Сильные мира сего - Дрюон Морис. Страница 60

Молодая женщина, казалось, не слышала, что ей говорят; она продолжала жить, подобно тому как часы после удара продолжают идти, пока не кончится завод. Но все, что Жаклина делала, она делала машинально.

Однажды вечером госпожа Полан постучалась в комнату к госпоже де Ла Моннери.

– Мне кажется, графиня, ваша дочь нуждается в поддержке религии.

– Что? Значит, и у вас такое впечатление, Полан? – отозвалась госпожа де Ла Моннери. – Она ведь перестала ходить к обедне, не так ли?

– Дело не только в этом, графиня, меня пугает ее состояние вообще. Даже собственные дети, по-видимому, больше не занимают Жаклину. Она просит их привести и тут же отсылает обратно. Можно подумать, что их вид не столько радует бедняжку, сколько причиняет боль. Я было пыталась ее вразумить, но вы сами знаете, в каком она настроении…

На следующее утро госпожа де Ла Моннери водрузила на голову шляпу и направилась в монастырь доминиканцев, помещавшийся в предместье Сент-Оноре: она решила повидать отца де Гранвилажа.

Почтенную даму провели в темную и тесную приемную с выбеленными стенами; вся обстановка там состояла из трех топорных стульев, простого некрашеного стола и скамеечки с пюпитром для совершения молитвы. Госпоже де Ла Моннери пришлось ожидать минут десять. Единственным украшением приемной служило огромное дубовое распятие. За матовым стеклом двери то и дело возникали силуэты монахов, бесшумно скользивших по коридору.

– Добрый день, кузина, – послышался мягкий голос настоятеля.

Это был высокий худой старик, белый как лунь, с подстриженными в кружок волосами. Его бледное лицо могло поспорить белизною с длинной шерстяной рясой; он походил на мраморное изваяние.

Лицо старика было покрыто не только глубокими складками, которые с возрастом залегли вокруг крупных черт, но и бесчисленным множеством мелких – продольных и поперечных – складок, благодаря чему кожа напоминала пленку на остывшем кипяченом молоке.

На собеседника смотрели красивые серые глаза, окруженные сеткой морщин. Их взгляд был внимателен и полон мысли. В самой глубине их, словно угасающий блеск, светилась доброта.

Человек этот со спокойным достоинством властвовал над многими сотнями монахов, обитавших в тринадцати монастырях Франции, равно как и над миссионерами его ордена, жившими в Шотландии, Швеции и Палестине; каждый день он собственноручно отвечал на два десятка писем и тем не менее мог, подперев щеку подагрическими пальцами, терпеливо слушать словоохотливого собеседника.

Госпожа де Ла Моннери говорила долго.

– Вот что значит выйти замуж за молодого человека, чьи предки были евреи, – закончила она. – Только на днях Элизабет де Валеруа говорила мне об этом. В результате дочь моя утратила веру, а ее муж…

Отец-настоятель медленно возвел очи горе.

– Мы знаем весьма достойных евреев, пришедших в лоно католической церкви, – ответил он. – Что касается побуждений, толкающих рабов Божиих на самоубийство, то они бывают лишь следствием временного помрачения рассудка. К тому же в последнюю минуту на несчастного могло снизойти озарение, и кто знает, не обратил ли он к Господу Богу сокрушенную мольбу о прощении. Как можем мы судить других, когда сами пребываем во мраке?

Почтенной даме приходилось напрягать слух, чтобы улавливать негромкую речь настоятеля, в которой проскальзывали итальянские интонации, приобретенные им в пору долгого пребывания в Риме.

– Как вы полагаете, кузина, – продолжал настоятель, – утратила ли ваша дочь веру после того, как вступила в брак, или после гибели своего мужа?

Госпожа де Ла Моннери ничего не ответила.

– Я сделаю все, что в моих силах, – закончил старик. – Увы, ревматизм мешает мне передвигаться.

Он с усилием поднялся, опираясь узловатыми пальцами о стол, вся его поза выражала непринужденную учтивость, с какой в прежние времена вельможи провожали дам.

