Гении и прохиндеи - Бушин Владимир Сергеевич. Страница 32

Разрешенная смелость

Между собеседниками на страницах "Советской России" шло соревнование:

кто скажет о Бушине словцо почерней, пооскорбительней? Ну, с достижениями Кожемяко мы уже знакомы. А Распутин? О, он далеко превзошел простодушного правдолюба. Приведу лишь один, но, может быть, самый блистательный пример: "Разве не зачитывались мы "Одним днем Ивана Денисовича" и рассказами Солженицына и разве не он в "Красном колесе", показал нам роль Февраля - роль, которую мы тогда знали слабо?.. Бушин может ответить мне, что он не зачитывался и знал и что это только я зачитывался и не знал, - и это будет неправда: Бушин, по своей сыскной способности все знать, мог знать и об этом (но не написал же!), а Россия, свидетельствую, во многом жила в отношении своего прошлого в потемках". По-моему, сказано это довольно коряво: пятикратное подряд употребление глагола "знать - не знать" сбивает с толку, но многое, конечно, понятнять можно. Так вот, прежде всего, не надо бы свидетельствовать от лица всей России, если даже приятель называет тебя за кружкой пива "совестью нации" или "отцом народа". Не надо хотя бы потому, что все равно не превзойти того, кто уже давно сказал: "Моя фамилия - Россия, а Евтушенко псевдоним". Кроме того, не следует придумывать за оппонента ответы на свои вопросы и потом клеймить его: "Неправда!" Я , конечно, же не отвечу, как Распутин предполагает, что не читал "Один день" и другие рассказы Солженицына. Не только читал, но и написал о них несколько больших одобрительных статей, которые тогда были напечатаны в ленинградской "Неве", в воронежском "Подъеме", а через АНН -во многих газетах страны. К слову сказать, прочитав статью в "Подъеме", которая была напечатана с такими трудностями, какие Распутину никогда и не снились, Солженицын 2 января 1964 года поделился со мной радостью из Рязани: "Эта Ваша статья кажется мне очень глубокой и серьёзной - именно на том уровне написана она, на котором только и имеет смысл критическая литература...Жаль, что из-за тиража журнала статью мало кто прочтет" и т.д. Теперь они цитируются, например, в сборнике документом о Солженицыне "Слово пробивает себе дорогу"(М.,1998,с.59-60,129-131). Да, охотно цитируются, ибо это же были, говорю, положительные статьи: ведь поначалу Солженицын предстал перед нами в идеальном образе героя, прошедшего со своей батареей всю войну, ни за что пострадавшего ("жертва культа личности"!) и вот продолжает борьбу против несправедливости. Мало того, когда Солженицын в свое время разослал по 250-ти адресам свое известное письмо к 1У съезду писателей СССР (как потом выяснилось, насквозь лживое), то большая группа писателей в свою очередь тоже обратилась в президиум съезда с предложением предоставить Солженицыну слово на съезде, - и я был в числе тех, кто подписал это письмо (Цит.соч., с.217). Тут же, прислав телеграммы, к нашему письму присоединились, например, москвич Валентин Катаев, ленинградцы Виктор Конецкий, Владимир Соснора и другие...А где же был тогда Распутин? Нет ни его подписи под коллективным письмом, ни отдельной телеграмы. А ведь он был уже автором нескольких книг и расхваленной повести "Деньги для Марии". Да и вообще, как писал С.Залыгин, "Распутин вошел в нашу литературу сразу же, почти без разбега", т.е. с первых публикаций в самом начале 60-х годов... У помянутый В.Соснора - ровесник Распутина, был тогда автором тоже двух книг, в отличие от распутинских, не столь восторженно встреченных критикой. Он писал в своем письме: "Мне тридцать один год. Из них три года я служил в Армии, шесть лет работал слесарем на заводе, остальные годы - блокада, партизанский отряд, послевоенный голод...Мое имя смутно, мой голос слаб, но, как член Союза писателей я считаю себя вправе..."(Цит. соч., с.229). И он присоединялся к нам. А имя Распутина, может быть, именно потому, что он ни в Армии не служил, ни слесерем не работал, ни блокады, ни партизанского отряда не знал, а всё только, как отмечают биографы, писал да читал Фолкнера и Хемингуэя, Достоевского и Бунина-, имя Распутина было не смутно, и голос уже давно не был слаб... Но гораздо показательней то, что он молча сидел со своими восторгами Солженицыну - ни словечка хоть письменно, хоть устно! - еще почти двадцать лет и подал голос только в 1988 году, к семидесятилетию кумира, когда уже было сказано: "Всё дозволено!" Глядя на смельчаков той поры, уместно вспомнить слова Маркса: "Нет большей низости, чем разрешенная смелость". Со временем стало ясно почти всё, что Солженицын писал и рассказывал о себе, оказалось ложью. Он бесстыдно и ловко провел нас. И честные люди, искренние патриоты, встретившие его появление приветливо, решительно и гневно отвернулись от него. Их оказалось много от Шолохова до Симонова, не говоря уж о миллионах читателей. Среди этих людей был и я.

