них, разумеется, клалось под сукно. Однако отдельные письма с протестом против возложения вины за «перегибы» на «стрелочников» всё же появились на страницах «Правды». Так, в статье Мамаева говорилось: «У кого же закружилась голова?.. Постановляем одно, а на деле проводим другое. Так нечего наводить тень на ясный день. Надо сказать о своих собственных прострелах и не учить этому низовую партийную массу… Выходит, „царь хорош, а чиновники на местах негодные“… Надо под ленинским микроскопом проверить причины перегибов и не карать за них покорных исполнителей — сельских коммунистов» [350].

Однако такого рода настроения не нашли отражения на самом съезде, который, как это будет свойственно и всем последующим партийным съездам, отличался крайне мажорной тональностью. В такой тональности было выдержано, в частности, выступление старейшего партийного историка М. Покровского, который расценивал форсированную индустриализацию и коллективизацию как показатель «вступления страны в социализм». «В 1921 году приходилось слышать прогноз: „О, ещё на 25 лет нам хватит промежуточного положения, ещё через 25 лет будем строить социализм“,— говорил он.— Тогда думалось: нам до этого не дожить. Дожили… Не знаю, имею ли я на это достаточно полномочий, но я хотел бы от лица всего моего поколения выразить благодарность всем, кто строит социализм. (Кржижановский: Можете, можете! Продолжительные бурные аплодисменты.)» [351]

В отчётном докладе Сталина говорилось о «гигантских успехах» индустриализации и коллективизации, о правильности и победе «генеральной линии партии». При этом, как указывалось в «Рютинской платформе», Сталин умолчал о двух решающих фактах, сводящих на нет все его парадные реляции. Во-первых, он «скрыл от партии, что в это время вся текстильная промышленность с 600 тыс. рабочих из-за отсутствия сырья стояла целиком 4 месяца, ряд других отраслей лёгкой промышленности, а также сотни предприятий тяжёлой работали на 2/3 и даже на половину» [352]. Во-вторых, он не обмолвился ни словом о только что прошедшей по всей стране волне невиданных доселе крестьянских восстаний.

По накалённости критики оппозиции XVI съезд крайне походил на предыдущий съезд, с той лишь разницей, что теперь шла речь не о «добивании» оформленной оппозиции, продолжавшей отстаивать свои взгляды, а о добивании «уклонистов», из которых ни один не произнёс ни слова в защиту своих взглядов и тем более — не посмел критиковать авантюристический сталинский курс, принявший особенно опасные формы и масштабы после капитуляции бухаринской группы.

При обсуждении политического отчёта ЦК главное внимание уделялось не анализу чрезвычайно обострившихся экономических и социально-политических проблем, а безудержным нападкам на лидеров «правой оппозиции». Киров требовал, чтобы они признали свою платформу «кулацкой программой», ведущей к гибели социалистического строительства, и заявлял, что «каждый лишний процент темпа в нашей индустриализации, каждый лишний колхоз — всё это было достигнуто не только в борьбе с кулаком и прочими контрреволюционными элементами в нашей стране, это было достигнуто в борьбе против тт. Бухарина, Рыкова, Томского и Угланова» [353]. «Нельзя, товарищи, без содрогания подумать о том, что было бы с пролетарской революцией, с рабочим классом, если бы линия правых победила» [354],— патетически восклицал Косарев. «Вы покаялись на ноябрьском пленуме, покаялись вчера, а сверх того ничего больше вами не было сделано»,— упрекал «правых» Рудзутак. Он же впервые публично сообщил на съезде о переговорах между Бухариным и Каменевым, охарактеризовав их как «заговор против ЦК» [355].

Вконец деморализованные «правые» как бы соревновались друг с другом в признании своих «ошибок», пытаясь опровергнуть лишь наиболее одиозные обвинения. Отрицая наличие «фракции» у правых, Томский тем не менее признавал, что их деятельность несла в себе «зародыши фракционности»: «Как же иначе?.. Совместные документы со своей особой линией, совместные формулировки, совместные совещания по кругу определённых вопросов,— конечно, тут уже есть налицо элементы фракционности». В ответ на требование покаяться Томский заявил, что «покаяние» — не большевистский термин, и с горечью произнес: «Трудновато быть в роли непрерывно кающегося человека. У некоторых товарищей есть такие настроения — кайся, кайся без конца и только кайся… Дайте же немного поработать» [356].