Новые и старые войны: организованное насилие в глобальную эпоху - Калдор Мэри. Страница 16

Югославия испытала на себе тяготы экономического перехода примерно на десять лет раньше, чем другие восточноевропейские страны⁴⁸. В течение 1950-1960-х годов страна пережила быстрый экономический рост, в основе которого лежала модель ускоренного развития тяжелой промышленности, ориентированной на оборонные нужды; эта модель была типична для экономик с централизованным планированием. В югославском случае это в какой-то мере сглаживалось моделью самоуправления, а также тем фактом, что сельское хозяйство по большей части оставалось в частных руках. В этот период Югославия получала существенные объемы иностранной помощи, так как ее рассматривали в качестве буфера против возможного советского нападения на Юго-Восточную Европу. В 1970-е годы западная помощь начала сокращаться и ее заменили коммерческие ссуды, которые после нефтяного кризиса было относительно легче получить. Как и в случае других экономик с центральным планированием, Югославия испытывала большие трудности с реструктуризацией своей экономики. Этот процесс сопровождался замедлением экономического роста в западных странах, затормозившим рост экспорта и уменьшившим поступления в виде денежных переводов от работающих за границей югославов, и ростом автономии республик и самоуправляемых провинций, не ощущавших ответственности за платежный баланс и конкурировавших друг с другом за создание денег.

К 1979 году внешний долг достиг кризисных размеров — около 20 миллиардов долларов США. В 1982 году был согласован План восстановления Международного валютного фонда (МВФ); он одновременно включал либерализацию и меры жесткой экономии. Этот план обострил конкуренцию за финансовые средства на республиканском уровне, а также внес свой вклад в рост криминализации экономики. Это стало его основным результатом. Федерация не способна была контролировать процесс создания денег, и к декабрю 1989 года уровень ежемесячной инфляции достиг 2500%. Средний уровень безработицы на протяжении всего десятилетия составлял 14%. Особенно тяжелый удар пришелся по городскому среднему классу, в основном зависевшему от заработной платы в государственном секторе и пенсий, и промышленным рабочим с землей в деревне, которые вынуждены были выживать за счет выращенного на их небольших сельскохозяйственных наделах. Серия коррупционных скандалов в конце 1980-х годов (особенно в Боснии и Герцеговине) обнаружила растущие связи между деградирующей правящей элитой и новым классом мафиозных персонажей. Типичным в этом отношении был скандал с фирмой «Агрокоммерц», вскрывший гнусные дела Фикрета Абдича, многолетнего партийного босса в Бихаче, которому суждено было стать ключевой фигурой в будущей войне. Националистические лозунги позволили канализировать экономическое недовольство, воззвать к жертвам экономической незащищенности и скрыть крепнущий альянс номенклатуры и мафии.

К концу 1980-х годов разрушение югославской государственности уже набрало темп. Последний федеральный премьер-министр Анте Маркович попытался вновь установить контроль на федеральном уровне, введя в январе 1990 года программу «шоковой терапии». Несмотря на успех этой программы в деле сокращения инфляции, на республиканском уровне она вызвала острое неприятие, так как фактически аннулировала в республиках «право печатать деньги»и. К ноябрю 1990 года Югославия как единое экономическое пространство оказалась в затруднительном положении из-за односторонних экономических действий различных республик, и прежде всего массированного сербского заимствования средств для установления сербского правления в Косове, известного как «Великое ограбление банка», а также словенского отказа вносить средства в Фонд помощи отстающим регионам и односторонней отмены Хорватией акцизного сбора на автомобили, фактически подкупавшей избирателей посулом более дешевых иномарок.

Югославия разрушалась так же, как и единое коммуникативное пространство. К 1970-м годам у каждой республики и провинции под контролем были свои собственные телевидение и радио. На первом канале шли периодически сменявшие друг друга новостные программы, а новости из других республик и автономных провинций можно было увидеть (поочередно) на втором канале. В конце 1980-х годов этот порядок нарушился^. Вопреки отчаянной попытке Марковича основать все-югославское телевидение «Ютел», СМИ фактически приобрели узконациональный характер, обеспечив мощную базу для националистической пропаганды.

