Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917 - Оппоков Виталий. Страница 45

Осуждая эту непозволительную «методу», Козловский в уже упоминаемом здесь заявлении писал: «…при допросе свидетеля Алексинского, показывающего, что „потом выяснилось, что Ленин и Зиновьев освобождены по личному предписанию австрийского премьера министров Штюрка, как лица желающего поражения России“, — суд. следователь Александров не ставит ему вопрос: „из чего“, „как“ это выяснилось для г. Алексинского».

В материалах дела, собранных Александровым, подшит этот протокол допроса от 11 июля 1917 года. В нем значилось, что «Алексинский Григорий Алексеевич, бывший член второй Государственной Думы, 38 лет, православный…». Ну, а показал он следующее: «Ленина я знаю около 10 лет, был о нем очень хорошего мнения в течение только 2–3 лет, но по переезде моем за границу разочаровался в нем… Здесь же считаю необходимым привести позднейший факт, относящийся к октябрю 1914 года: Ленин и Зиновьев, проживавшие в Австрии близ Кракова, были арестованы австрийскими властями, как русские подданные, но вскоре освобождены с правом свободного выезда в Швейцарию… потом выяснилось, что Ленин и Зиновьев были освобождены из-под ареста по личному предписанию графа Штюрка — австрийского премьера, который освободил их, как лиц, желающих поражения России и деятельность коих полезна для центральных империй…». [144] Изобличая Ленина в связях с Парвусом (Гельфандом), тоже пребывающим в услужении у немцев, Алексинский вручил Александрову «вещественные доказательства» — рукопись на 27 страницах, представлявшую собой копию статей, напечатанных в изданиях «Россия и Свобода» и «Призыв», выходивших в Париже. Ни свидетеля, ни следователя при этом не смутило, что среди этих «вещдоков» имеется публикация, на которую часто ссылался Алексинский в своих статьях, но в которой вслед за резкой критикой Парвуса звучит «похвальное слово»… Ленину. Автор этой статьи, доктор Фридман, упрекает Парвуса примером Ленина. Имеется здесь и краткое объяснение, почему австрийские власти освободили Ленина из-под ареста, как «свободно» он уезжал… Еще больше удивительно то, что эта публикация — антивоенная, в духе Циммервальдской конференции [145] и многих ленинских выступлений, за которые на него так ополчились Бурцев, Алексинский, Керенский и др., за которые следователи Александров и Соколов выставляли его в следственных выводах изменником. Уж и впрямь у клеветы стыд слеп и нем, а она сама — стоглаза и стоязыка. Похоже, что Алексинский с Александровым подходили под этот образ. Иначе чем объяснить, что публикацию за подписью доктора Фридмана они зафиксировали как одно из первостепенных доказательств вины Ленина и большевиков. Но суди сам, уважаемый читатель, по выдержкам из этого «вещественного доказательства»:

Открытое письмо Парвусу д-ра Якова Фридмана, напечатанное в швейцарских газетах и перепечатанное в № 2 газеты „Россия и Свобода“ (26 сентября 1915 года):

„Ваше выступление в последнее время в качестве защитника дела двойственного союза против тройственного произвело в социалистическом мире большое впечатление. Очень редко случается, что с.д. Вашего положения, вместо того, чтобы бороться против войны и локализовать ее страшное действие, ездил из страны в страну и старался вовлечь в войну страны, остающиеся до сих пор нейтральными. Вы заявляете, что Вашей деятельностью Вы боретесь с царизмом. Эта цель сама по себе похвальна, надо только удивляться тем средствам, к которым Вы прибегаете, чтобы осуществить эту цель.

Вскоре после начала войны Вы издали воззвание под заглавием „Против царизма“ и подписались под ним. Содержание этого воззвания ни в коем случае не социалистическое. Вы в нем утверждаете, что вся вина падает на русское правительство… все среднеевропейские державы представлены настоящими сиротами, которые борются за всеобщую свободу против русского варварства… Это воззвание Вы поручили распространить несуществующим русским с.-д. организациям, — эти, наверно, отказались бы от чего-либо подобного, — а „Союзу борьбы за вызволение Украины“… Вот это именно обстоятельство и побудило меня обратиться к Вам с этим письмом… В Австрии всем известно, что этот „Союз вызволения Украины“, во главе которого стоят Басок, Скоропис и др., ни в коем случае не революционная организация. Он создан немецкими и австрийскими официальными и полуофициальными кругами и существует благодаря тем деньгам, которые в изобилии притекают через Вену и Берлин. Далее, этот „Союз“ открыто ставит своей целью основание украинской монархии с каким-нибудь принцем (вероятно, Гогенцоллерном) во главе… Несмотря на то что Вы русский с.-д. и, следовательно, также русский подданный, Вы, как таковой, разъезжаете открыто и свободно из Турции на Балканы и оттуда в Вену и Берлин и назад. Но Вы ведь не так наивны, чтобы думать, что Вам представляют эту привилегию только потому, что Вы русский революционер. Вы не можете этого думать уже потому, что Вам так же хорошо известно, как и мне, что очень известные русские руководители партии, как Ленин и депутат Государственной Думы Ягелло, после объявления войны были интернированы и что первый только благодаря вмешательству австрийских товарищей мог оставить Австрию. Заметьте хорошо — оставить, но не разъезжать. Не поразило ли Вас это обстоятельство? Или Вам неизвестно, что Ваша деятельность приятна властям центральных держав и их намерениям…“». [146]

