Позорная история Америки. «Грязное белье» США - Вершинин Лев Рэмович. Страница 8

Все было так сложно, что Линкольн, невзирая на совершенно конкретные инструкции, на всякий случай направил Шейсу еще одно письмо, вернее, два, – одно, как и Патнэм, личное (опять про суммы и ферму), второе – для всех, предлагая сложить оружие в обмен на полную амнистию. Предложение вновь было отвергнуто. От имени всех «регуляторов» Шейс ответил, что «все добрые граждане и фермеры Массачусетса готовы сложить оружие и предстать перед судом, но только если будут удовлетворены справедливые требования, изложенные в предыдущих наших петициях». К письму прилагалось пухлое разъяснение, подготовленное несколькими сочувствовавшими фермерам юристами и, в общем, доказывающее соответствие их претензий закону. Как полагает Орвиль Галь, «именно появление адвокатов, готовых безвозмездно оформить требования бунтовщиков, стало основанием указа командиру волонтеров о немедленном наступлении». К тому же ни для кого не было секретом, что ополчение «регуляторов» растет, а Шейс активно тренирует пополнение. В связи со всем этим Линкольн, незадолго до того согласовавший с Шейсом перемирие «до окончания изучения в Бостоне петиции», нарушив договоренность, бросил свои отряды на север и, пройдя форсированным маршем более 50 километров, атаковал лагерь повстанцев близ Петершэма. Удара не ожидал никто, «регуляторы» дрались отчаянно, но проиграли и в основном разбежались кто куда, однако Шейсу все же удалось увести основное ядро своих войск за границу Массачусетса, в Вермонт.

Будем жить, ребята!

Вот это уже был, действительно, удар. Но далеко не финал, что все прекрасно понимали. Сразу после «победы» Нокс направил Шепарду в Спрингфилд крайне неспокойное послание, требуя максимально усилить охрану арсенала, а Линкольн поставил перед подчиненными задачу любой ценой задержать Шейса. Был опубликован и распространен список «главных преступников», за которых – «живыми или мертвыми» – предлагалось солидное вознаграждение от властей и «приз от некоторых состоятельных патриотов». Вместе с тем власти понимали, что перегибать палку не стоит: силами милиции учинять репрессии не получилось бы, а «волонтеров» фермеры ненавидели, и попытка использовать их в качестве карателей, против чего они не возражали, могла спровоцировать взрыв. К тому же брожение распространялось, «регуляторы» появились в Коннектикуте, Вермонте и Нью-Йорке, где их отродясь не бывало, и ни в марте, ни в апреле покончить с мелкими отрядами повстанцев, атакующими места расположения «волонтеров», не удалось. В конце марта губернатор Боуден, успевший за месяц до того сообщить в Филадельфию о полной победе, вынужден был признать, что «в пограничных графствах дух восстания по-прежнему силен». Линкольну приходилось лавировать. В его приказах категорически запрещалось «проявлять впредь жестокость», предписывалось «быть отныне уважительным с дамами», а также «обеспечить безопасность пленным, даже взятым на поле боя, а тех, кто обязуется не принимать далее участия в смуте, впредь до суда, распустить по домам под честное слово».

Оценив все это, многие повстанцы, устав от безнадежной борьбы, выходили из леса и присягали, однако были и такие, кто и в мае уступать не собирался. «Их дело было правым, но безнадежным, – пишет Уильям Дайер. – Они боролись за свои права так же стойко, как те фермеры-бойцы, которые сражались против англичан у моста в Конкорде, да если говорить начистоту, они и были теми самыми фермерами, сделавшими Америку независимой». Это, однако, было уже мужеством отчаяния: в Бостоне вербовали все новых и новых «волонтеров», постепенно отводя ненадежную милицию, и шансов у бунтовщиков не было никаких. После объявления властями о начале суда над «чертовой дюжиной негодяев» – командиров армии Шейса, плененных в стычках, в Спрингфилд, к изумлению очень многих, приехал из Вермонта сам Капитан, потребовав судить его вместе с подчиненными. В просьбе не отказали: вожаков, включая Шейса, приговорили к смертной казни через повешение, около двух сотен активистов «предательского мятежа» получили более мягкие меры наказания. Правда, рядовых повстанцев, присягнувших, что впредь бунтовать не станут, в соответствии с гарантиями Линкольна, распустили, не наказывая.

