Политические работы 1895–1919 - Вебер Макс. Страница 46

Если имперская политика в весьма значительном объеме (как видно из конституции) определяется Пруссией, то и наоборот, позиция прусского правительства определяется внутриимперскими отношениями. В Пруссии из–за плутократии, пользовавшейся привилегиями в избирательном праве, многие десятилетия всемогущей являлась консервативная партия. Было абсолютно исключено, чтобы административные чиновники в качестве таковых имели другие политические воззрения, нежели те, что представлялись консервативной партии как минимум безвредными. Зато массе всевозможных чиновников приходилось быть безусловно консервативными, поскольку в противном случае они просто не смогли бы утвердиться в обществе. То же касается и министров, за исключением нескольких бесцветных «дозволенных либералов», которым при вступлении в должность полагалось постараться как можно скорее забыть свое прошлое. Следовательно, в Пруссии (фразерство литераторов это часто скрывает) царило такое ярко выраженное господство партии, какое бывает лишь в парламентских странах. Всякий раз, как в дело вмешивались материальные или социальные властные интересы кругов, стоящих за господствующей партией, даже корона оказывалась совершенно бессильной и не в состоянии провести в жизнь свои противодействующие господствующей партии желания^[93].

Такие партийные интересы в Пруссии опирались на страх буржуазной плутократии перед демократией, воплощение которой первая усматривала в имперском избирательном праве и Рейхстаге. Правда, и в Рейхстаге, если мы причислим к правым большую часть Центра и правое крыло национал–либералов, большинство продолжает быть настроенным против левых. Тем не менее, оно не принадлежит к консервативной партии, и во множестве важных вопросов на практике большинство сдвигается влево. Но если бы большинство прусского ландтага однозначно определяло председательский голос при принятии решений в Бундесрате и решений рейхсканцлера, направляющих имперскую политику, при том, что последний всегда является еще и прусским министром, как правило, премьер–министром — и текст Имперской конституции не исключает такой возможности — то империей управляли бы только члены консервативных партий. Однако на это не может пойти большинство ландтага, поскольку оно зиждется на плутократическом избирательном праве. Это обстоятельство, которое ослабило большинство ландтага по сравнению с демократически избранным Рейхстагом, дало последнему преобладание в вопросах имперской политики и сделало «ответственность» ландтага перед Рейхстагом по меньшей мере ограниченно эффективной.

Бюджетное право Рейхстага вынуждает рейхсканцлера в качестве не только имперского министра, но и обладателя председательского голоса, и представителя государства–гегемона нести ответственность перед Рейхстагом за направление имперской политики, на которое влияет Пруссия, т. е. практически — держать перед Рейхстагом ответ. То же касается и военного министра, поскольку военный бюджет представляет собой общеимперское дело. Прежде всего — прусского военного министра, фактически выступающего в роли имперского органа в Рейхстаге. Правда, чтобы энергично подчеркивать свои позиции, Рейхстаг не располагает другими средствами принуждения, кроме бюджетного права. И прямое использование этого права в целях свержения канцлера или военного министра, принадлежащего к враждебной партии, не было принято в Германии (за исключением Баварии) со времени прусского конфликта и вызвало бы «патриотическое» негодование, особенно у литераторов. И все–таки существует достаточно возможностей для того, чтобы срывать политическую работу политического лидера ярко выраженной враждебной партии, делая невозможным, чтобы при ярко выраженной вражде между ним и большинством в Рейхстаге рейхсканцлер или военный министр смогли бы сместить упорствующих в этом настрое и посредством новых выборов утвердить на долгий срок новое и неустранимое большинство. Однако же сотрудничество между Рейхстагом и рейхсканцлером как обладателем председательского голоса было бы вообще невозможным, если бы господство консервативной партии в Пруссии с обычной для внутрипрусских отношений беспощадностью фактически распространялось и на руководство имперской политикой. И даже чересчур безусловная и откровенная идентификация с консервативной партией прусского премьер–министра, функционирующего в качестве рейхсканцлера, в его прусской политике была бы по этой причине трудно осуществимой. Вот почему при рассмотрении прусского руководства имперской политикой, а в некоторых обстоятельствах — и руководства прусской политикой, всегда необходимо учитывать состав Рейхстага.

Далее, определенная самостоятельность имперской политики по отношению к Пруссии существует уже потому, что империя располагает самостоятельным чиновничьим аппаратом. Нельзя сказать, что имперские ведомства формируются просто за счет принятия прусских чиновников. Правда, своеобразная слабость имперской бюрократии коренится в том, что большинство центральных инстанций империи и, в первую очередь, до сих пор бывшая политически важнейшей — имперское ведомство внутренних дел — в отличие от любого министерства внутренних дел отдельного германского государства не является вышестоящей по отношению к собственному чиновничеству, распределенному по конкретной территории и наделенному правом принуждения. Имперская бюрократия нашла опору собственной независимости от Пруссии в Рейхстаге. Вследствие этого для имперской бюрократии важную роль играет иной партийный состав Рейхстага по сравнению с прусским ландтагом: значение патронажа Центра для комплектования Рейхстага оказалось довольно существенным. Однако мы не станем здесь вдаваться в подробности этой проблемы имперского административного аппарата в целом, но поговорим лишь о способе формирования его воли при принятии законов и общих административных распоряжений, находящихся в компетенции Бундесрата.

Как правило, проекты для обсуждения в Бундесрате разрабатываются в имперских ведомствах. Затем посредством переговоров с прусскими министерствами вербуются необходимые голоса Пруссии. После не всегда легкого достижения соглашения с помощью компромисса или приспособления к прусским желаниям обыкновенно происходит еще и дискуссия с Баварией по поводу завершенного законопроекта. Все остальные союзные государства, как правило, ставятся перед свершившимся фактом представления законопроекта в Бундесрате. Чтобы при таких обстоятельствах легче было заполучить прусские голоса, до сих пор некоторые из важнейших имперских статс–секретарей регулярно назначались в то же время прусскими министрами без портфеля. В случаях с постановлениями, важными для политики высокого уровня и поэтому представляемыми на голосование прусского государственного министерства, это могло оказать влияние и на внутриполитические отношения Пруссии. Так, согласно, насколько мне известно, до сих пор не опровергнутым известиям из газет, принятие того королевского кабинетского указа, в котором было обещано всеобщее равное избирательное право, прошло с большинством лишь в один голос и лишь благодаря тому, что помимо рейхсканцлера за него проголосовали два имперских статс–секретаря, являвшихся по совместительству прусскими министрами. С другой стороны, по до сих пор строго соблюдавшемуся правилу все статс–секретари — прусские уполномоченные в Бундесрате. Но ведь то же касается и прусских государственных министров, включая, прежде всего, военного министра, функционирующего политически в качестве имперского органа, а с правовой точки зрения — в качестве прусского чиновника, который, не будучи уполномоченным в Бундесрате, вообще не был бы в состоянии представлять свое ведомство в Рейхстаге по праву руководителя собственного ведомства. Разумеется, военный министр совершенно так же, как и рейхсканцлер, в своей ответственности перед Рейхстагом всегда доходит лишь до тех пределов, какие ему с необходимостью навязывает политическая ситуация. При этом в качестве средства обеспечить себе значительную бесконтрольность военный министр располагает императорской «командной властью» (понятие с неопределенным значением) как прерогативой, неприкосновенной для парламента, и эта командная власть позволяет покрывать все, что ускользает из–под парламентского контроля.