Сильные мира сего - Дрюон Морис. Страница 58
– В таком случае ты, по крайней мере, снарядишь меня как следует в дорогу, милый Люлю? Я хочу, чтобы меня окружали только вещи, подаренные тобой.
– О, пожалуйста… Знаешь что? Поедем сейчас же в магазин на авеню Оперы. Я куплю тебе чемодан из телячьей кожи.
Наутро Сильвена заявила, что ее будет сопровождать подруга. Люлю удивился – он ничего не знал о ее существовании.
– Да нет же, ты просто забыл… Ведь это Фернанда, я тебе двадцать раз о ней рассказывала. Правда, с тех пор как мы сблизились с тобой, я вообще никого не вижу, кроме наших актеров. Мне здорово повезло, что она сейчас свободна и согласилась поехать со мной. Жить там одной – это…
Люлю проводил Сильвену на вокзал. На голову он водрузил светло-серый котелок.
– Будь осторожна, будь осторожна! – беспрестанно твердил он.
Моблан помог ей взойти на подножку вагона, а затем остановился на перроне возле окна. Он снял котелок и легонько похлопывал им по пальцам Сильвены, которая, высунувшись из окна, облокотилась о металлическую раму. Застенчивая «подружка» притаилась в глубине купе.
– А когда я вернусь… – начала Сильвена.
И она сделала вид, будто качает на руках младенца.
В первый раз Сильвена увидела на помятом восковом лице старого холостяка отпечаток волнения: его блекло-голубые глаза подернулись влагой, словно запотевшее стекло, и в них появилось какое-то незнакомое ей выражение.
И, бог знает почему, сама Сильвена ощутила волнение.
– Будешь мне писать? – спросила она.
– Да-да, каждую неделю, обещаю тебе!
Она послала ему воздушный поцелуй. Он улыбнулся, расправил плечи и, глядя вслед уходящему поезду, долго размахивал шляпой.
«Крошка обожает меня», – подумал он.
Его толкали. Он этого не замечал.
2
Дижон, Лион, Баланс…
«Подружка» никогда не ездила в спальном вагоне, как, впрочем, и Сильвена. Но для актрисы роскошь и комфорт стали уже привычными. Своеобразное чувство гордости мешало Фернанде спать, и она до самого рассвета слушала, как проводники выкрикивают названия станций.
Тулон… Фернанда ни разу в жизни не видела моря. Подняв штору, она испустила восторженный крик.
– Господи! Если бы какие-нибудь две недели назад мне сказали… Нет-нет, если бы мне кто-нибудь сказал!.. – повторяла она.
– Здесь совсем не то, что в Довиле, – небрежно заметила Сильвена.
Ницца. Наемный автомобиль. Грас. Разбитая, ухабистая дорога, над которой вилась сухая желтая пыль… Сент-Андре-де-Коломб…
Прибыв на место, путешественницы обменялись документами. «Подружка» отныне стала именоваться Сильвией Дюваль, драматической актрисой со сценическим именем Сильвена Дюаль; Сильвена же превратилась в Фернанду Метийе без определенных занятий.
Деревенька была примечательна разве только своим пышным названием. Здесь не было даже птиц. Время мимоз уже миновало, а жасмин в этих местах не рос. Сухая, потрескавшаяся земля, несколько кипарисов, лачуги, выкрашенные красноватой охрой. На небольшом кладбище мертвецы, должно быть, превращались в мумии – так яростно палило тут солнце. Каждый невольно спрашивал себя: а водоемы здесь не пересохли? Вопреки ожиданиям Сильвены скот не бродил по улицам, зато расположенный неподалеку хлев постоянно отравлял воздух запахом навоза.
Дом, как и все остальное, подыскала Анни Фере, он принадлежал художнику, который никогда здесь не бывал. Осевшие двери задевали о плитки пола, ванная и уборная оказались самыми примитивными. Парижанки заметили, что по вечерам деревенские мальчишки прятались за живой изгородью и подглядывали за ними, когда они раздевались.
– В конце концов, мне наплевать, – говорила Сильвена. – Если им нравится любоваться нашими тенями на занавесках…
Она становилась в профиль возле самой лампы и поглаживала себе грудь.
На первых порах Сильвена и Фернанда немало забавлялись, называя друг друга непривычными именами. Но игра эта довольно быстро утратила прелесть новизны.