Поразило ли Парвуса, устыженного напоминанием о честной и последовательной позиции Ленина, приведенное обстоятельство — неизвестно. Но в том, что Алексинский и Александров не были смущены этим, убедиться нетрудно. Читателя же должно удивить и насторожить, как и автора настоящих строк, несколько иное обстоятельство — схожесть содержания и стиля письма Фридмана и показаний Алексинского. Те же обвинения, те же упреки, тот же тон. Даже фраза о полезности критикуемых действий «для центральных держав» почти однозначна в обоих случаях. Разный только объект критики: у Фридмана — Парвус, у Алексинского — Ленин. А ведь у последнего тоже имелись публичные выступления с критикой и Парвуса, и украинских националистов в лице упоминаемого Фридманом Баска (он же — Меленевский, он же — Соколовский, он же — Гылька). Уж кому-кому, а вездесущему и всезнающему, подобно Бурцеву, Алекси некому должен был быть известен такой случай. [147] В начале 1915 года к Ленину (он тогда проживал в Берне) зашел известный кавказский меньшевик Триа, приехавший из Константинополя. Триа рассказал об участии Баска в «Союзе освобождения Украины» и про связь этого «Союза» с немецким правительством, а также передал, возможно, с провокационной целью, письмо от руководителя этой темной организации. В послании выражались «сочувствие» деятельности Ленина и большевиков, а также «надежда на сближение взглядов». Возмущенный Ленин в присутствии Триа тут же написал ответ следующего содержания:

«…Любезный гражданин!

Триа передал мне Ваше письмо от 28. XII. 1914.

Вы явно ошибаетесь… Мы работаем за сближение рабочих разных (и особенно воюющих) стран, а Вы, видимо, сближаетесь с буржуазией и правительством „своей“ нации. Нам не по дороге.

Н. Ленин [148]. Берн. 12.1.1915». [149]

На словах же заявил, что не может нравственно воспринимать Баска, поскольку тот вступил в сношения с одним из империалистических государств — Германией, а поэтому между ними не может быть ничего общего.

То, что Алексинский по отношению к Фридману поступил бесчестно, использовав его письмо с провокационной целью, отступив от его содержания, а также откровенно «сплагиатничал», — не должно особо удивлять. В журналистской среде знали его нечистоплотность. Но зачем было Александрову все это приобщать к делу — все публикации Алексинского, а тем более такую, казалось бы, бесполезную для установочной версии, более того, в определенной степени опровергающую ее статью Фридмана? Думается, она послужила своеобразным эталоном в фальсификации показаний многих свидетелей. Все, что говорилось Фридманом в адрес Парвуса, приобретало обвинение в устах тех или иных людей и в самых разных вариантах по отношению к Ленину и большевикам. Причем опускались (разумеется, для гласного освещения; в протоколы допросов все вносилось пунктуально) положительные моменты. К примеру, 10 сентября 1917 года П.А. Александров беседовал с шестидесятилетним Г.В. Плехановым, проживавшим в Царском Селе. Пожалуй, из всех допрошенных свидетелей он больше всех знал В.И. Ленина и имел право судить о нем. «Ленина я знаю давно, — говорил он, — познакомившись с ним в Женеве в 1895 году. До 1903 года мы жили вместе, как партийные работники, участвовали в издании „Искры“ и прочее. Тогда Ленин был с нами заодно. С 1903 года я разошелся с ним…» Судя по протоколу, он высказал немало такого, что могло восприниматься в двояком смысле. И все же, продолжая и здесь борьбу с политическим противником, Плеханов давал иногда однозначные и даже категоричные положительные оценки лидеру нелюбимых им большевиков: «При этом я исключаю всякую мысль о каких-либо корыстных пользованиях Ленина», «Я убежден, что даже самые предосудительные и преступные с точки зрения закона действия совершались им ради торжества его тактики», «Но повторяю, я говорю только в пределах психологической возможности и не знаю ни одного факта, который доказывал бы, что психологическая возможность перешла бы в преступное действие» и т. п. Последнее замечание касалось пересудов об использовании Лениным германских средств для «осуществления своей тактики». Плеханов не мог привести ни одного факта о получении Лениным денег от немецкой стороны, а тем более ее разведки. Александров же его предположения о «психологических возможностях» трансформировал для склочной прессы в лице Алексинского, Бурцева и других им подобных в безосновательные «конкретные примеры». Тем более что в показаниях Плеханова подобных рассуждений и догадок имелось с избытком. Именно они и выпячивались, именно они предавались огласке. О том, что «Ленин неразборчив в средствах», что «в один из моментов обострения борьбы между большевиками и меньшевиками последние обвиняли Ленина в похищении адресованных им писем», что «тактика ленинская была до последней степени выгодна Германии». Плеханов говорил, что «неразборчивость Ленина» позволяет ему «допускать, что он для интереса своей партии мог воспользоваться средствами заведомо для него идущими из Германии». В сведениях, интерпретированных Александровым и поступающих в различные редакции, уточнения «допускаю», «в интересах партии», «исключаю всякую мысль о какой-либо корысти», имевшие принципиальное значение не только для одного лица или отдельной партии, но для всего следствия, опускались, вымарывались, извращались. Оставалось только корыстолюбие, подавление всех и вся, измена ради положения и наживы.