Заветы Ильича. «Сим победиши» - Логинов Владлен Терентьевич. Страница 97
29 июля Ленина осматривали Фёрстер, Крамер и Семашко. Владимир Ильич всячески бодрился, много шутил, но все-таки признался, что кроме головной боли иногда «шалит ножка», появляется ощущение, будто он ее «отлежал». Это несколько насторожило врачей. Но на следующий день, 30-го, приехал Сталин. Во время встречи «В.И. был в прекрасном настроении. Говорили исключительно о делах, преимущественно о партийных, в связи с предстоящей конференцией. Сталин, — отметил врач, — по-видимому, смотрит на В.И. как на совершенно здорового человека». Поэтому и встреча продолжалась 1 час 20 минут 768.
1 августа в Горки прибьш Зиновьев. Свидание продолжалось 1 час. Кожевников записал: «На Зиновьева В.И. произвел очень хорошее впечатление и по его состоянию трудно даже представить, что В.И. перенес столь тяжелую и серьезную болезнь. Говорит все время исключительно о делах. В.И. был очень оживлен, вспоминал из прошлого иногда даже очень мелкие факты, которые и Зиновьев не помнил. К концу беседы В.И., по словам Зиновьева, несколько раз брался за голову и по-видимому несколько устал»1.
Как видим, в разговорах с Кожевниковым и Зиновьев, и особенно Сталин и Троцкий высказывались весьма оптимистично. Однако Каменеву, Сталину и Зиновьеву Троцкий написал другое: «Владимир Ильич в разговоре со мной несколько раз говорил о “параличных явлениях” у него и посматривал глазком на меня: что скажу?.. Я почувствовал “ловушку” и промолчал.
Мне кажется, он хотел узнать, так ли это. То, что он то же слово употребил в разговоре с т. Зиновьевым, свидетельствует, мне кажется, о том, что этот вопрос его сейчас больше всего интересует. Нужно бы выяснить “линию” в связи с тем, что говорят врачи».
Сталин, прочитав записку, отвечает: «Пожалуй, верно». Соглашается и Каменев: «Наблюдение верно», а Зиновьев предлагает: «“Линия”, по-моему, должна заключаться в том, чтобы опровергать эту версию».
Но Троцкий возражает: «Опровергать “вообще” — произведет впечатление обратное тому, которое желательно. Нужно получить от Фёрстера точное разъяснение, чем болезнь отличается от “параличных явлений”, ибо В.И. не поверит, что мы не справлялись об этом и не знаем, — а если справлялись и молчим или отвечаем общо, — значит паралич».
Каменев отвечает: «Предлагаю устроить перед отъездом Фёрстера совещание с ним Зиновьева, Троцкого, Сталина и Каменева. Это перед отъездом вообще нужно бы». Сталин соглашается: «Предложение Каменева следует принять». И последняя запись: «За. Поручить т. Енукидзе устроить это. Г. Зиновьев. Троцкий» 769 770.
2 и 3 августа Ленин чувствовал себя хорошо, разве что стал побаливать запломбированный зуб. Но это не помешало Владимиру Ильичу засесть за чтение доклада о финансовой политике на 1922–1923 годы. Но вечером 3-го стала собираться гроза, голова начала побаливать и доклад пришлось отложить.
А 4 августа, в пятницу, неожиданно случился приступ болезни, от которого растерялись сами врачи.
В 12 часов 48 минут отказали правая рука и нога. Минут через 20 это стало проходить, но полное расстройство речи продолжалось дольше. Лишь через полтора часа все пришло в норму. Дежурный врач записал: «В.И. все время был в сознании и понимал, что с ним происходит. При параличе все время себя исследовал… Несколько раз брал часы и смотрел, сколько времени продолжается приступ… В.И. сравнивает этот приступ с первым, бывшим в мае… Чтобы успокоить, я стал доказывать, что между майским и сегодняшним приступом большая разница». По просьбе врача он пересказал читанное утром, а на вопрос о вулкане в Мексике уверенно ответил: Попокате-петель1.
Владимир Ильич помнил, что в мае за первым приступом последовал еще более тяжелый второй, и на случай ухудшения решительно настоял — «в порядке исключения» — на том, чтобы к нему на 15 минут вызвали Сталина, ибо, как он заявил, его «очень волнует решение одного вопроса».
