Черная сотня. Происхождение русского фашизма - Лакер Уолтер. Страница 54

Коллега Балашова, критик Михаил Лобанов, высоко ценимый правыми, назвал заговор демократов тысячеголовой гидрой, запрограммированной на «подчинение всех нас сатанинскому масонскому мировому правительству». А известный поэт Т. Глушкова пишет «о тщательно скоординированном антинациональном заговоре».

В подоплеке таких взглядов лежит убеждение, что подлинная правда о событиях в мире — не та, что публикуется средствами массовой информации, обсуждается политическими лидерами Востока и Запада или описывается политологами и академическими историками. Истина тщательно скрывается и доступна лишь немногим избранным. Только эти избранные способны определить действительные силы, формирующие исторические события, выявить интересы и планы, которые скрываются за мнимым миром, принимаемым большинством людей за реальный.

Последний пример. Только простаки верят, что германское экономическое чудо было результатом плана Маршалла, валютной реформы, наличия квалифицированных и трудолюбивых рабочих, инициативы, политического и хозяйственного руководства, сотрудничества между профсоюзами и большим бизнесом. Подлинное объяснение следует искать глубже: при Гитлере триллионы (sic!) долларов были вывезены за пределы Германии, главным образом — в Латинскую Америку. Там они были вложены в торговлю наркотиками, и из прибылей от нее финансировалось германское экономическое чудо [272]. Принимая теории заговора, группы русской правой отказываются от реальности и здравого смысла. Невозможно винить в этом травму 1991 года, ибо многие фантазии существовали задолго до того. Трудно не посочувствовать русским патриотам, живущим в мире без единого луча надежды. Законный вопрос — почему русский народ должен подвергаться таким ужасным испытаниям? Можно подумать, что, подобно некоему коллективному Иову, Россия неотвратимо обречена на страдания. Однако никакие удары судьбы не оправдывают того безумия, которое стало неотделимой составляющей доктрины крайней правой. Теории заговора — опиум для правых экстремистов, и чем глубже укореняется дурная привычка, тем труднее и болезненнее избавляться от нее [273].

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Борьба за власть после 1987 года

Глава двенадцатая

Цари и казаки монархисты

В 50-е годы, в аргентинском изгнании, Ивана Солоневича спросили (это было незадолго до его смерти), как он оценивает шансы восстановления монархии в России. Солоневич ответил без колебаний: «Почти на сто процентов». В то время все, кроме горстки сторонников Романовых — в основном 70–80-летних стариков, считали такую оценку смешной. После кончины коммунизма реставрация монархии в России все еще представляется весьма маловероятной, но ее уже не отвергают как совершенно невозможную [274]. После убийства Николая II и его семьи в 1918 году бесспорных кандидатов на трон Романовых не осталось. Брат царя Михаил, которого Николай II назначил своим наследником после отречения от престола, был также убит в 1918 году. Мария Федоровна, мать Николая, принцесса Датская, вернулась на родину, где ее встретили не слишком сердечно. В общем, европейские монархи не выказали ни чувства солидарности, ни особого желания помочь двоюродным и троюродным братьям и сестрам русского царя, бежавшим на Запад. В то время у русской монархии осталось мало сторонников как в самой стране, так и за ее пределами.

Царская власть была дискредитирована множеством скандалов, очевидной некомпетентностью и явным нежеланием откликнуться на требования времени. Антибольшевистские силы белого движения не слишком высоко вздымали знамя монархии — этот символ не пользовался популярностью.