Поначалу Сильвена без труда поражала воображение Фернанды, рассказывая ей различные истории из жизни актеров. Она хвасталась своими нарядами, описывала пышные обеды в роскошных ресторанах, называла имена высокопоставленных знакомых – словом, корчила из себя даму, пользующуюся успехом.
Но скучные вечера, которые они проводили вдвоем, толкали женщин на откровенность, и вскоре обе поняли, что они одного поля ягоды.
Постепенно дурные стороны их характеров стали сказываться все сильнее и сильнее. Сильвена была от природы властной и беспорядочной. Фернанда постоянно ныла, жаловалась на жизнь и отличалась педантичной аккуратностью. Весь день она наводила порядок, расставляла вещи по местам.
– Сразу видно, что ты работала на вешалке! – раздражалась Сильвена. – Твоя привычка все убирать превращается в манию!
– А ты просто потаскушка, сразу видно! – не оставалась в долгу Фернанда.
– Как ты сказала? Ну, знаешь, советую тебе думать, прежде чем говорить. Ведь ты тоже зачала не от святого духа, не так ли?
– Это уж не твоя забота. Моя беременность тебя, кажется, очень устраивает. Если уж ты сама не способна родить…
Однажды дело дошло даже до пощечин.
– Ударить женщину в моем положении! Это просто гнусно! Шлюха! – вопила Фернанда.
Целомудрие было недоступно Сильвене. За неимением лучшего она пыталась склонить свою подругу по заточению к забавам в духе Анни Фере. Но Фернанде это было не по душе.
– Убирайся ты, мне противно! – отрезала она. – А потом, как ты можешь: ведь я же беременна!
– О, дай только руку, только руку! – молила Сильвена.
И, запрокинув голову со спутанной рыжей гривой, она протяжно стонала, а Фернанда смотрела на нее с равнодушным презрением.
Затем день или два жизнь затворниц протекала спокойнее.
По хозяйству им помогала соседка – крикливая, морщинистая старуха; она убирала комнаты и готовила грубую пищу на оливковом масле.
Раз в неделю приезжал доктор – добродушный старик с седой козлиной бородкой, от которого сильно пахло чесноком; он носил целлулоидный воротничок и надвигал шляпу прямо на глаза. Выслушав Фернанду, он выпрямлялся и говорил с сильным южным акцентом:
– Все идет прекрасно, все идет прекрасно. Но есть тут что-то кое-такое, чего я никак не пойму. Да-да, тут есть что-то непонятное! А впрочем, все это пустяки.
И он прописывал какое-нибудь лекарство. Подруги так и прозвали его: Папаша Кое-Такое.
С середины осени жизнь превратилась в ад. Теперь Сильвена тиранила Фернанду так, как Люлю тиранил ее самое в Довиле:
– Не ходи по солнцу… Этого не ешь, тебе вредно… Не пей так много вина… Ты сегодня не выпила своего литра молока.
Фернанда, по мере того как увеличивался ее живот, изводила свою подружку постоянными требованиями и делала это не столько из необходимости, сколько назло Сильвене. Той каждую минуту приходилось подавать Фернанде таз, класть на лоб компрессы. Затем оказывалось, что компресс замочил кудри Фернанды, и Сильвена грела щипцы и завивала ей волосы. Фернанда с утра до вечера ходила в пеньюаре и десять раз на дню требовала туалетную воду.
Обе женщины много раз угрожали друг другу «послать все к чертям» и возвратиться в Париж.
– Хорошо тебе там придется! – вопила одна.
– Но и тебе не слаще! – подхватывала другая.
И они умолкали.
– И все это будет продолжаться до марта! – стонала Сильвена, хватаясь за голову. – Подумать страшно!
Еще ни разу в жизни она ни к кому не испытывала такой ненависти, как к матери своего будущего ребенка.
В ту зиму Сильвена пристрастилась к чтению и немного пообтесалась. Она глотала одну за другой все книги, которые ей присылал книготорговец из Граса: Мопассана, Ксавье де Монтепена, Бальзака, Марселя Прево, первые романы Пруста…
«Вот мне бы такую любовь, как там описана», – думала она. У нее недоставало способности к отвлеченному суждению, но она, можно сказать, жила жизнью тех героинь, какие действовали в прочитанных ею книгах. Она чувствовала себя поочередно герцогиней де Мофриньез, Колеттой Бодош и Одеттой де Креси. Походка Сильвены, ее тон безошибочно говорили о том, какое произведение она в данное время читает.