В субботу, 5-го, Сталин приехал. Ленин уже чувствовал себя хорошо и действительно уложился в 15 минут. Но о чем был разговор — неизвестно 771 772. Известно лишь, что Сталин доставил ему приветствие от XII Всероссийской партконференции и Владимир Ильич попросил его поблагодарить делегатов и выразил надежду на скорое возвращение к работе.
Врачи, однако, думали по-другому. Утром 7-го профессора Фёрстер и Крамер зачитали Ленину новый распорядок дня, предлагаемый ими на ближайшие две недели. Пункт о свиданиях был сформулирован в нем так: «Свидания разрешаются только тогда, когда врач находится в доме. Политические свидания не разрешаются».
О реакции Ленина пишет Кожевников: «Этот пункт крайне разволновал и рассердил В.И. Он потребовал, во-первых, чтобы на врачей не возлагали “полицейские обязанности”, во-вторых, он совершенно не согласен с запрещением политических посещений, т. к. это равносильно полному запрещению свиданий».
Врачи немного уступили, и пункт о свиданиях стал звучать так «Свидания разрешаются с ведома врачей в случаях, когда у В.И. является настоятельная потребность выяснить какой-нибудь вопрос и он его сильно волнует, но свидание не должно продолжаться более S часа». Фёрстер сообщил, что он ненадолго уезжает, оставляя Владимира Ильича на попечении российских коллег, и Ленин вежливо простился с ним, «благодарил его за заботу, пожелал счастливой дороги и т. п.»
А тут как раз приехали в Горки Орджоникидзе, Петровский и Крестинский. Беседуя с ними, Ленин все еще был взволнован конфликтом с врачами и, как пишет Кожевников, руки у него, особенно правая, сильно дрожали, и «даже Орджоникидзе нашел, что В.И. говорил плохо». Однако «в общем впечатление от свидания у всех троих хорошее». Вот только сам Владимир Ильич «после свидания волновался еще больше и боялся, что вследствие волнения, он произвел плохое впечатление на своих посетителей»1.
Проводив гостей, он написал письмо Сталину, которое потребовал немедленно отправить с нброчным. Письмо это им самим ошибочно датировано 7 июля (7VII). Речь идет о явной описке, которая характерна в начале месяца при его написании римскими цифрами. О том, что письмо это не может быть отнесено к началу июля, говорит прежде всего нормальный ленинский почерк.
В июне и начале июля Владимир Ильич, как указывалось выше, усердно и ежедневно упражнялся в правописании для того, чтобы выправить почерк, резко изменившийся во время болезни. Поэтому он и диктовал свои послания Марии Ильиничне. Лишь 12 июля в письме Каменеву и 13 июля — Фотие-вой он впервые отмечает, что почерк его «начинает становится человеческим» 773 774.
В письме Сталину упоминаются пять фактов: 1. Свидание с Каменевым в четверг; 2. Острый приступ болезни в пятницу; 3. 15-минутный разговор со Сталиным в субботу; 4. Конфликт с врачами; 5. Отправка данного письма Сталину. Ни один из указанных фактов в июль не укладывается. И, наоборот, четыре из них (№№ 2–5) фиксируются дежурными врачами 4–7 августа. То, что они не отметили беседу с Каменевым, вполне объяснимо, если эта беседа состоялась утром, до обычного прихода врачей в полдень. Видимо, этим и объясняется требование нового распорядка дня о необходимости при свиданиях обязательного присутствия врача в доме.
Итак, вот текст письма 7 августа 1922 года: «Т. Сталин! Врачи, видимо, создают легенду, которую нельзя оставить без опровержения. Они растерялись от сильного припадка в пятницу и сделали сугубую глупость: попытались запретить “политические” посещения (сами плохо понимая, что это значит!!). Я чрезвычайно рассердился и отшил их. В четверг у меня был Каменев. Оживленный политический разговор. Прекрасный сон, чудесное самочувствие. В пятницу паралич. Я требую Вас экстренно, чтобы успеть сказать на случай обострения болезни. Успеваю все сказать в 15 минут и на воскресенье опять прекрасный сон. Только дураки могут тут валить на политические разговоры. Если я когда волнуюсь, то из-за отсутствия своевременных и политических разговоров. Надеюсь, Вы поймете это, и дурака немецкого профессора и Ке отошьете. О пленуме ЦК непременно приезжайте рассказать или присылайте кого-либо из участников. С комприветом Ленин»1.