Политические работы 1895–1919 - Вебер Макс. Страница 45

Перед Рейхстагом же рейхсканцлер ответственен лишь в качестве «рейхсминистра» и лишь за решения, принятые кайзером единолично, а, следовательно, и за волеизъявления кайзера, подпадающие под действие конституции или особого закона и нуждающиеся в скреплении подписью рейхсканцлера. В принципе, с точки зрения имперского законодательства кайзер является всего лишь органом обнародования решений Бундесрата, не обладающим правом вето. Однако же многочисленные законы устанавливают, что определенные распоряжения необходимо принимать «кайзеру с согласия Бундесрата». В других же случаях они провозглашают кайзера единственной руководящей инстанцией — под ответственностью рейхсканцлера. Из дел высокого политического уровня сюда, согласно Имперской конституции, относится внешняя политика. Международные договоры, объявление войны и заключение мира могут осуществляться лишь при наличии самостоятельного по отношению к Бундесрату волеизъявления кайзера (ст. 11). Из важнейших актов внутренней политики — согласно конституции — роспуск Рейхстага требует волеизъявления кайзера (ст. 24). И как раз для политических решений высокого уровня — не говоря уже о необходимом для объявления войны, большинства договоров и роспуска Рейхстага согласии Бундесрата, т. е. опять–таки Пруссии, — почти во всех случаях действует то обстоятельство, что в империи нет органа предварительных консультаций вроде прусского кронрата. Ибо Бундесрат представляет собой машину для голосования, а как может приниматься во внимание «совет» государственных деятелей из какого–нибудь Шварцбург–Рудольштадта? Поскольку способ комплектования кронрата есть внутреннее дело Пруссии, дополнительная ответственность рейхсканцлера перед Рейхстагом, тем более — при отсутствии каких–либо законных возможностей применить ее на деле, не может ничего изменить в этом зачастую определяющем для политики влиянии чисто прусской инстанции. Коллегиальное обсуждение шефов имперских ведомств не предусмотрено. Имперские ведомства рядоположены друг другу в качестве самостоятельных ведомств, а между ними царит хроническая борьба ведомственных сатрапов. Историки будущего, вероятно, найдут в архивах множество превосходных докладных записок всех имперских ведомств по поводу любого вопроса, возникавшего в нынешнюю войну (Бельгия, Польша), и каждая записка будет возражать другим. Эти противоречия объективно обоснованы лишь отчасти. Ибо за ними кроется личная борьба между начальниками управлений. Если же в политическом смысле дело подойдет к развязке, то все это закономерно превратится в макулатуру: для способа, коим в ноябре 1916 года была начата наша польская политика, как публично объявили, решающую роль сыграло командование сухопутными войсками; за дальнейший же ход этого процесса ответственность, несомненно, несут прусский ландтаг и его министры.

От продолжения этого списка следует отказаться. Не пойдет здесь речь и о важнейших чисто личных властных полномочиях кайзера как кайзера, хотя, разумеется, способ комплектования прусского правительства с учетом точки зрения прусского ландтага повсеместно отражается и на этих решениях. Но ведь если прусский ландтаг комплектуется согласно иному избирательному праву, нежели Рейхстаг, то берлинское правительство вынуждено приспосабливаться к двойному стандарту, — например, в Рейхстаге выдвигать лозунг «Дорогу каждому дельному человеку», а в ландтаге ради жалования дворянства нажившимся на войне предлагать облегчение образования фидеикомиссов^[91]. Но ведь объектом ненависти за это вынужденное двурушничество, без всякого сомнения, становится монарх. Пагубная половинчатость множества шагов имперского правительства в весьма значительной части коренится тут же. И даже совершенно отвлекаясь от этого, в соответствии с вышесказанным можно в любом случае констатировать:

   1) что прусские власти беспрерывно вмешиваются в жизненно важные вопросы не только империи, но и других германских государств с их подданными. Кроме того:

