Семь трудных лет - Чехович Анджей. Страница 19

Подробное донесение о ходе конференции я выслал в Центр и поэтому мог бы точно воспроизвести ход дискуссии, но теперь, по истечении стольких лет, думаю, это не слишком интересный материал. Для меня дискуссия была важна тем, что я должен был фиксировать выступления отдельных ораторов, а кроме того (что еще более существенно), она позволяла мне ближе познакомиться с людьми, среди которых я должен был в течение ближайших месяцев и лет жить и работать.

В ходе конференции я заметил, что коллектив польского отдела «Свободной Европы» распадался на три основные группы.

Самую многочисленную из них составляли усердные защитники взглядов Новака, выражающие ему свою поддержку без малейших колебаний и готовые выполнить любые его поручения. Тон их выступлений напоминал слова верноподданнического письма так называемой польской курии в австро-венгерском парламенте на имя императора Франца Иосифа: «Возле Твоего трона стоим и стоять хотим вечно». В такой роли я запомнил Вацлава Поморского (корреспондента «Свободной Европы» в Вене), заместителей Новака — Михала Гамарникова-Гурецкого и Тадеуша Женьчиковского-Завадского, Михала Лисиньского (делает то же самое, что и Поморский, но только в Стокгольме), Збигнева Раценского (тогда он был корреспондентом в Лондоне) и еще несколько человек.

Вторая группа состояла из тех, кто имел смелость высказывать иное мнение, нежели директор Новак. Главным оппонентом был Крок-Пашковский. Он говорил очень свободно, логично и убедительно. Когда во время обеденного перерыва я заметил кому-то, что Пашковский произвел на меня впечатление бескомпромиссного человека, то услышал:

— Тут все очень просто. Крок-Пашковский уже устроился на работу в Би-Би-Си и может огрызаться на Новака.

Действительно, он вскоре выехал в Лондон, где начал работу в польском отделе British Broadcasting Corporation. Не знаю, как у него там пошли дела, ибо Новак человек мстительный и своих противников уничтожает беспощадно. В Англии у него есть давние друзья в Интеллидженс Сервис, он знает существующие там отношения, сам когда-то работал в Би-Би-Си и не порвал контактов с ее влиятельными лицами. Я бы не удивился, если бы однажды Пашковский исчез с радиогоризонта.

В качестве оппонентов выступали также, но в несколько ином стиле, Юзеф Птачек и Тадеуш Новаковский. Их мнения только формально отличались от точки зрения Новака.

Типичным представителем третьей группы, тоже многочисленной, был Войцек Трояновский. Когда Новак говорил, что «Свободная Европа» не должна на новом этапе своей деятельности фронтально атаковать социализм, удивленный Трояновский стонал:

— О боже, так мы теперь должны социализм защищать, о социализме говорить! О боже…

Однако открыто Трояновский не выступил и, если бы дело дошло до голосования (которого, разумеется, не было), наверняка голосовал бы за программную линию, предложенную Новаком. Он ведь не очень понимал, что означает и какую цель преследует тактика «Свободной Европы». Кроме того, ему оставалось лишь несколько лет до пенсии и все свое внимание он посвящал финансовым вопросам. Он и работавшая вместе с ним жена Веслава, симпатичная женщина, зарабатывали порядочно. Но, несмотря на это, Трояновский участвовал в различных махинациях, чтобы заработать еще больше. Когда однажды он сломал руку и долго носил ее на перевязи, многие острили, что он не снимает гипса, чтобы не лазить в собственные карманы. Жадность его была хорошо известна.

Людей типа Трояновского на радиостанции «Свободная Европа» много. В определенной степени к ним принадлежит также Тадеуш Новаковский. По-разному они оправдывают свое поведение перед окружающими, но в работе всегда занимают такую позицию, чтобы не рассердить Новака. Я старался вести себя подобным же образом, хотя и руководствовался совершенно иными соображениями. Ведь не для полемики же с Новаком Центр направил меня в Мюнхен. Когда я раза два «зарвался», из Варшавы мне тут же напомнили: «Успокойся, не для того ты там находишься!»