Сыскное бюро Солженицына

Но не просмотрели ли вы, читатель, самую-то роскошную жемчужину в драгоценной россыпи Распутина? Вот она, полюбуйтесь еще раз: "уникальная сыскная способность (Бушина) всё знать". Вдумайтесь: писатель презрительно высмеивает стремление человека как можно больше знать, он высокомерно глумится над желанием собрата быть возможно более осведомленным, эрудированным в том, о чем пишет. Фолкнер это называл обскурантизмом, Достоевский - мракобесием. Да, прав тут правдолюб Кожемяко: "Многие даже не замечают, насколько они изменились за последнее время". Их раздражает, что есть люди, берущие примеру трудолюбия и добросовестности с Пушкина, Толстого, Горького...Им сподручней тяп да ляп: "Он есмь"... А если Распутину уж так хочется поговорить о сыске, то могу предложить ему интереснейший материал на эту тему из жизни его великого кумира. В ряде наших журналов были публикации о тайной доносительской работе Солженицына в лагере. Последняя из таких публикаций - документальный очерк "Каким ты был, таким остался" принадлежит перу С.Никифорова, товарища Солженицына по заключению. "Нет, разлюбезный Александр Исаевич, извините, это не так," пишет автор и на конкретных фактах показывает его лживость, разоблачает клевету, приводит доподлинные тексты его доносов. Желающие могут ознакомиться с этим увлекательным очерком в "Нашем современнике" №11 за прошлый год. А я хочу лишь заметить, что если кто был доносчиком, тот легко и просто, безо всяких нравственных сомнений и душевных колебаний может и сам пользоваться доносами других, -это лишь другая сторона той же медали. Что мы и видим, например, на отношении Солженицына к "Новому миру", о чем он без малейшего смущения поведал в своём "Теленке"? Мы узнаём, что он всегда старался "сперва разведать, чем пахнет" в редакции. Больше всего ему помогала в этом давняя сотрудница отдела прозы Анна Самойловна Берзер, с которой он завязал весьма тесные отношения. Так и пишет, что именно "по рассказам Берзер вызнавал, что там в редакции делается. "Потом её "рассказы" он назовет более точным словом. Но Берзер была не единственным лазутчиком, точнее сказать, агентом, как дальше говорит он сам. Солженицыну удалось создать нечто вроде частного сыскного бюро и проникнуть с его помощью не только в "Новый мир", но и в другие интересовавшие его литературные и нелитературные инстанции. В повествовании об этой поре своей жизни у него то и дело мелькают такие признания: " из редакции по секрету передали мне новость"... "получил я агентурные сведения"... "принесли мне завтрашнюю "Литературку", выкраденную из редакции"..."разными путями мне передают: такой-то говорил о вас такую-то ложь" и т.д.

В результате созданной им системы тотальной слежки за "Новым миром" Солженицыну действительно было известно многое из жизни редакции. Знал, например, что происходило на партийном собрании: кто был, кого не было, кто как говорил о нем, зачем звонили в редакцию из райкома партии, какой разговор был у руководителей журнала с работниками ЦК и т.п. При такой налаженной работе получаемые сведения надо было как-то фиксировать, систематизировать. Он и делает это, заводит досье. Там, записано, например: "В.Я.(Лакшин) принимается Твардовским предпочтительно перед другими сотрудниками, легко вхож к нему в кабинет...В 1966 году В.Я. вступил в КПСС" и т.д. Завел папочку "Я и Союз писателей" - "Там всякие бумажонки... И доносы мне: где что про меня сказали." Так прямо и называет вещи своими именами: доносы, агенты. Солженицын не останавливается даже перед прямым воровством из редакции или у самого главного редактора нужных ему "бумажоном", но об этом на примере письма Твардовского Федину речь уже шла раньше. Вот, Валентин Григорьевич, что такое уникальные сыскные способности.Чего ж молчите?