ПСС, т.1 - Ленин Владимир Ильич. Страница 119

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ НАРОДНИЧЕСТВА 479

лей», т. е. отрезали у них, примерно, 20% наделов, а за остальные 80% заставили пла­тить покупную цену земли, повышенную вдвое. Понятно, что эти крестьяне, обеспе­ченные таким образом от «язвы пролетариата», по-прежнему должны работать на крупных владельцев, чтобы существовать, но работают они теперь уже не по наряду крепостного бурмистра, как прежде, а по свободному договору, — следовательно, пе­ребивают друг у друга работу, так как теперь они уже вместе не связаны и каждый хо­зяйничает за свой счет. Этот порядок перебивания работы неизбежно вытолкнет неко­торых крестьян: так как они вследствие уменьшения наделов и увеличения платежей стали слабее по отношению к помещику, то конкуренция их увеличит норму прибавоч­ного продукта, и помещик обойдется меньшим числом крестьян. Сколько бы ни укреп­лялась в народных нравах тенденция добровольного ограничения рождений, — образо­вание «избытка» все равно неизбежно. Рассуждение Ланге, игнорирующее обществен­но-экономические отношения, служит только наглядным доказательством негодности его приемов. А Ланге ничего не дает еще кроме таких же рассуждений. Он говорит, что фабриканты охотно переносят производство в деревенскую глушь по той причине, что там «всегда имеется наготове потребное количество детского труда для любого де­ла» (161), не исследуя, какая история, какой способ общественного производства соз­дал эту «готовность» родителей отдавать своих детей в кабалу. Его приемы всего рель­ефнее выясняются на таком его рассуждении: он цитирует Маркса, который говорит, что машинная индустрия, давая возможность капиталу покупать труд женщин и детей, делает рабочего «работорговцем».

«Так вот к чему клонилась речь!» — победоносно восклицает Ланге. — «Но разве можно думать, что рабочий, который из нужды продает свою собственную рабочую силу, так легко перешел бы еще и к торговле женою и детьми, если бы его и к этому шагу не побуждали, с одной стороны, нужда, а с другой — соблазн?» (163).

480 В. И. ЛЕНИН

Добрый Ланге довел свое усердие до того, что защищает рабочего от Маркса, дока­зывая Марксу, что рабочего «толкает нужда».

«... Да и что иное в сущности представляет собою эта все дальше развивающаяся нужда, как не метаморфозу борьбы за существование?» (163).

Вот к каким открытиям приводят «общие изыскания о существовании, размножении и совершенствовании человеческого рода»! Узнаем ли мы хоть что-нибудь о причинах «нужды», об ее политико-экономическом содержании и ходе развития, если нам гово­рят, что это — метаморфоза борьбы за существование? Ведь это можно сказать про все, что угодно, и про отношения рабочего к капиталисту, и землевладельца к фабриканту и к крепостному крестьянину и т. д., и т. д. Ничего, кроме подобных бессодержательных банальностей или наивностей, не дает нам попытка Ланге исправить Маркса. Посмот­рим теперь, что дает в подкрепление этой поправки последователь Ланге, г. Струве — на рассуждении о конкретном вопросе, именно перенаселении в земледельческой Рос­сии.

Товарное производство — начинает г. Струве — увеличивает емкость страны. «Об­мен проявляет такое действие не только путем полной, технической и экономической, реорганизации производства, но и в тех случаях, когда и техника производства остается на прежней ступени, и натуральное хозяйство удерживает, в общей экономии населе­ния, прежнюю доминирующую роль. Но в этом случае после короткого оживления со­вершенно неизбежно наступает «перенаселение»; в нем, однако, товарное производство если и виновато, то только: 1) как возбудитель, 2) как усложняющий момент» (182). Перенаселение наступило бы и без товарного хозяйства: оно носит некапиталистиче­ский характер.

