Коммунизм и фашизм: братья или враги - Кара-Мурза Сергей Георгиевич. Страница 38

Радикальный национализм Кодряну был сознательно обращен ко всем, кто надеялся на радикальные изменения. Его антикоммунизм их не беспокоил. Если рабочие или крестьяне обращали на него внимание, то воспринимали его как антироссийский выпад, а в таком виде он был приемлем. Поскольку коммунизм и социализм отождествлялись с властью евреев, социальный антисемитизм городской бедноты и экономический антисемитизм крестьян были достаточны для того, чтобы в эту идею поверили. Кодряну предлагал радикальные реформы, которые не противоречили их националистическим предрассудкам и не вызывали у них недоверие к горожанам, которые приехали лишь затем, чтобы их обмануть. Ни обращение к классовому сознанию, ни буржуазный либерализм не могли найти широкого отклика в Румынии того времени. Если рассмотреть поближе учение Кодряну о классах, то оно напоминает социальный национализм многих слаборазвитых стран нашего времени, направленный против внешних и внутренних угнетателей и обращенный ко всем, кто видит в существующем строе источник несправедливости, угнетения и отсутствия возможностей: к крестьянам, рабочим и ко всем, чьи патриотические и моральные принципы оскорбляла двуличность господствующей системы.

Экономические факторы при вербовке недовольных, к которым обращались как реакция и Куза, так и революция и Кодряну, были не столь важны, как то обстоятельство, что определенные группы населения и области оказались в изоляции, не были включены в процесс политического развития и поэтому были открыты для агитации Легиона. Отсюда и повышенная роль молодежи в движении, которое начало с мобилизации учащихся и студентов, принимало в свое элитное подразделение (созданный в 1937 г. корпус Моты-Марина) только мужчин моложе 30 лет и всегда опирался на свою сеть молодежных клубов — основанное в 1924 г. Братство Креста (ФДК).

Но движение, которое опирается на молодежь, сталкивается с одной важной проблемой: молодость не вечна, и рано или поздно обычный конфликт поколений усиливается из-за идеологических разногласий и взаимных обвинений. Обычно фашистские движения решали эту проблему путем чисток, исключений или переселения, в результате чего руководство избавлялось от молодых выдвиженцев, а движение — от радикальных элементов. В Легионе проблема была решена за счет того, что первоначальная руководящая группа была истреблена в ходе преследований 1938—39 гг. В 1940 г. Кодряну был бы 41 год, Моте — 38 лет, Марину — 36, это, конечно, еще не старость. Но многие члены этой группы погибли, все руководители исчезли с политической сцены, и интересно, что из 226 лиц, интернированных в Бухенвальде, возраст которых нам известен, лишь 15 принадлежали к поколению Кодряну. Средний возраст этих людей в 1940 г. равнялся 27,4 года, и три четверти группы были моложе тридцати лет. Это означает, что они принадлежали к политически еще не существовавшему в начале 30-х годов, практически новому поколению, представлявшему новое движение, заняв место павших старших товарищей.

Таким образом, Легион оставался очень молодым движением, готовым к любым революционным акциям. И примечательно, что старшие в конфликте, который разгорелся после смерти Кодряну и особенно во времена национального Государства легионеров между умеренными и радикалами внутри партии, занимали, большей частью, сдержанную позицию и были готовы к компромиссам; они были против январского восстания, а некоторые даже поддерживали генерала Антонеску, в том числе и собственный отец Кодряну. Этим объясняется небольшой процент людей старшего возраста в Бухенвальде, а также дух хвастовства, грубая и опрометчивая политика неопытных людей, которыми характеризовался недолгий период власти Легиона.

Все это указывает на то, что важные факторы радикальной и революционной ориентации были не столько социологическими, сколько психологическими. Речь идет о тех культурах и, прежде всего, возрастных факторах, о проявлении большего беспокойства, большей чувствительности и готовности к изменениям и действиям для их осуществления.

Начну с трех вопросов. Первый: происходят ли сторонники движений фашистского типа, главным образом, из средних слоев общества? Тот факт, что их вожди, как и вожди большинства политических движений, вышли из средних слоев, ничего не доказывает, как и аналогичное происхождение вождей левого крыла. С другой стороны, в такой стране, как Румыния, среди их сторонников был большой процент крестьян и рабочих¹¹.