К 1990 году легитимность федерации была оспорена и на законодательном, и на судебном уровнях. Первые демократические выборы были проведены в республиках, а не на федеральном уровне. Когда федеральный конституционный суд оспорил решения, принятые только что избранными парламентами республик (например, словенское решение не вносить средства в Фонд помощи отсталым регионам или словенские и хорватские декларации независимости), данные судебные решения были проигнорированы. Подобное же неуважение конституционных решений, принятых на республиканском уровне, было продемонстрировано теми сербами в Хорватии, которые хотели провозгласить «сербскую автономную область».

И наконец, в 1991 году, когда рухнула монополия на организованное насилие, был устранен последний рудимент югославской государственности. Оплотом югославизма была ЮНА13. Уже к 1970-м годам в республиках были основаны части территориальной обороны (ТО), ставшие результатом новой системы «тотальной народной обороны», введенной после советского вторжения в Чехословакию в 1968 году. К 1991 году ЮНА все чаще использовалась как орудие президента Сербии Слободана Милошевича, тогда как словенцы и хорваты, используя растущий черный рынок избыточного оружия, появлявшегося тогда в Восточной Европе, тайно организовывали и вооружали их собственные независимые силы на основе частей ТО и полиции. Сербы создавали свои собственные военизированные формирования. В частности, они инициировали свой план «РАМ» («Рамка»), чтобы тайно вооружить и организовать сербов в Хорватии и Боснии и Герцеговине. ЮНА потерпела полный провал в своей попытке разоружить военизированные формирования (хорваты и словенцы претендовали на то, чтобы их силы считались не просто какими-то военизированными формированиями, а легальными силами обороны) и в конце концов примкнула к сербским военизированным формированиям в Хорватии и Боснии^.

Появление новой формы национализма происходило параллельно с дезинтеграцией Югославии. Новым национализм был в том смысле, что он был обусловлен дезинтеграцией государства (в противоположность «новоевропейскому» национализму прежних времен, целью которого было строительство государства) и что, в отличие от прежнего национализма, ему недоставало прогрессистской идеологии (a modernizing ideology). Он был нов и с точки зрения техник мобилизации и форм организации масс. Милошевич был первым, кто широко использовал электронные медиа для пропаганды националистической вести. База для популистского политического обращения к массам поверх голов существующей коммунистической иерархии была подготовлена его «антибюрократической революцией», целью которой было демонтировать ти-тоистскую систему сдержек и противовесов, воспринимавшуюся в качестве дискриминирующей сербов. При помощи массовых митингов он легитимировал свое пребывание у власти. Виктимная ментальность, зачастую характерная для преобладающих групп населения, ощущающих себя меньшинствами, была взращена на электронной диете из сказок о «геноциде» в Косове (сначала турками в 1389 году, потом ближе к нашему времени албанцами) и о холокосте в Хорватии и Боснии и Герцеговине, с нарезками из событий Второй мировой войны вперемешку с текущими событиями. Фактически сербская общественность пережила виртуальную войну задолго до начала реальной — виртуальную войну, мешавшую отличать истину от вымысла, так что война стала неким континуумом, где в один и тот же феномен слагались битва на Косовом поле 1389 года, Вторая мировая война и война в Боснии. Дэвид Рифф описывает обычную практику, когда солдаты из боснийских сербов, целый день обстреливавшие Сараево с близлежащих холмов, звонили потом в город своим друзьям-мусульманам. Из-за психологического диссонанса, производимого этой виртуальной реальностью, такое, выходившее за привычные рамки, противоречивое поведение обладало для солдат абсолютным смыслом. Они стреляли не по своим личным друзьям, а по туркам. «Еще до конца лета,— говорил Риффу один из солдат, — мы выгоним турецкую армию из города. Точно так же, как они выгнали нас с Косова поля в 1389 году. Там было начало господства турок на наших землях. Здесь будет его конец, после всех этих жестоких столетий... Мы, сербы, спасаем Европу, пусть даже Европа и не ценит наших усилий»!⁵.