Вот те положения, которые выставляет автор. С самого начала они поражают той же голословностью, какую мы видели у Ланге: утверждается, что натурально-хозяйственное перенаселение неизбежно, но не поясняется, каким именно процессом оно создается.

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ НАРОДНИЧЕСТВА 481

Обратимся к тем фактам, в которых автор находит подтверждение своих взглядов.

Данные за 1762—1846 гг. показывают, что население в общем размножалось вовсе не быстро: ежегодный прирост — 1,07—1,5%. При этом быстрее размножилось оно, по словам Арсеньева, в губерниях «хлебопашественных». «Факт» этот, — заключает г. Струве, — «чрезвычайно характерен для примитивных форм народного хозяйства, где размножение стоит в непосредственной зависимости от естественного плодородия, зависимости, которую можно, так сказать, осязать руками». Это — действие «закона соответствия между размножением населения и средствами существования» (185). «Чем шире земельный простор и чем выше естественное плодородие земли, тем больше естественный прирост населения» (186). Вывод совершенно бездоказательный: на ос­новании одного того факта, что в губерниях центральной области Европейской России население всего менее возросло с 1790 по 1846 год во Владимирской и Калужской гу­берниях, строится целый закон о соответствии между размножением населения и сред­ствами существования. Да разве по «земельному простору» можно судить о средствах существования населения? (Если бы даже и признать, что столь немногочисленные данные позволяют делать общие выводы.) Ведь «население» это не прямо обращало на себя добытые им продукты «естественного плодородия»: оно делилось ими с помещи­ками, с государством. Не ясно ли, что та или другая система помещичьего хозяйства — оброк или барщина, размер повинностей и способы их взимания и т. д. — неизмеримо более влияли на величину достающихся населению «средств существования», чем зе­мельный простор, находившийся не в исключительном и свободном владении произво­дителей? Да мало этого. Независимо от тех общественных отношений, которые выра­жались в крепостном праве, население связано было и тогда обменом: «отделение об­рабатывающей промышленности от земледелия, — справедливо говорит автор, — т. е. общественное, национальное разделение труда существовало и в дореформенную

482 В. И. ЛЕНИН

эпоху» (189). Спрашивается, почему же в таком случае должны мы думать, что «сред­ства существования» были менее обильны у владимирского кустаря или прасола, жив­ших на болоте, чем у тамбовского серого земледельца со всем его «естественным пло­дородием земли»?

Затем г. Струве приводит данные об уменьшении крепостного населения перед ос­вобождением. Экономисты, мнение которых он сообщает, приписывают это явление «упадку благосостояния» (189). Автор заключает:

«Мы остановились на факте уменьшения числа крепостного населения перед осво­бождением, потому что он — по нашему мнению — бросает яркий свет на экономиче­ское положение России в ту эпоху. Значительная часть страны была... насыщена насе­лением при данных технико-экономических и социально-юридических условиях: по­следние были прямо неблагоприятны для сколько-нибудь быстрого размножения почти 40% всего населения» (189). При чем же тут «закон» Мальтуса о соответствии размно­жения со средствами существования, когда крепостнические общественные порядки направляли эти средства существования в руки кучки крупных землевладельцев, минуя массу населения, размножение которой подвергается изучению? Можно ли признать какую-нибудь цену за таким, например, соображением автора, что наименьший при­рост оказался или в малоплодородных губерниях со слабым развитием промышленно­сти, или в густо населенных чисто земледельческих губерниях? Г. Струве хочет видеть в этом проявление «некапиталистического перенаселения», которое должно было бы наступить и без товарного хозяйства, которое «соответствует натуральному хозяйству». Но с таким же, если не с большим правом можно было бы сказать, что это перенаселе­ние соответствует крепостному хозяйству, что медленный рост населения всего более зависел от того усиления эксплуатации крестьянского труда, которое произошло вслед­ствие роста товарного производства в помещичьих хозяйствах вследствие того, что они стали употреблять барщинный труд на производство