С вариациями то же самое можно сказать и о других странах. Как показывает исследование Ганса Герта о членах нацистской партии в 1933 году, почти треть их составляли рабочие и 21 % — служащие. Далее следовали художники, торговцы и люди свободных профессий, в совокупности 17,6 %, крестьяне — 12,6 % и прочие (обслуга, шоферы такси и т. п.) — всего 10 %¹². Если мы вспомним, что уже говорилось о мелкобуржуазном характере НСДАП, такое распределение вроде бы соответствует этому утверждению, хотя рабочие, 46 % трудящегося немецкого населения, были представлены непропорционально. Однако, мы не должны при этом забывать, что классы с более низким уровнем образования и меньшим количеством свободного времени обычно представлены в политике непропорционально, что промышленные рабочие были организованы также в профсоюзы, социал-демократической партии и КПГ, которая взывала к их классовому сознанию. Успех нацистов в этой среде впечатляет, тогда как обычное отождествление фашизма со средними слоями общества кажется не очень убедительным.

И вообще: имеет ли в этой связи значение понятие средних слоев? По моему мнению, оно вводит в заблуждение, поскольку оно, через идейные связи, указывает на ориентацию и интересы, не типичные для фашистских движений. По мнению марксистов, эти люди сражались, чтобы утвердить свое существование в качестве членов среднего класса, и поэтому являлись — сознательно или нет — последним оружием финансового капитализма. Вряд ли это относится к румынским крестьянам и, кроме того, фашисты вообще были против финансового капитализма. Они не признавали среднее сословие как особый класс и отвергали его ценности. Если они не отвергали то, что мы называем «буржуазными» ценностями, то именно там, где их применение — как в Румынии — имело наименее консервативные последствия.

С политической точки зрения, экономическая и социальная классовая позиция представляется менее важной для политической ориентации, чем идеологическая обусловленность и существование (или отсутствие) строго организованных партий. Там, где такие партии есть, католики, крестьяне и промышленные рабочие не поддаются влиянию других идеологий, а там где их нет или они слабы, эти группы столь же восприимчивы, как и другие. В той мере, в какой западные промышленные рабочие организованы, а на другом конце шкалы есть богатое меньшинство, уверенное в своих силах, теории насильственного протеста и радикальных изменений неизбежно будут иметь большой успех среди других групп. Поскольку те, кто имеет меньше всего контактов с существующим порядком, доступней всего, радикалы будут иметь среди них наибольший успех. Только в этом смысле мы можем сказать, что фашисты рекрутировали сторонников из среднего класса, особенно того его слоя, который немецкая социология столь удачно называет «квазипролетариатом»¹³.

Третий вопрос: были ли эти люди особенно реакционными? Воплощали ли они, как можно судить по их деятельности, те политические и социальные тенденции, которые мы называем ретроградными? Ответ на этот вопрос зависит от взгляда на режим, которые фашизм критиковал или сверг, но, по крайней мере, в случае Румынии Легион Кодряну был явно радикальной социальной силой.

Ученые, которые занимаются фашизмом, подчеркивают, что претенциозные кодексы и высокий идеализм подобных групп всегда следует рассматривать в связи с их гораздо более тривиальными действиями на службе жестокому делу или их радостью по поводу их кратковременных триумфов. Это мнение верно и точно выявляет слабые стороны фашизма. Но можно сравнить этот разрыв между мечтой и реальностью и с судьбой детей, которых учили в школе и в родительском доме определенным ценностям, а через какое-то время сказали им, что эти ценности не вполне применимы в нашем мире, иными словами, цельность характера не является социальной добродетелью. Протесты против капитуляции и компромиссов, против равнодушия современной морали рассматривались как доказательство незрелости; мир надо принимать таким, каков он есть, и не стремиться привести его в соответствие с некоей теорией, отвергая современную практику. В конечном счете, большинство людей проходит эти стадии, и мятеж молодости уступает место приспособлению. Неспособность или отказ приспосабливаться, даже по самым убедительным причинам, считается признаком слабости, непригодности к жизни, признаком неудачников. Это странная ситуация, и только наша вопиющая не последовательность спасает нас от выводов, которые мы неизбежно должны были бы из нее сделать: что шестерни нашего общества вращаются лишь за счет того, что перемалывают им же признанные принципы.