Казнить нельзя помиловать

Далее началась политика. «Владельцы независимости» были напуганы не на шутку, по свидетельству месье Оттона, французского поверенного, они даже не скрывали «крайней озабоченности», и почти все, в том числе и самые-самые демократы, – кроме Томаса Джефферсона, считавшегося, да и бывшего, крайним радикалом, – настаивали на «самых жестких мерах». Лучше всех выразил общие настроения элиты США всеобщий кумир Вашингтон. «Если не хватает силы, чтобы справиться с ними, и воли, чтобы их примерно наказать, – писал он Мэдисону, – какая гарантия, что достойному человеку вообще обеспечены жизнь, свобода и собственность?» Вместе с тем далеко не глупцы, «достойные люди» сознавали и необходимость умеренности. В связи с чем, усмирив первые порывы, от кнута отказались, с позиции силы пойдя на уступки. На федеральном уровне, – под сильным давлением южных джентльменов – было принято решение созвать специальный конвент для принятия новой конституции, против чего ранее многие «владельцы независимости», и без того довольные положением дел, протестовали, а также усилить вытеснение индейцев, чтобы самым буйным искателям справедливости было где искать землю, и так далее.

Не без сопротивления, но все-таки сделала полшага назад и элита Массачусетса. Вместо в доску своего Боудена, одно имя которого бесило простонародье, губернатором стал Джон Хэнкок, тоже свой в доску, но считавшийся справедливым. Затем провели внеочередные выборы в законодательную ассамблею, состав которой расширился за счет депутатов от западных графств, ранее не имевших права голоса. Что позволило провести важные поправки к законодательству – слегка снизить налоги, отсрочить выплаты процентов по долгам, сократить полномочия губернатора, – то есть, в общем, показать, что многое из того, ради чего, собственно, и бунтовали «регуляторы», сделано. В рамках «нового курса» объявили и амнистию участникам, выпустив из тюрем активистов, в том числе и помилованных руководителей восстания. Включая, разумеется, Шейса, против которого, – при том, что повесить его требовали многие, – лично никто ничего не имел…

Глава 4

Самогонщики

Итак, после Войны за независимость США между «владельцами независимости», состригшими все купоны, и биомассой, вытащившей эту независимость на своем горбу, возникло, мягко говоря, недопонимание. Первые были довольны решительно всем, вторые – о, глупцы! – полагали, что уж теперь-то, когда проклятые англичане не действуют на нервы и не лезут в кошелек, а Шейс показал, что с народом шутки плохи, жизнь должна стать, если и не лучше, то, по крайней мере, не хуже. Как минимум, в смысле налогов и поборов, с неприятия которых, собственно, тяга к независимости и возникла. Поначалу, в общем, так считала и власть, тоже учитывая опыт ситуации с Шейсом, и несколько лет подряд сохранявшая все льготы и привилегии, доставшиеся в наследство от Британии. А затем жизнь взяла свое.

Во всем виноват Рыжий

В 1789-м, после ратификации Конституции США, выяснилось, что новое государство по уши в долгах, и деньги непонятно откуда брать. Французские кредиты, в связи с началом событий в Париже, уже не светили, внутренние займы потребностей не перекрывали, да и погашать их было нечем, – общая цифра дефицита достигла чудовищной по тем временам суммы в 99 миллионов долларов, и было необходимо искать выход. Впрочем, у Александра Гамильтона, первого в истории США секретаря казначейства, план был. Человек умный, холодный и жестокий, – очень, кстати, похожий на Чубайса и даже тоже рыжий, – лидер федералистов, считавших, что центр – все, штаты – вторично, а народ – быдло, он предложил Конгрессу свести долги штатов в единый государственный долг, доверив погашение федеральному правительству и предоставив ему для этого соответствующие полномочия. «Владельцы независимости», держатели облигаций и главные кредиторы государства, понимали, в чей карман пойдут деньги, в связи с чем не возражали.