В Советском Союзе о Романовых постепенно забыли. Даже в эмиграции, где было немало монархистов, великий князь Кирилл Владимирович (1876–1938) только в августе 1924 года объявил, что он, как старейший из выживших членов династии, является единственным законным наследником русского престола. (Кирилл был правнуком Николая I и двоюродным братом Николая II.) Семейный совет Романовых и Высший монархический совет в Берлине сочли эти притязания сомнительными, ибо великие князья Дмитрий Павлович (1891–1942) и Николай Николаевич (1856–1929) также могли претендовать на трон, а сторонников у них было больше. Основную поддержку Кириллу оказала немецкая крайняя правая, в том числе баварское окружение Гитлера. В защиту Кирилла следует сказать, что он, вероятно, даже не сам предложил себя в цари: его интерес к политике сильно уступал страсти к спортивным автомобилям. Кирилла подталкивали политические амбиции его жены Виктории Федоровны, дочери герцога Саксен-Кобург-Готского. По иронии судьбы, Виктория была неприемлема для многих русских монархистов, ибо имела за плечами развод (прежде она была замужем за принцем Гессенским) и не приняла православия. Что еще хуже, мать самого Кирилла, тоже датская принцесса, приняла православие лишь после его рождения, поэтому претензии Кирилла на трон считались сомнительными.

После 1924 года монархисты разделились. Одни оказывали предпочтение Кириллу, обосновавшемуся в Кобурге (Бавария); другие — Николаю, жившему в Париже. Затем Николай умер, и Кирилл переселился во Францию. Но ко времени смерти Кирилла (1938) его поддерживала лишь малая часть русских монархистов, и в течение десяти лет после его смерти на русский престол претендентов не было. Николай Николаевич детей не имел, а сын Кирилла Владимир (он родился в Финляндии в 1917 году) в то время претензий не предъявлял.

В России до эпохи гласности открыто выступать за монархизм было невозможно. Вышли в свет несколько исторических романов, в которых последние Романовы изображались не так враждебно, как полагалось ранее; в некоторых правых кругах, как диссидентских, так и ортодоксальных, возникла мода на монархические сувениры — вроде моды на коллекционирование икон [275]. Публикация солженицынского «Красного колеса» вновь подогрела интерес к монархии. Только в эпоху гласности на передний план выдвинулось несколько группировок, открыто поддерживающих монархию. Вероятно, из первых глашатаев монархизма наиболее известен Алексей Брумель, брат бывшего рекордсмена мира по прыжкам в высоту. Однако за ним никто не стоял, и до сих пор неясно, затеял ли он все это в шутку или ради саморекламы. Несколько более серьезной была Православно-монархическая конституционная партия во главе с Сергеем Юрковым-Энгельгардтом, впервые заявившая о себе в ноябре 1989 года. В следующем году возникло еще около семидесяти монархических группировок, не говоря уже о переходе к монархизму большинства фракций «Памяти». Несколько известных деятелей культуры и популярных фигур тоже заявили о своих монархических симпатиях, среди них — писатель Солоухин, кинорежиссер Гелий Рябов, телевизионный комментатор Невзоров (позже его монархические восторги несколько поостыли), певец Андрей Барановский. В правых изданиях широко печатались работы довоенных идеологов монархизма — прежде всего Ильина и Солоневича. По сути, их труды получили куда большую известность, чем работы любых других правых мыслителей и писателей эмиграции.

Поскольку ни одна из этих семидесяти с лишним групп не была многочисленной, а иные просуществовали весьма недолго (слияния, расколы, перемена названий), нет нужды описывать их подробно — расскажем лишь о самых важных [276]. Союз христианского возрождения возглавил уже упоминавшийся Владимир Осипов. В 60-е годы он был диссидентом, его дважды арестовывали и приговаривали к длительным срокам заключения. Вначале он был борцом за права человека, но в тюрьме обратился к религии и национализму и пришел к выводу, что спасение отчизны важнее прав личности. Он был одним из редакторов религиозного самиздатского журнала «Вече», принадлежавшего к умеренному направлению русского национализма. Несмотря на идейные расхождения с Сахаровым и либералами, Осипов уважительно относился к их движению. С приходом гласности он стал все чаще участвовать в различных инициативах, направленных на «духовное и биологическое спасение русского народа», и наконец поздней весной 1990 года создал Патриотическое христианско-монархическое движение.