На следующий день Жаклина получила письмо, украшенное вензелем ордена доминиканцев. Вот что она прочла:

«…Именно потому, что Господь наш есть Бог Отец и Тертуллиан сказал “Nemo tam pater” [20], любой из его детей может неизменно уповать на милосердие Божие, может и должен неизменно стремиться к совершенствованию. Вера в том и состоит, чтобы твердо знать: Господь наш есть Бог Отец, и Бог этот настолько приблизился к нам, что принял человеческий облик, дабы все люди, по слову святого Августина, могли стать как боги! Он приблизился к нам посредством таинства воплощения, Он и сейчас приближается к нам посредством таинства евхаристии. Приблизьтесь же, дорогое дитя мое, к этому неиссякаемому источнику утешения…»

Когда госпожа де Ла Моннери узнала о получении письма, она не удержалась и воскликнула:

– Признаться, наш кузен не слишком утруждает себя.

Но несколько дней спустя в доме появился отец Будрэ, посланный настоятелем.

4

Волнующая церемония вручения барону Ноэлю Шудлеру ордена командора Почетного легиона и посмертного награждения тем же орденом, но первой степени покойного Франсуа Шудлера происходила в узком кругу.

– Поскольку сын награждается орденом посмертно, – сказал Анатоль Руссо своим подчиненным, – ничто не мешает нам вручить обе награды одновременно. Напротив!

Он себя чувствовал обязанным банкиру за великолепную операцию с соншельскими акциями.

Награждение происходило в помещении газеты в конце дня; присутствовали только родные барона, его ближайшие друзья, в их числе Эмиль Лартуа и Альберик Канэ, а также несколько старших служащих «Эко дю матен» и банка.

Анатоль Руссо был в ударе. Поднявшись на цыпочки, чтобы повязать широкую красную ленту вокруг шеи гиганта, он сказал:

– Вы слишком высоки, мой друг, слишком высоки. Вы даже не склоняетесь ради награды, и ей приходится подниматься до вас.

Затем при всеобщем молчании представитель военного министра нагнулся к маленькому Жану Ноэлю и приколол ему на грудь отцовский крест.

Ребенок инстинктивно выпрямился и замер. По спине его пробежала дрожь, и он впервые в жизни ощутил тот трепет волнения, какой в торжественные минуты охватывает человека, находящегося в центре внимания окружающих.

Словно для того, чтобы унять этот трепет, Ноэль Шудлер положил свою огромную ладонь на затылок внука. Приняв задумчивый вид, не поднимая от ковра своих черных пронзительных глаз и не снимая руки с головы мальчика, он позировал перед фотографами, озаряемый резкими вспышками магния.

Короткие поздравительные речи. Шампанское…

Все обратили внимание на отсутствие Жаклины. Но еще большее удивление вызвало присутствие Адриена Леруа, старшего из братьев Леруа. Собравшиеся ломали голову над тем, что означает это сближение между соперничающими банками.

Ноэль Шудлер увлек банкира к окну, и несколько минут они негромко беседовали.

– Итак, наш милый Моблан по-прежнему делает глупости? – спросил Ноэль.

– Увы! Но самая ужасная из них, о которой я буду сожалеть всю жизнь… – начал Адриен Леруа.

– Не будем об этом говорить, мой друг, не будем об этом говорить. Это уже прошлое, и, пользуясь случаем, хочу сказать, что к вам лично я не испытываю никакого недоброжелательства. На мой взгляд, во всем виноват один Моблан… Правда, что в этом году он промотал в Довиле кучу денег?

Адриен Леруа кивнул головой.

– Могу себе представить, как вы его ненавидите… – заметил он.

Шудлер протянул руку, коснулся плеча Леруа и сказал:

– Еще никому, мой милый, никогда не удавалось безнаказанно причинять мне зло. Конечно, это потребует времени, но я убью Моблана. Разумеется, дозволенными средствами…

Анатоля Руссо сопровождал Симон Лашом.

– Очень рад видеть вас, господин Лашом, – сказал ему гигант, – мой сын испытывал к вам искреннее расположение. Он всегда говорил о вас с большим уважением.

– Ваши слова, сударь, меня глубоко трогают, – ответил Симон. – Я тоже его очень любил, я безмерно им восхищался. Это поистине невозместимая утрата.