Уже на конференции в Фельдафинге, пользуясь удобным случаем, я решил создать о себе у Новака соответствующее мнение. Передо мной стояла трудная задача, когда мне предоставили слово и участники конференции умолкли, с интересом ожидая, что скажет не известный еще в этой среде «молодой беженец из Польши». Я был благодарен Генрику, что перед выездом в плане подготовки к выполнению задания он порекомендовал мне прочитать некоторые статьи, опубликованные в 1956 году на страницах «Попросту», «Пшегленд культурны» и «Нова культура». Подхватив главные мысли Новака и взгляды некоторых отечественных ревизионистов, публиковавших порой свои статьи в упомянутых периодических изданиях, я старался войти в русло политических концепций Мерошевского и поддержать связанные с ними надежды творцов нового этапа идеологической диверсии. Я сказал, что нельзя переоценивать влияние и шансы людей, занимающих крайние антикоммунистические позиции в Польше. Эта группа немногочисленна, и ее воздействие на молодежь, родившуюся и воспитанную при социалистическом строе, весьма ограниченно. Если хотите, чтобы молодежь прислушивалась к вам, то нужно говорить о социализме, который бы устраивал ее. Я не развивал до конца эти мысли, а варьировал ими в соответствии с потребностями момента — только для того, чтобы получить признание Новака. Наблюдая за ним, я заметил, что он был мною доволен. Тогда мне ничего другого не требовалось. В этой партии игры я победил. Когда я окончил выступление, мне задали несколько вопросов. Тадеуш Новаковский хотел знать, каково, по моему мнению, отношение польского народа к событиям во Вьетнаме. Не думаю ли я, что в Польше возникает новый вид патриотизма и национальной гордости за достижения ныне господствующего строя? Я ответил на эти и другие вопросы. Старался говорить свободно, хотя взвешивал каждое слово, учитывая то, что аудитория состояла из людей, привыкших к другому языку. И это испытание я выдержал.

Попутно расскажу об одном небольшом эпизоде, который хорошо отражал атмосферу, царившую в этом польском отделе. Выступивший передо мною Михал Лисиньский раскритиковал передачи радиостанции «Свободная Европа» под рубрикой «Зеленая волна», редактируемые Розпендовским. В своем выступлении он заявил, что в «Зеленой волне» юмор притянут за хвост. Во время перерыва ко мне подошел Розпендовский и сказал:

— Коллега, вы слыхали, что о моих передачах говорил этот карлик? (Лисиньский — человек небольшого роста, но и Розпендовский ненамного выше его.) Ведь это дурак, который тужится быть оригинальным. Вы понимаете мое положение? Не смогли бы вы, когда будете выступать, сказать, что мою «Зеленую волну» охотно слушают студенты и вообще молодежь? Вам это не помешает, вы только скажете пару фраз, и все. А для меня это может быть важно, очень важно. Вы понимаете меня?

Я понимал.

Правда, Розпендовский пару раз надул меня на несколько десятков марок, когда по его заказу, будучи еще в охранных ротах, я писал тексты об общественных починах студентов Варшавского университета. Однако сейчас напоминать ему об этом не следовало. Я махнул рукой, не желая наживать себе врагов уже с первых дней работы. В своем выступлении я сказал несколько слов о «Зеленой волне». Отозвался о ней я весьма положительно. Спустя час или два я услыхал, как Розпендовский хвастался моими похвалами. Мне с трудом удалось не рассмеяться. Я был доволен, что не умолчал о «Зеленой волне», ибо таким образом проверил, каким человеком является Розпендовский. В Варшаве я познакомился с характеристиками многих работников польского отдела радиостанции «Свободная Европа». Это не освобождало меня, однако, от дальнейшего их изучения, от сопоставления известных уже оценок и мнений со свежими наблюдениями. В данном случае я лучше, чем на основе известной мне характеристики, понял, как должен в будущем вести себя с Розпендовским. Я не совершил такой ошибки, как Анджей Смолиньский, который подружился с ним в начале своей работы на радиостанции, а затем в течение длительного периода, а может даже и до сих пор, не смог понять, что многими своими неприятностями в Мюнхене он обязан Розпендовскому.