   2) что прусское правительство, которое формально несет ответственность лишь перед прусским ландтагом, не говоря уже о своем фактическом превосходстве, еще и поставлено в столь привилегированное правовое положение, что позиции прусского ландтага по отношению к империи не находят никакой аналогии и политической компенсации в положении какого–нибудь другого ландтага, если только отдельные союзные государства, как, например, Бавария, не защищены от этого чисто негативно с помощью особых «оговоренных прав». Итак, согласно политическому положению вещей, в высшей степени правильным было бы характеризовать государства, находящиеся в описанном положении, в особенности — Баден, как медиатизированные Пруссией и ее органами власти, в первую очередь — ее ландтагом. Если уж мы описали ситуацию в неприкрытом виде, то здесь ни в коем случае нет «антипрусской» заостренности. Ведь автор этих строк сам не отказался от прусского гражданства. Версальский договор и военное соглашение с Пруссией в свое время были заключены уважаемыми мною баденскими государственными деятелями. Неудобства, вызванные в свое время этим военным соглашением, очень хочется не упоминать. Никто не желает аннулировать его, поскольку объективно оно способствует интересам общей обороноспособности империи. Мы проводим конструктивную, а не тщеславную политику. Но если теперь небольшая клика пользующихся привилегированным избирательным правом пруссаков возражает нам, утверждая, что прусское избирательное право «для нас неприемлемо», то в связи с только что описанными отношениями это утверждение представляет собой столь наглый вызов, что на него надо отвечать без обиняков. На гегемонию Пруссии в империи никто не желает покушаться. Но если и впредь нам придется мириться с этими обстоятельствами, мы требуем, чтобы во всех вопросах имперской политики решающий голос Пруссии в Бундесрате нес ответственность перед парламентом прусского народа, а не перед какой–то там привилегированной кастой, как бы она ни комплектовалась. Мы самым решительным образом отказываемся быть вассалами прусских привилегированных каст.

Как прусский ландтаг функционирует в отношении внутрипрусских дел — естественно, сугубо прусская проблема. Она касается комплектования Палаты господ^[92]. Однако же вопрос о том, как комплектуется та палата, в руках которой находится бюджетное право и которая, следовательно, определяющим образом влияет на решения Пруссии в сфере высокой политики касательно управления империей — поскольку материальное могущество Пруссии выходит далеко за рамки ее формального положения и поскольку уже последнее играет решающую роль для всей политики высокого уровня — это жизненно важный для империи вопрос, и нас он касается точно так же, как и всякого избирателя прусского ландтага. Если же продолжится нынешняя ситуация, когда одна лошадь запряжена впереди, а другая — позади телеги, и когда так называемый прусский привилегированный парламент противодействует Рейхстагу и может попытаться низложить рейхсканцлера, то убытки в общественном мнении непременно понесет корона. Над этим стоит хорошенько задуматься.

Теперь, разумеется, следует уяснить себе, что проблема отношений между империей и Пруссией — необходимость их сбалансирования посредством компромисса, на длительный срок, а также в связи с долгожданным изменением прусского избирательного права, устраняющим, правда, лишь противоречивость его внутренней структуры, — продолжает существовать. Пока будет сохраняться нынешний облик Германии, немецкий Бундесрат никогда не сможет быть построенным так, как, например, сенат Соединенных Штатов, члены которого являются избранными представителями народа отдельных штатов, и потому голосуют сообразно своим индивидуальным и партийным убеждениям. Напротив того, уполномоченные в Бундесрат делегируются правительствами отдельных государств и получают от них инструкции, коими они связаны как «императивными мандатами». Это останется даже тогда, когда правительства, распределяющие эти инструкции, будут полностью парламентаризованными и в высшей степени эффективно контролируемыми со стороны демократических парламентов. Но тогда возникла бы следующая проблема: как будет соотноситься парламентаризация отдельных государств, но, прежде всего — Пруссии, с парламентаризацией имперского правительства. Ради понимания этой проблемы необходимо, в первую очередь, еще немного дополнить до сих пор обрисованную картину отношений Пруссии с империей. Ибо только что изложенное формальное право не исчерпывает политического положения вещей.