Заветы Ильича. «Сим победиши» - Логинов Владлен Терентьевич. Страница 87
Еще в ноябре 1921 года Ленин писал о возможности заключения самостоятельного договора России с Германией («без Англии») и предложил продумать проект такого документа. Но тогда, в переговорах с Красиным, опасаясь гнева «союзников», немцы слишком осторожничали 680 681.
Теперь ситуация была иной. Переговоры России на вилле Альбертис повергли их в глубочайшее уныние. Они были убеждены, что там заключается некое соглашение за счет Германии. И Вирт согласился на эту ночную встречу с Чичериным.
К 3 часам утра 16 апреля в немецкой резиденции в местечке Рапалло был подписан так называемый Рапалльский договор. Обе стороны отказывались от взаимных долгов, от реституции национализированного имущества немецких граждан, возобновляли в полном объеме дипломатические отношения и устанавливали режим взаимного благоприятствования в торговле.
Это событие произвело эффект разорвавшейся бомбы. Две страны, которым здесь, в Генуе, предназначалась роль чуть ли не изгоев, вырвались из уготованного им гетто. И хотя сами немцы поначалу испугались содеянного, а Англия и Франция объявили договор недействительным, дело было сделано. Прецедент был создан. И, как написал Ленин в проекте резолюции ВЦИК, Советская Россия отныне «признает нормальным для отношений РСФСР к капиталистическим государствам лишь такого типа договоры» 682 683.
Твердая позиция, широкий резонанс, который вызвали предложения советской делегации, поколебали и «союзников». Ллойд Джордж заявил, что общественное мнение Запада признает, что внутреннее устройство России является делом самих русских, что Запад готов несколько уменьшить сумму задолженности России, что реституция вовсе не означает общего возвращения предприятий, что в каких-то случаях можно удовлетвориться сдачей их в аренду бывшим собственникам и что можно, наконец, начать переговоры о предоставлении России каких-то кредитов2.
И тут руководители советской делегации, возлагавшие столько надежд на эту конференцию, дрогнули: а не отступить ли дальше от директив ЦК ради таких возможностей? Соответствующий запрос был послан в Москву. И уже 17 апреля был получен достаточно жесткий ответ за подписью Ленина и других членов Политбюро.
Военные долги и проценты по ним, говорилось в телеграмме, покрываются полностью нашими контрпретензиями. Реституция отвергается в принципе. Максимальная уступка — преимущественное право бывших собственников взять в аренду или концессию их бывшие предприятия. Признать довоенные долги можно лишь при условии, что выплаты по ним начнутся через 15 (минимум 10) лет. Но все это лишь в том случае, если сама Советская Россия немедленно получит заём примерно в один миллиард долларов. Таков «предел наших уступок»3.
Однако 22 апреля Рудзутак присылает телеграмму, в которой высказывает опасения, что в переговорах с Ллойд Джорджем Чичерин склонен выйти за указанные рамки. Тогда 24-го
Политбюро принимает предложенный Лениным проект телеграммы Чичерину, в которой вновь указывалось, что любая форма признания частной собственности иностранных капиталистов (в том числе — компенсация) неприемлема и от этого делегация не может отступить «ни на йоту»1.
И все-таки 2 мая Чичерин и Литвинов телеграфируют в Москву, что они считают необходимым, на определенных условиях, согласиться на выплату компенсаций бывшим собственникам, ибо без этого на переговоры о предоставлении кредита России Ллойд Джордж идти отказывается.
В тот же день Ленин пишет в Политбюро: «Ввиду неслыханных позорных и опасных колебаний Чичерина и Литвинова (не говоря о Красине) предлагаю огреть». Далее, на обсуждение Политбюро предлагался текст телеграммы:
«Крайне жалеем, что и Чичерин и частью Литвинов скатились до нелепостей Красина. Ввиду таких колебаний предписываем делегации безусловно порвать, и как можно скорее, причем ясно и точно мотивируйте несогласием восстанавливать частную собственность и заявите, что лишь на условии очень выгодного немедленно займа мы соглашались на частичные уступки, стоя безусловно на договоре, как равного с равным, между двумя системами собственности».
Далее следовала фраза: «В случае малейших еще колебаний дезавуируем публично в ЦИКе и уволим от должности». Но при обсуждении в Политбюро текст телеграммы по предложению Сталина смягчили, эту фразу выбросили и в таком виде она ушла в Геную 684 685.
Опасения Ленина, — «что нас хотят надуть», высказанные в этой телеграмме, вполне оправдались. Выяснилось, что западные державы предполагают предоставить России заем на сумму и при условии погашения за ее счет претензий бывших иностранных собственников.
Переговоры некоторое время еще продолжались, но было очевидно, что все планы «союзников», касающиеся Советской России, рухнули. 19 мая Генуэзскую конференцию закрыли, приняв предложение собраться вновь в Гааге через два месяца.
Как видим, эта конференция заняла довольно большое место в делах, которые весной 1922 года занимали Ленина. Но она, естественно, не была его единственной заботой. Большие и малые вопросы постоянно вторгались в его распорядок дня и одним из них стала Курская магнитная аномалия (КМА).
С давних пор было известно, что в этом районе возможны большие запасы железной руды. Но геологоразведку здесь начали лишь после Октября, в 1919 году. В 1920-м приняли соответствующее постановление СТО. Однако гражданская война стопорила все эти начинания.
5 апреля Владимир Ильич встречается с давним своим знакомым (еще по «Союзу борьбы…») инженером Людвигом Карловичем Мартенсом, который, проработав ряд лет в США, возглавил в 1921 году коллегию Главметалла. Он заявил, будто уже доказано, что в районе КМА имеется «невиданное в мире богатство, которое способно перевернуть все дело металлургии».
На следующий день Ленин пишет Рыкову и Кржижановскому письма с предложением послать в район ЮМА вместе с Мартенсом «инженера из Госплана, более знакомого с русскими условиями и способного проверить, нет ли тут какого-либо увлечения». Тогда же Ленин встречается с председателем правления Югостали И.И. Межлауком, одним из тех руководителей трестов, о которых Владимир Ильич упоминал на XI съезде как об успешных хозяйственниках-коммунистах.
Но когда после этого Рыков предлагает привлечь к работе по КМА зарубежных специалистов, Ленин решительно возражает. А Кржижановского просит, после своего отъезда в отпуск, взять под контроль всю эту проблему. «Дело это надо вести сугубо энергично, — пишет Владимир Ильич. — Я очень боюсь, что без тройной проверки дело заснет»1.
Вообще, во всем, что касалось природных богатств России, Ленин был предельно острожен и никогда не решал подобных вопросов без совета с учеными и специалистами. В частности, к проблеме КМА он привлек академика П.П. Лазарева.
По той же причине, когда 20 апреля Ленин получает письмо американского промышленника Вашингтона Вандерлипа с просьбой о личной встрече для переговоров о предоставлении ему концессии на Камчатке, Ленин прежде всего направляет это письмо на консультацию к ученым: «Надо разузнать все про это (у Кржижановского и др.) и сказать мне» 686 687.
С крайней настороженностью относился Ленин и к переговорам о концессии с английским промышленником Лесли Уркартом, начавшимся еще летом 1921 года. И не только потому, что Уркарт в свое время щедро финансировал Колчака. Гораздо более беспокоило то, что принадлежавшие ему до Октября предприятия затрагивали энергетический и промышленный потенциал Юга Урала.